Наташу затрясло от ужаса и страха. Она попятилась в сторону от дырки в сиреневых кустах. Как же стало страшно жить в их маленьких провинциальных Дубоссарах! Откуда взялись эти распри, эти злые люди, это желание убивать друг друга? Когда-то давно мама читала ей на ночь сказки народов мира. И была там одна сказка, где рассказывалось о том, как злая колдунья наслала проклятье на деревню, и все ее жители сошли с ума. Вот так теперь и с ее городком: кто то наслал на них проклятье и все люди сошли с ума. Соседи, годами сидевшие за одним столом, вдруг оказались по разные стороны баррикад. Убивают, выкидывают на улицу просто так, после ссоры или даже без всякой ссоры. Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать, русскую басню такую в школе проходили. Очень страшно от того, что все это делают взрослые люди.

Жить в городе стало по-настоящему страшно. Наташа часто вспоминала, как лет в 10 она была в пионерском лагере, под Кишиневом. Отбой у них был в 10, но набегавшиеся вечером девчонки долго не могли уснуть. И когда вожатая тушила свет, любимым развлечением было рассказывать друг другу страшилки про «красную перчатку» и «железную руку», пугая друг друга до визга. Знать бы тогда, какая это глупость. И что страшно – это когда разрывы и выстрелы слышатся неподалеку от дома. Когда нет денег и все время хочется есть. Когда в саду за школой, в траве, нечаянно находится настоящая человеческая рука. Одна, без тела. И в этой новой жизни понять, грозит ли опасность лично тебе или нет – совершенно невозможно. Потому что когда ты живешь в такие времена – опасность грозит всем и каждому, и ты не исключение. И всем пофиг, что ты маленькая девочка и этих взрослых дел не только не касаешься, но и не понимаешь вовсе. Ты тьфу, мусор под ногами, никто с тобой считаться не будет.

Наконец, Наташа не столько увидела – уж слишком глубоко она забилась за кусты, – сколько почувствовала приближение мамы. Она просунула голову между ветками, посмотрела по сторонам, убедилась, что двор пуст и громким шепотом окликнула мать. Та вздрогнула непроизвольно: жизнь в городе последнее время всех держала в напряжении, от резких звуков и внезапных окликов никто добра не ждал. Но, обернувшись и увидев за кустами дочь, успокоилась, остановилась.

– Чего ты там, Наташ?

Вот странная, чего, говорит, я, подумала Наташа. Хотя она же не знает, что я их с Азизом видела, когда они, ну, это…. Ну, в ларьке любились.

– Мам, поди сюда! Поговорить надо.

Аурика зашла в кусты, оглянулась по сторонам, увидела лавочку. Подошла к ней, переложила пакеты из правой руки в левую, обстоятельно проверила ладонью чистоту деревянного занозистого сидения, и только после этого поставила туда сумки. Надо же, что значит взрослая, подумала Наташа. Если бы я в кого-нибудь влюбилась, ну, так, чтобы, ну, спать с ним где попало – я бы не была такой спокойной. Это, видать, потому, что мама уже не в первый раз влюбляется. Наверное, волнительно только первый раз, рассуждала про себя Наташа.

– Ну, говори давай. Устала – страсть. Хочу домой, душ принять. А то еще еду готовить, дома шаром покати. Вам с Михаем на ужин кроме хлеба и мамалыги мне и предложить нечего. Да еще и отец, не дай бог, вдруг домой заявится – вообще труба дело будет.

Наташа помялась. Пока она ждала мать, ей казалось, что разговор этот будет несложным: она спросит – мать ответит. Вот и всё, ничего особенного. А теперь-то, оказывается, что ого-го как это непросто получается. Как спросить-то? Признаваться или нет, что подглядывала? Подглядывать нехорошо и позорно. Но она же нечаянно! Они сами дверь не закрыли.

– Мам, ты его любишь? – выпалила Наташа, решив взять сразу быка за рога.

– Кого? – Аурика вытаращила на дочь изумленные глаза.

– Ну, Азиза.

– Чего я это его любить должна? – продолжила не понимать Аурика.

– Ну, вы же, того…. Любитесь!

Щеки у Наташи горели огнем. Но раз уж начала выяснять – надо идти до конца.

Аурика тоже покраснела.

– А ты откуда знаешь?

