Настя огляделась, испытывая одновременно любопытство и облегчение от того, что встреча откладывается. Насколько парк выглядел запущенным и неухоженным, настолько внутренняя отделка дома говорила о довольстве и достатке. Натертый до блеска паркет, белоснежные колонны, поддерживающие украшенный лепниной потолок, широкая крытая ковром лестница, ведущая наверх, позолоченные подсвечники на стенах, зеркала, тяжелые бархатные портьеры. Не императорский дворец, но все равно красиво.
– Его сиятельство князь Петр Ольденбургский ожидает вас, – возвестил появившийся лакей. – Прошу!
Настя шагнула к лестнице, и, уже поставив ногу на нижнюю ступеньку, услышала за спиной:
– А вас прошу задержаться здесь.
Лакей остановил приживалку, оставив ее в передней. Настя улыбнулась, хотя улыбка тотчас погасла. Наедине с князем-колдуном… Что может быть хуже? Да все, что угодно! Не съест же он ее, в конце концов!
Второй лакей ждал наверху лестницы и проводил гостью в просторную комнату, заставленную шкафами с книгами. Возле окон стояли два стола и несколько кресел. Здесь была теневая сторона, и из-за этого, а также темных шпалер и темной мебели казалось, что тут царит полумрак. В воздухе витал еле уловимый запах книжной пыли, бумаги и… ладана? Вот уж странно, если учесть, кем считали хозяина здешних мест!
Он стоял у окна, нянча в руке стеклянный бокал, до половины заполненный темной жидкостью, и проворно обернулся навстречу вошедшей женщине.
– Сударыня?
Настя остановилась, рассматривая хозяина дома. Доселе она не имела чести быть знакомой с князем Петром, и невольно задержала на нем взгляд. Спору нет, мужчина перед нею был еще молод, едва ли старше тридцати лет, подтянут по-военному, и одет со вкусом, но вот красавцем он не был. Здесь молва явно преувеличила. Впрочем, и уродом его назвать не поворачивался язык. Было что-то притягательное в его темных глазах, породистом носе, сардонически изогнутых губах. Он рассматривал гостью с тем же любопытством, что и она его, и Настя, заметив это, первая смутилась, отводя взгляд.
– Ваше сиятельство…
– Сударыня, – повторил он. – Какая честь! Так вот вы какая…
– Благодарю вас, что вы пригласили меня, – промолвила молодая женщина, склоняя голову под его пристальным пронизывающим взглядом. Где-то в другом месте и в другое время столь прямой взгляд на чужую жену мог явиться поводом для дуэли.
– Присаживайтесь, – он указал на одно из кресел. – Разрешите угостить вас. Что вы предпочитаете? Кофий? Чай? Горячий шоколад?
– Спасибо, не надо.
– Отказываетесь от угощения? – князь Петр подался вперед. – Вы меня боитесь?
– Ничуть, – встрепенулась Настя. Она вдруг вспомнила, что это приглашение могло быть сделано не просто так.
– Боитесь… Впрочем, все равно благодарю вас, что вы оказали мне честь и откликнулись на мое приглашение, – в тон ответил князь Петр. – Особенно если учесть, от кого оно исходило.
Настя поняла, на что он намекает, и вскинула подбородок:
– Я не из тех женщин, которые доверяют глупым слухам!
– Сильно сказано, княгиня, но это не слухи, – он со стуком поставил недопитый бокал на стол. – Это правда.
– Вы…
– Да, я именно тот, о ком вы подумали. Все те слухи и сплетни, которые обо мне распускают кумушки столицы – правдивы. Но, сказать по правде, меня это нимало не беспокоит. Наоборот, я чувствую своеобразное удовольствие в том, чтобы слегка пугать обывателей. Вот, например, этот парк, – он жестом указал на окно. – Думаете, моих скромных доходов не хватает на то, чтобы превратить эти заросли в нечто пристойное, подходящее особы императорских кровей? Достаточно будет одного года, чтобы полностью преобразить сей уголок. Но беда в том, что мне нравится природа в своем естественном виде. Я предоставляю деревьям, кустам и траве расти так, как им больше хочется. Единственное, что я собираюсь изменить, это во-он в той низине сделать пруд. Все равно там скапливаются талые воды.
