Вот уже несколько дней Светлана кипела, как чайник. Гнев и раздражение наполнили ее до самой макушки.
Все были какие-то озабоченные, молчаливые и не обращали внимания на бурлящую Светлану. Тетя Валя, сделав свою работу, молча убегала на другую. Лиза вообще перестала разговаривать с коллегами, Пётр Васильевич погрузился в работу. Только одна Вера Петровна вяло пыталась развеять сложившуюся атмосферу.
Наконец-то закончился рабочий день, и Света вылетела с почты, как пробка из бутылки шампанского. Ее больное самолюбие кричало от обиды. Гордыня, как гремучая змея, готова была ужалить любого.
Споткнувшись о камень, Света выругалась, зашла в магазин, купила банку пива и, устроившись на скамеечке, закурила.
«Плохая мать, видите ли. Позаботься о своем сыне… пока не поздно. А я что делаю? Из кожи вон лезу, – обидно было Светке. – А еда… Они хоть понимают, сколько ест подросток. Идиоты. Можно подумать, я какая-то пьяница, проститутка. Как они посмели! Уволюсь. Завтра напишу заявление об уходе".
Допив пиво, она швырнула банку в сторону урны, туда же полетел и окурок. Быстрым шагом Светка направилась через лесопарк домой. Там было тихо, спокойно, только вдалеке шумела компания подростков. Света почему-то свернула с дорожки и направилась к ним. Ребята сидели тесным кружком, как желторотые воробьи, на двух скамейках, пили пиво, курили и матерились, кто во что горазд. Она услышала знакомый голос, не просто знакомый, а родной, единственный во всем мире, ругавшийся отборным матом. Стас сидел на спинке скамейки, возвышаясь над ребятами, с сигаретой в руках. Ее Стас, которому недавно исполнилось 12 лет, которому она отдавала самое вкусненькое, сейчас смотрелся, как сын какой-то бомжихи, пьяницы.
Слёзы хлынули из глаз Светки. «Это что же, они все были правы? А я, слепая дура, плохая мать?»
– Стас, а ну, иди сюда, – закричала она на весь парк.
Стас нехотя бросил окурок и подошел к матери.
– Пошли домой.
– Еще рано.
– Домой… там поговорим о твоем поведении.
Он молча плелся за ней, опустив голову. Света шла впереди, глядя по сторонам. Ей было стыдно за сына, за себя и за тех мамаш, которые гуляли в парке со своими малышами, не выпуская сигарет изо рта. Они щебетали друг с другом, обсуждая проблемы, детей, мужей, общества.
И никто из них не допускал даже мысли, что самая большая проблема в них самих.
Лиза подходила к дому, когда зазвонил мобильный.
– Алло, привет, Толик. Приедешь сегодня к маме?
– Лиза, не могу. Занят… дня через три, не раньше, работы полно, – как приговор, прозвучал деловой голос брата.
– Она же меня сожрет, – Лиза присела на скамеечку.
– А ты не давай себя жрать, уже далеко не девочка. Цыкни, и все.
– На нее цыкнешь. Все хуже и хуже становится. Домой идти не хочу. Толь, ну приезжай хоть на полчасика.
– Лиза, не могу. Понимаешь это слово, а? Все, пока, сестричка, целую.
Лиза достала сигареты, закурила. «Ну как здесь бросишь эту привычку. Легко им говорить,– ей стало обидно, что все учат ее, как жить. – Мне уже почти тридцать, что хочу, то и делаю. Господи, как мне домой идти не хочется, а ведь пойду, куда я денусь».
Она встала со скамейки и пошла не спеша к подъезду. Лиза вспомнила, как она бегала здесь девчонкой – беззаботной, веселой, мечтавшей о будущем. «И вот оно мое будущее».
– Мам, это я. Толик не приедет сегодня. Занят.
Мать выкатилась из кухни на своем кресле, как туча.
– Я так и знала. Кому я больная нужна? Никому! Я на вас всю жизнь потратила, а что в итоге? Смерти моей хотите?! Не дети, а сволочи! Никакого сострадания к болезни матери!
Лиза молча прошла на кухню, молча стала вынимать продукты из сумки, стараясь не обращать внимание на материнское ворчание.