Рассказать ей, что ли? Но при воспоминании о волосатой заднице ее отчетливо затошнило.

– Знаю, и всё!

Аурика положила ногу на ногу и достала из сумки сигареты. Раньше она курила болгарскую «Стюардессу», но в эти новые времена позволить себе роскошь курить одну и ту же марку мало кто мог. Что доставали, то и курили. Сейчас, например, Аурика разжилась по случаю молдавской «Дойной», благо, при затишье военных действий ее много завезли из Кишинева.

– Любовь-то тут причем? Что ты в этом понимаешь, соплячка?

Было видно, что мать ужасно злится на Наташу. Если бы Наташа была постарше, она бы заметила, что злость эта изрядно приправлена смущением, но тогда она была слишком мала, чтобы видеть скрытое за явным.

– Ты не задумывалась, почему эта работа есть у меня, а не у какой-нибудь другой женщины? Полон город безработных теток, с независимостью этой клятой и войной. А у меня работа есть! А, значит, у всей нашей семьи есть деньги и еда. Не задумывалась откуда все на столе у вас берется и чем я за это плачу? Вы как отец ваш: за стол сели, поели, а что откуда и почем – вам не интересно.

Наташе было стыдно смотреть на мать и она фокусировала взгляд на обложке сигаретной пачки, где два чувака в высоких молдавских шапках cusma, сидя спиной друг к другу, играли на дудках. Совсем недавно такое было возможно, молодые мужчины не убивали друг друга, а могли сесть рядом, не говорить о политике, а просто болтать и играть хоть на дудке, хоть в домино.

– То есть, получается….

Она тянула, не заканчивала фразу. Потому, что знала, какой мать даст ответ. И тогда придется признать, что мать ее – проститутка. Как соседская Верка, которая спит с мужчинами за деньги. Наташе старшие девчонки давно еще объяснили, что если женщина за деньги в постель с мужчиной ложится, то это проститутка. Ее мать – проститутка? Как гулящая Верка? Так, что ли?

– То есть, получается… Ты с ним за деньги любишься? – все-таки выговорила свой вопрос она.

– За деньги?! Да не за деньги, дура ты малолетняя. Деньги сейчас – тьфу, бумажка. А за жизнь вашу, за возможность всей семье ноги с голоду не протянуть. Тьфу, вырастила дуру на свою голову!

И мать, не докурив сигарету, потыкала ею в рядом стоящий большой тополь, выкинула окурок, взяла сумки и ушла, оставив Наташу терзаться вопросами на лавочке в одиночестве.

Как это «за жизнь вашу»? А за свою собственную? То есть, получается, вроде как они виноваты во всем, Наташа, Михай, отец, что мать с Азизом в ларьке вон что делает? Но тогда нечестно получается: мама же их не спрашивала, не предупреждала. Дескать, вы есть хотите? Но имейте в виду, что мне за это с Азизом в ларьке трахаться придется, согласны? И теперь что делать? Эта еда вся съедена и даже выкакана давно, и тут такая новость. И получается, что они все виноваты, так как молча ели и соглашались на все условия, хотя их никто и не спрашивал.

Наташе было ужасно обидно от этого разговора. Во-первых, потому, что мама как гулящая Верка получается. Во-вторых, мать как-то так всё вывернула, что вроде как всё хорошо и всё правильно делается, и они даже благодарны ей должны быть. А она, Наташа, не хочет матери за это быть благодарной! И перед ее глазами снова и снова всплывала волосатая мужская задница, мерно качающаяся вперед-назад.

И вот как теперь быть? Папе, конечно, ничего рассказывать нельзя. Ну, это несложно – он последнее время дома почти не бывает, показывается редко и разговаривать с ней, с Наташей, не рвется. Так, бывает, иногда с Михаем о чем-то накоротке пошепчутся и все.

А брату рассказывать или нет? Наташу передернуло от одной мысли о том, что ей как-то придется формулировать эту историю вслух и даже, возможно, отвечать на вопросы про все это. Да что она, в конце то концов, обязана, что ли?! Не её это дело, и не будет она в это лезть, пусть сами разбираются. Мама захочет – расскажет. А ей самой лучше побыстрее забыть увиденное. У взрослых вечно так: вначале вроде одно, а потом рраз – и уже совсем другое. Как у фокусника в передвижном цирке, куда родители водили ее и Михая пару лет назад: тот разрезал ленту на много маленьких кусков, потом мял их у себя между ладонями, дергал за кончик и под гул восхищенной публики целая лента спадала на пол блестящими кольцами.