Настя подавила вздох. Ей были не интересны рассуждения о парках и садах. Зачем ее позвал князь Петр? Ведь не для того же, чтобы поделиться своими мыслями по поводу благоустройства земли?
– Я вас понимаю, – оборвал сам себя ее собеседник. – Когда вами владеет одна мысль, все душевные силы брошены только на ее осуществление, и все, что идет вразрез, кажется досадной помехой. Не так ли?
– Вы правы, ваша светлость, – пробормотала Настя. – Но могу я узнать, зачем вы пригласили меня?
Князь Петр склонил голову набок.
– Мне было интересно на вас посмотреть!
– Что? – Насте показалось, что она ослышалась.
– Именно так. Посмотреть на одну из тех женщин, которые непрерывно осаждают императора всякими просьбами, действуя с упорством, достойным лучшего применения!
Не обращая внимания на смущение гостьи, хозяин дома перебрал кое-какие бумаги на столе и поднял один листок:
– Это ваше письмо, сударыня?
Он держал его так, что обознаться Настя не могла:
– Да, я… просила его величество о чести принять меня…
– И вам было отказано.
Сказано это было будничным тоном, словно сообщение о том, что с утра пасмурная погода, но у Насти болезненно сжалось сердце. Она сцепила пальцы, сдерживаясь, чтобы не показать своего разочарования.
– Да присядьте, наконец! – послышался повелительный голос. – И постарайтесь успокоиться. На вас лица нет!
Молодая женщина оказалась в жестком кресле с прямой спинкой, с трудом перевела дыхание. Уж если ей отказал сам император, что это могло значить? Ничего хорошего.
– Мой августейший родственник очень зол на вашего супруга и остальных членов Тайного общества, – продолжал князь Петр. – И его трудно не понять – ведь его хотели убить. Но, по счастью, у вас есть я.
– В-вы?
– Да, я. Вы удивлены тем, что мне вздумалось принять участие в судьбе вашего супруга? А между тем, единственным, кто мог бы как-то повлиять и на следствие, и на суд, и на приговор, был именно я. И я пригласил вас сюда для того, чтобы протянуть руку помощи.
Он мягко улыбнулся. Эта улыбка неожиданно полностью изменила лицо князя. Петр Ольденбургский преобразился, и даже глаза, казалось, изменили цвет – из темных, почти черных, превратились в зеленые, как трава. Вот таким, улыбающимся, он действительно был красив.
– Но почему?
– Видите ли, княгиня, я волей-неволей оказался в том же положении, что заговорщики, разве что доказать мое прямое участие в подготовке восстания никому не удалось. Но Третье Отделение считает иначе. Инквизиторы не оставляют попыток доказать мою причастность ко всем известным событиям. Благодаря моему происхождению я слишком для многих кажусь более, чем вероятным кандидатом на императорский венец. В случае, если бы мятеж удался и император с семьей были бы убиты, кому, как вы думаете, заговорщики предложили бы корону? Не потомку ли того, кто наплевал на традиции, устои, саму честь рода, отрекшись от славы, власти, даже богатства ради любви и тихого семейного счастья? Кроме того, не стоит забывать и о праве первородства. Оно было у моего отца, и его в полной мере мог унаследовать я. Кроме того, кому, как не колдуну и чернокнижнику пришла бы в голову дерзкая мысль поднять руку на помазанника Божия? Естественно, что совершить сие гнусное деяние он собирался чужими руками! И естественно, что он постарался замести все следы, с помощью колдовства стерев всякую память о собственном участии в заговоре!
– Неужели это правда? – невольно вырвалось у Насти.