– У Толика, небось, одни девки на уме, а не мать родная.
– Включить телевизор?
– Ты мне телевизором рот не затыкай. Надо будет, сама включу, небось, у себя дома, а не в гостях. Я здесь хозяйка пока. Моя квартира! Вы хотите меня со свету сжить и квартирой завладеть. Вот вам фигу. Уродов вырастила.
Мать, размахивая руками, выдвигала все новые и новые обвинения своим детям. Лиза глядела на нее и не понимала, что происходит, кто сидит в кресле. Человеком ее назвать сложно, а уж матерью тем более. Просто существо неизвестного происхождения. Лиза машинально достала из сумки сметану, и вдруг изо всех сил бросила о стенку. Изнутри вырвалось пламя, которое давно сжигало ее.
– Замолчи! Я сказала: замолчи! Ненавижу! Это ты – моральная уродка! Ты не мать, ты убийца!.. Ты убиваешь меня каждый день! Я ненавижу тебя! Я не хочу идти в этот дом, провались он пропадом вместе с тобой.
Лиза кричала, смахивая все, что попадалось под руку.
– Ты не хочешь умирать! Зато я не хочу больше жить, – она вскочила на табуретку, открыла настежь окно. – Мне все надоело! Мне надоело жить с тобой, вечно недовольной всем. Избавишься, наконец-то, от дочки-сволочи. Пусть за тобой чужие тетки ухаживают!
Лиза поставила ногу на подоконник. Голова горела, как раскаленные угли, в глазах сверкали точки – черные, белые, серебристые… Еще мгновение и… Но нога соскользнула с подоконника, и Лиза рухнула на пол.
Мать, застывшая в ужасе, не издала ни звука. В области солнечного сплетения появился болезненный незнакомый холод, который затягивал ее куда-то, и она потеряла сознание.
Маленькая иконка Девы Марии, висевшая в уголке, покачнулась. Глаза Святой Матери смотрели с печалью на события, развернувшиеся в маленькой кухоньке с самыми близкими на свете людьми. Мать – дочь, дочь – будущая мать! Какой она будет матерью? Что передают друг другу самые близкие по крови люди? Что? Любовь или ненависть? Что унаследуют дети детей? Любовь или ненависть? Внуки, правнуки, «потомки» – все участвуют в этой сцене. Сейчас и сегодня. Кто будет виноват в несчастьях, идущих по роду? Кто несет за все это ответственность? Мать! Мать, дарующая жизнь своему чаду. Мать, наделенная Творцом необыкновенной силой творчества. Мать, продолжавшая род человеческий. Ибо ей дана эта роль – рождение человека, и она обязана привести своих чад в лоно Творца, вернув Создателю свою работу без брака и поломок.
Степан вышел на прогулку, загруженный пакетиками с едой для бездомных собак. Это было у него одно из покаяний – кормление животных. Он замаливал свой грех по-своему. Отрабатывал свой груз, как мог.
– Жучка, Жучка…. Вот ты где, милая, забилась, не достать. Где твои-то, а? Хвались, давай, потомством.
Жучка вылезла из небольшой щели сарая, виляя хвостом и радостно повизгивая.
– Господи, какие же у вас, собак, глазища-то. Ну, на вот, ешь. Тебе сейчас надо сил набираться, кушать за пятерых.
Степана окружили четыре лохматеньких щенка. Жучка глотала куски хлеба, щедро намазанные печеночным паштетом и маслом, следя краем глаза за своими детенышами. Она все понимала и чувствовала каждого человека, проходившего мимо. К кому можно подойти поластиться, попросить кусочек, а к кому и близко приближаться нельзя – укусит.
– Ну, вот и ладненько, вот и хорошо. Сейчас молочка вам налью. Это необходимо для силы и здоровья. Мой Андрюха ох как любил молоко с краюхой хлеба. У него, наверное, тоже дети есть. Я ведь дед, небось. Пей, пей, миленькая ты моя Жученька.
Он лил молоко из бутылки в ржавую банку, а собака на лету ловила струю, радостно махая хвостом, как веером.