Одно Наташа решила точно, прямо там, в кустах во дворе, глядя, как на земле тихо тлеет бычок от недокуренной матерью «Дойны»: никогда! Никогда в жизни ничего подобного у нее в жизни не будет! Она сама будет хозяйка своей жизни. И никак ее жизнь зависеть ни от кого не будет, от мужчин в особенности не будет. Уж она придумает, вырастет и придумает! Будет жить как сама решит и как захочет. И детей заведет только тогда, когда точно будет знать, что прокормит их сама! Как мама Сашко Плоешту, которая и до всех внезапных событий в Молдове была ого-го какой важный человек, в местном дубоссарском райпотребсоюзе бухгалтерией заведовала, и сейчас не пропадает: поговаривают, что вся дубоссарская контрабанда из Румынии под ней. Вот такая же будет Наташа: сильная, строгая, чтоб все боялись, и богатая. Только толстой такой, как тетя Домника Плоешту, пожалуй, она не будет. И золотых зубов полный рот, как у нее, Наташе тоже не надо.

Ну, не было в тот момент рядом с ней человека, который объяснил бы Наташе, что и за вот эти вот загаданные возможности тоже придется платить. Чем, когда и как – это жизнь позже предъявит. Вообще за всё в жизни нужно платить. И куда больше Наташу будет занимать не заползание на позицию «царь горы», откуда так удобно править и хозяйничать, а соразмерность покупки и платы за нее…

* * *

Ффух. Наконец, отчет позади. И правильно сделала, что потратила вечер на спорт и последующие удовольствия – ванну с лаймовой солью, свежий кинчик по ютьюбу. Утром встала с ясной головой и на собрании у нее цифры от зубов отскакивали, всего лишь пару раз заглянула в бумаги.

Наташа давно облизывалась на позицию бренд-директора компании и упорно карабкалась к ней. Раньше эту должность в российском офисе занимали только экспаты. Да и сейчас региональным бренд-директором был француз, выходец из парижского хед-офиса, с артистической фамилией Делакруа. Но Наташе было доподлинно известно, что контракт его подходил к концу, и хед-офис продлять его не собирался. И замена ему будет подыскиваться из «местных кадров». Реальных претендентов – 2,5. Она, Михайлов из ростовского офиса и Купляускас из Питера. Вот эта половинка – как раз Купляускас, его позиции в данном случае особенно слабы. Михайлов – да, Михайлов реальный претендент. Сильный, резкий молодой мужик, с МВА и неплохими отношениями с Делакруа. Мальчик-мажор с пограничными шуточками, которые коробят Наташу.

Как-то на корпоративе она оказалась неподалеку от Михайлова, как всегда, окруженного стайкой восторженных девушек-поклонниц из числа сотрудниц. Музыка играла громко, и первое время Наташа смотрела только пантомиму в исполнении ее соперника, звука слышно не было. Девушки влюблено смотрели Михайлову в рот, с готовностью то смеясь, то ужасаясь тому, что он говорил. Наташе было ужасно любопытно о чем же там речь? Отчего девушки, вместо того, чтобы танцевать и наслаждаться коктейлями, стоят вокруг этого молодого мужчины как дикари около проповедника с бусами. Наконец, музыка стихла, и до Наташи донеслось:

– Если Криштиану Роналду сломает ногу об жопу Дженнифер Лопез, то совокупные страховые выплаты превысят государственный бюджет Туркменистана.

Понятно. Читаем интернет, найденные остроты запоминаем для таких вот случаев. Наташу слегка замутило, девушки же отозвались на шутку веселым хохотом, количество влюбленных ватт в их взглядах увеличилось примерно вдвое.

Ее-то, Наташу, Делакруа поддерживать не будет, они друг друга лишь терпят. Думается, уходя, француз замолвит словечко именно за ростовчанина. Но тут, слава богу, не таким образом выбор идет, оно и с самим Делакруа контракт прерывается не от хорошей жизни: динамика прироста продаж последнее время совет директоров не радует. И все попытки француза повлиять на ситуацию, подхлестнуть маркетологов и мотивировать сейлзов большого результата так и не дали. Не достигнуты пока даже предкризисные цифры, 2007 года. Лощеный красавчик многим поперек горла, с его гасконским бахвальством и прожектерством, нежеланием признавать очевидные вещи.