– Нет, конечно! – князь Петр больше не улыбался, лишь глаза еще сверкали огнем. – Но в Особом отделе Третьего Отделения мне не верят! Вы знаете, кто там заседает? – он сделал паузу, по движению губ молодой женщины прочитав ответ. – Да, инквизиторы. И ведьмаки с ними заодно. Вы знаете, кто таки ведьмаки? О, они почище инквизиторов! Те только карают ведьм и колдунов, преступивших закон, а ведьмаки надзирают за ними, следят, вычисляют, вербуют в свои ряды и пытаются поставить одаренных юношей на службу государству. Это страшные люди, ведьмаки. И их начальник, его светлость князь Юлиан Дич, самый страшный из них. Он сам и его так называемая Школа с легкостью переступят через любого… Вы знаете, что в числе заговорщиков были три ведьмака? И они сумели отспорить только одного из них. Его имени нет в материалах Особой Комиссии, а если кому-то и случалось называть его, оное изымали из протоколов. Имя предателя и провокатора, одного из тех, кого засылали, чтобы он выяснил планы заговорщиков – и первым примчался с доносом на своих товарищей.
– Это… мерзко.
– Согласен! – кивнул князь Петр. – Тем более, что двумя другими его собратьями по Силе их начальство с легкостью пожертвовало. Один, насколько мне известно, покончил с собой в камере еще до суда. Другого приговорили к каторге наравне с вашим супругом и остальными заговорщиками. Ведьмаки с легкостью перешагнули через этих двоих, тем более, что они до сих пор не оставили попыток доказать мою причастность к восстанию. Только перед тем, как принять вас, я имел очередную весьма неприятную беседу… назвал бы ее допросом, если бы она не происходила в неформальной обстановке… с кем бы вы думали? С тем самым Юлианом Дичем! Вы должны были столкнуться с его каретой на выезде.
Настя кивнула, вспомнив наглухо закрытую черную карету без гербов и опознавательных знаков.
– Ведьмаки и инквизиторы все еще не сложили оружия, уверенные, что смогут доказать мою причастность к восстанию. Ибо черному колдуну, каковым я, на самом деле, являюсь, ничего не стоит снова сколотить себе армию верных сторонников и опять кинуть их в бой. Люди – пешки, пушечное мясо, разменная монета, когда дело касается борьбы за престол… Проблема в том, что лично мне этот престол совершенно не нужен. Заниматься наукой мне нравится гораздо больше, чем управлять страной. На этом поприще у меня большие планы. Вы все еще меня боитесь?
– Н-нет, – промолвила Настя и покраснела.
– Боитесь, – кивнул князь Петр. – Колдовства боятся все. Колдуну под силу подчинить себе душу человека, лишить его не только воли, но и разума и даже, хотя это и невероятно трудно, собственного тела. Но все забывают, что колдовство – это наука, чистое знание. И нет черного или белого колдовства, есть лишь те, кто использует его во благо или во зло. Одним и тем же заклинанием можно наслать смертельную болезнь – и исцелить безнадежно больного. Все зависит от желания того, кто произносит заклинание. Сейчас я испытываю сильное желание помочь вам.
– Мне? – сидевшая со склоненной головой Настя подняла голову. – Но чем?
– Все зависит от того, чего вы сами хотите. Облегчить участь вашего супруга? Помочь вам встретиться с ним? Выбирайте!
– Я хочу, – у молодой женщины закружилась голова. – Я хочу спасти Алексея!
– От каторги?
Откинувшись на спинку кресла, Петр Ольденбургский закрыл глаза, и в комнате словно сгустились вечерние тени. Глубокая морщинка залегла между его бровями, губы несколько раз дернулись. Под сомкнутыми веками несколько раз туда-сюда метнулись глазные яблоки. Настя затаила дыхание.
– Ваше желание, – глубоким, каким-то чужим голосом, наконец произнес колдун, – выполнить невозможно…
У нее упало сердце.
– … в том виде, в каком вы его себе представляете, – продолжал он. – Можно проникнуть в прошлое и попытаться его изменить, но любые перемены в прошлом влекут такие же перемены в настоящем. Увы, прошлое неизменно. Те, кто пустились в путь, достигнут цели, ибо таков рок. Но будущее – оно полностью в вашей власти. Дайте руку!