– Ну ладно, пошел я, дела у меня еще. Тут малец один письма Богу пишет. Может, еще написал, пойду узнаю, а ты, давай, иди, корми своих собачат. – Он погладил Жучку и медленно зашаркал в сторону почты. – «Ишь ты, весна уж совсем началась. На могилку к родителям надо уже сходить. А Серега так и не появлялся, а может, и появлялся.… Нет, я бы заметил. Тридцать пять лет ни слуху, ни духу. Может, уж и в живых нет. Повидаться бы, брат всё-таки».
На пороге почты Светка доставала письма из ящиков.
– Здравствуй, Светик – семицветик, а Лиза-то где?
– У Лизы мать в больницу попала, да и она сама заболела. А ты чего пришел с утра пораньше?
– Да подумалось, может, опять письмо пришло.
– Кому письмо-то, тебе что ли?
– Да не мне, Богу.
– А ты-то тут причем?
– Ну, я это… сопереживаю.
– Ну, ладно, сопереживатель, пойдем, посмотрим. Заодно поможешь рассортировать, а то без Лизки тяжеловато.
– Что-то серьезное с матерью-то? – Степан тщательно вытер у порога ноги.
– Да там давно все серьезно. Видать, совсем Лизку достала. Обе и свалились. О, теть Валь, привет.
– Здравствуй, Светлана. Степан, чего так рано-то? Мне помогать пришел?
– Да, если нужно, давай, говори, что делать, я готов.
– Теть Валь, в туалете банка разбилась, которая у раковины стояла. Убери, пожалуйста.
– Да убрала уже. Письма от парня нашего нет?
– Еще не знаю, – Светлана за несколько дней пересмотрела многое в себе и была как никогда смиренна. Вытряхнув все письма на рабочий стол, она молча начала сортировать конверты. Валентина со Степаном присели рядышком.
– Ну и нюх у тебя, Степан, как у твоих подопечных собак. Вот оно – письмо Богу.
«Дорогой Боженька. Вчера выписали мою маму. Она написала расписку, так не выпускали. Тетя Рита сказала, что ей ремня надо дать хорошего. Нельзя нервы распускать, когда дети маленькие.
Машка заболела. У нее появились сильно красные пятна. Она чешется, плачет. Нужны дорогие лекарства, дешевые не помогают, а денег нету.
Боженька, я знаю, что у тебя много забот. Земной шар ведь очень большой. У нас, наверное, хорошо, по сравнению с голодной Африкой. Но если у тебя будет немножко времени свободного, помоги. Я папу каждый день жду, и Машка ждет, она еще не понимает, что он нас предал. И еще я не хочу, чтобы моя мама курила. Она и так очень слабенькая. Боженька, ты, наверное, устал от наших дел человеческих. Береги себя, свое здоровье. Я тебе нарисую картинку. Можно? Спасибо, твой Никита».
Все молчали. Говорить не хотелось. В этот раз было у всех такое ощущение, что сам Бог присутствовал при чтении письма. Как будто Светлана читала ему, а не сотрудникам.
Громогласная тетя Валя быстро оделась и ушла. Степан посидел в задумчивости, выпил чашку чая и тоже побрел к выходу. Петр Васильевич забрал все письма и размножил. А Вера Петровна тихонечко всплакнула, вспомнив соседских ребят: «Им ведь тоже не сладко. Надо будет Варьке ключ от дома дать. Мало ли что».
На почте было как-то непривычно тихо. Даже посетители сегодня вели себя смиренно. Незаметно приблизился конец рабочего дня, и все быстро опустело.
Старенький Жигуленок припарковался недалеко от пристани. Выйдя из машины, Петр Васильевич огляделся и, увидев на скамейке сына, помахал ему рукой. Николай лениво, развалив свое тело, наблюдал за отцом. «Сдает старик, вон уже и прихрамывать стал больше и ссутулился. Да, время идет, надо бы почаще их навещать».
– Привет, батя.
– Привет, сын.
– Что-нибудь случилось?
– Да нет, ничего особенного, – Петр Васильевич присел рядом с Николаем. – Хорошо выглядишь, сынок.
– Стараюсь, хожу в клуб, качаю мышцы. Ты приучил.
– Это хорошо, а Сашку водишь?
– Да его Танька на плавание водит. Мне некогда.
О проекте
О подписке