Так что обломится Михайлову, пусть пока отдохнет. За Наташу – австрийский офис, с сильными позициями, где она стажировалась. А у герра Шлегеля давнее влияние на совет директоров. И нынешний глава совета, румын Штефанеску, – тоже ее, Наташи, бывший наставник, и относится к ней с особой теплотой, как к почти землячке, из-за ее молдавского происхождения.

Надо же. Сказал бы ей кто-то в те далекие девяностые, когда Наташе и ее семье, в особенно лютые месяцы, и поесть-то удавалось не каждый день, и вещи она донашивала за соседской дочкой, что она добьется таких высот. Если таки выгорит с бренд-директорством – пятизначная, в долларах, зарплата, служебный автомобиль, соцпакет, который позволит вообще ни о чем не думать, регулярные поездки по всему миру. Оно, конечно, и на текущее положение дел грех жаловаться: она давно прилично зарабатывает, ипотеку выплатит куда раньше намеченного срока, да и вообще, мягко говоря, не стеснена в средствах. Мир посмотрела – дай бог каждому, живет-не тужит. Ее друзьям и подружкам по дубоссарским дворам такое и не снилось. Но всё-таки, всё-таки… Хочется же роста и движения вверх, пока ветер дует в её паруса! Хотя бы просто из спортивной злости!

В кого она, интересно, такая? В отца? Вряд ли. Хотя Наташа не слишком его помнит, какой именно он был. Сначала, в ее раннем детстве, он пропадал на работе. Потом – стал пить и пропадал из дома уже по другой причине. А потом совсем пропал. В мать? Да ну. Аурика – тихая, покорная женщина, с сильным инстинктом выживания. Пороха, конечно, не выдумает, но будет за жизнь цепляться не только руками и ногами, но также зубами и когтями. Прижмуриваться, уши закладывать от страха и хвост поджимать, но цепляться. Вон, полгода в Москве, а уже вполне себе приспособилась: и работу нашла себе, и комнату сняла, и с документами скоро порядок будет полный. Тут, конечно, ей ее хозяева помогли, к которым Аурикаа няней устроилась, этого не отнять. Но все-таки трудов ею на интеграцию в новую жизнь потрачено много. И, как Руслан это называет, «волшебный пендель» от Наташи тоже кстати пришелся в этом деле.

Сначала то, конечно, Аурика расслабиться пыталась. Как привезла ее Наташа в Москву – она на попу ровно села и давай дочь заботой окружать: убирать, готовить, стирать. Но на двух баб, одна из которых домой только ночевать приходит, сколько там той готовки и уборки? А все оставшееся время у телевизора сидела. Наташа пару недель за этим понаблюдала, поняла, что «не толкнешь – не поедет» и приступила к воспитательной экзекуции в субботу вечером, после фитнесса своего, плотно и всерьез.

– Мам, давай поговорим. Какие у тебя планы? На ближайшее время?

Аурика с готовностью села в кресло напротив Наташи. Дочь выросла такая деловая и серьезная, такая занятая, что Аурика ее немного побаивалась. Да и отвыкла она от своей девочки: как уехала Наташа из дому почти 20 лет назад, так и не виделись толком. Денег на поездки в Москву у Аурики не было, сама Наташа в Молдову наведывалась редко: не слишком она любила свою малую Родину. Нет, ну, виделись, конечно, в Москве, правда, все в спешке да на бегу: например, Наташа покупала матери путевку в Турцию, и улетать ей надо было из Москвы. Вот, в одном аэропорту встретятся, пока до другого едут да рейса подождут – поговорят, да и опять расстаются. Потом такое же суетное свидание на обратном пути. Или вот лечиться Аурика в Москву приезжала, вены свои злосчастные удалять, наследие долгих лет стоячей работы, то на табачной фабрике, то в ларьке, – Наташа ей самую лучшую клинику оплатила и стационар при ней. И пару раз даже пришла, проведала с мандаринами, несмотря на всю свою занятость.