Настя повиновалась, привстав с кресла. Прохладные пальцы князя Петра скользнули по линиям ее ладони.
– У вас впереди долгий путь. Вы уже стоите на пороге. Вас ничто не остановит. Вам суждено достигнуть цели. Если же, – он открыл глаза и посмотрел на молодую женщину снизу вверх, – если же вам встретится непреодолимое препятствие, вы вправе обратиться ко мне.
– Препятствие есть, – пробормотала Настя, пораженная происходящим.
– Его не будет, – князь Петр встал, все еще держа ее за руку. – Как только вы решите действовать, оно исчезнет. Только вы должны четко представлять себе, чего вы хотите. И ничего не бойтесь! Вы на верном пути.
Домой Настя возвращалась пусть не окрыленная, но странно спокойная. Она приняла решение. Осталось лишь претворить его в жизнь.
Всю весну и часть лета, с тех пор, как стаяли снега и схлынуло половодье, в шахтах не прекращался странный перестук. Не только горняки, но и сторожа слышали дробный перестук крошечных молоточков, а иной раз и тихий шорох осыпающейся горной породы. «Стуканцы пошаливают!» – шептались люди. Горняки крестились, шептали молитвы – ничего не помогало. При первых звуках «Отче, наш» топоток и шум прекращались, но через некоторое время возобновлялись снова, порой еще громче, чем раньше.
Все попытки людей обратиться к хозяину за помощью не находили отклика.
– Стук да топот вам мешают? – отвечал Сысой Псоич. – А вы к Рудничному пошлите кого-нито. Пущай с него самого тишины и стребует, раз такое дело!
Но одно дело – так говорить, а совсем другое – оказаться выбранной жертвой. И без того ходившие по краю, люди боялись переступить через ту последнюю грань. Тут какая-никакая, а жизнь. А у Рудничного что?
В забое темно, душно. Пахнет рудной пылью, потом, ржавым железом, камнем, старым тряпьем. Двое напарников, Федька да Ерёмка, работали сменно – в узком проходе не развернуться. Покуда один махал кайлом, другой оттаскивал нарытую руду, сгребал в кучи. За нею с тачкой прибегал Миха по прозванью Косой – один глаз у него затянуло бельмом еще в давние годы. Гремя кандалами, грузил тачку, отволакивал прочь, ворочаясь в скором времени. Стоял над душой стражник с кнутом. Еще один – чуть поодаль. Бунтовать никто особо не пробовал – ну перебьешь стражу, а дальше чего? Наверху солдаты дежурят, вылезти не дадут. Так и оставят внизу, а сами тем временем хозяина позовут. А уж коли явится сам Сысой Псоич – так и вовсе пиши пропало.
В груди в последнее время часто болело, и Федька остановился, опираясь на кайло и жадно хватая ртом спертый воздух. Фитилек в плошке чадил, горел плохо, не разгоняя, а лишь подчеркивая мрак. Воняло жиром, а все же такой огонек лучше, чем полная тьма.
– Ты чего? – хриплым голосом окликнул его Ерёмка. – Аль срок вышел?
– Погодь, – Федька вскинул руку. – Слышь? Чего это там?
– Где?
Оба уставились во мрак.
– Ничего не вижу, – мотнул вихрами Ерёмка.
– Да ты не гляди, ты слухай!
– Будто я стуканцев не наслушалси, – отмахнулся напарник. – Коль невмочь, так меня пусти, а сам сгребай!
– Не стуканцы это, – Федька сделал шаг в сторону, освобождая напарнику место.
– А кто ж? Не сам ли Рудничный пожаловал?
– Да типун тебе на язык! – ругнулся мужик. – Рудничный – он вроде как шипит. А этот…
Разговор был услышан. Стражник, дородный Митюха, достававший макушкой то самого потолка, шагнул к ним, щелкнув кнутом:
– А ну, морды каторжные, за работу! Батогов захотели?
О проекте
О подписке