Аурика дочь не осуждала, не обижалась на суховатость её, жестковатость не дочернюю. Не понимала, не одобряла – это да, что есть, то есть. Как так-то: у дочери давно уже квартира в Москве, а Аурика там не была ни разу, пока жить в Москву не переехала. Дочь не звала, самой напрашиваться было неудобно, невежливо это, и вообще – робела Аурика перед дочерью. Или вот с детьми, замужеством: девке давно за тридцатник перевалило, а про свадьбу с ней заговорить или про внуков прямо и не моги, такой шум возмущенный поднимет. Много странностей у девки. Даже вот просто поговорить с ней, и то проблема – о чем говорить-то? О чем Аурика не спросит – та раздражается: тв-сериалы, заготовки на зиму или там рецепты всяких блюд интересных, всякое оздоравливание организма с помощью необычных способов, типа настойки куриного помета на почках ягеля, столько тем вокруг интересных – ни о чем не поговоришь с ней, от любой темы орать и злиться начинает.

Но все равно, Аурика дочерью гордилась, благодарна была, что та мать не забывает. Просто особой теплоты в отношениях у них не было, это да, есть такое. Так что, когда Наташа сама предложила разговор, Аурика очень обрадовалась: знать, привыкла дочь к ней уже, стала понимать, что нельзя матери с дочерью жить как соседям, надо и поговорить иногда.

– Да какие у меня теперь планы, доченька! Стара я уже планы то строить. Вот, дождусь пока ты мне внучков или внучек подаришь, да и буду их нянчить. А пока тебя понянчу. Ты рано из гнезда вылетела, взрослела в одиночестве, так что вот теперь я наверстывать буду.

Наташа заметно поморщилась.

– Мам, не надо меня нянчить. И детей у меня пока в планах нет. Ты что разговаривать-то взялась как бабка старая? Ты – еще совсем молодая женщина, едва за пятьдесят перевалило. Откуда этот тон и складывание рук?

Аурика опешила.

– А что ж мне делать-то, дочь?

Наташа явно злилась. Лицо нахмурено, сидит, в столешницу глазом уперлась, ложки аккуратно складывает. Сжимает их за ручки так, что костяшки белеют, и кладет – не кидает, а тихонечко так, с усилием: ррраз – и одна к одной. Выглядит это ужасть как страшно. Но не орет, чего нет, того нет. Не то что отец и брат ее, те чуть что – сразу в кошки на дыбошки, в бутылку лезли и чуть ли не в драку кидались. Слава богу, не в них она. Но глазом прям черным на мать зыркает. Святые угодники, послал же бог страсти такие на склоне лет.

– Да как все, мам. Посмотри вокруг, как люди живут. Работают, зарабатывают. И тебе бы надо – работать, зарабатывать. Жизнь, в конце концов, новую строить.

Глубина изумления Аурики все росла.

– Да какую ж новую жизнь то?! Мне уж на пенсию скоро. Да и документов у меня нормальных нету. Вон, по телевизору говорят, в таком возрасте как у меня, уже на работу не устроишься, не берут.

Помялась немного, но потом все же решила спросить. Господи, родная вроде кровинка, но аж руки от нее леденеют, от страха.

– Дочь, а дочь? У тебя с деньгами худо? Ты скажи, не стесняйся. Я скопила, целых 500 долларов у меня. Ты ж меня тут на все готовое встретила, я и не трачу. Твои ж деньги-то, ты мне их в поддержку слала, а я не тратила, копила. Как знала, что пригодятся. Так я их тебе отдам, давай, а?

Судя по кривой ухмылке Наташи, не угадала мать с версией.

– Мам, да не нужны мне твои 500 долларов. Я о другом. Ты нормальный человек и в няньку при мне я тебе не позволю превратиться. Как и в бабку старую раньше времени – тоже не дам. Короче, давай так. Пиши телефон моей знакомой, у нее агентство по найму персонала в богатые семьи. Ты у нас чистюля, готовишь отлично. Так что пригодишься наверняка на столичном рынке труда с такими навыками. Профессионального образования в этой сфере у тебя, конечно, нет, но ты на что-то особое и не претендуешь. Так что, думаю, какую-никакую работу ты себе найдешь. Я тебя просодержу еще полгода, это тебе будет фора на разгон. Потом – сама. Деньги зарабатываем, себя обеспечиваем, квартиру или комнату снимаем.

Ложки уже лежали на столе аккуратно, абсолютно симметрично одна к другой. Теперь Наташа взялась двигать кружки по столу, двигая их туда-сюда.