Глава 2
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Дура я, наверное.

Но понимала, что так надо поступить. Даже против своей воли, даже против разума.

Дура.

И все, что случилось, только моя вина.

Почему я его не оставила умирать?

Почему не нанесла удар?

Почему кинулась помогать?

У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Может, это потому, что внутри меня билась живая сила богини?

Не знаю, ничего не знаю.

Дура!!!

* * *

Устинья отлично понимала: ей нужно сходить в храм богини. Верея просила, почти приказала волхву найти, да и сама Устинья понимала – надобно! А как?

Дома у них молельни не было. То есть была, конечно, домашняя, с крестами и прочим, как положено. А уголка для Живы не нашлось.

Хотя там немного и требовалось. Всего-то живой цветок из храма. Или деревце.

Возьми росток, посади дома да и приходи к нему, хоть иногда. Пока он жив. слышит тебя богиня.

Завял? Умер? Просто так эти растения не погибают. Думай, что ты сделал против Правды. Тогда богиня простит.

Огонек теплился под сердцем. Устя знала, он не погаснет. А вот полыхнуть может в любой момент тем самым черным, страшным пламенем.

Страшным?

Нет, ей не было страшно за себя. Ей было страшно не удержать огонь в узде. Не справиться.

А еще…

Учиться надо.

Сила – это только сила. Как меч – всего лишь остро заточенная железка. Не будешь учиться, у тебя его любой отнимет да и тебе накостыляет. С силой то же самое.

Мало ли что там тебе дано?

Учись! Тогда и прок будет!

А где научить могут? Только в храме. Хотя правильно ли это место называть храмом?

Жива. Богиня, дающая жизнь ^[5].

Она не любит мертвого камня, она любит живые рощи, поляны, луга, леса. Вот и поклоняются ей в роще.

Есть такая и рядом с Ладогой. Чуточку в стороне, но есть.

Еще первый государь Сокол запретил ту рощу вырубать на дрова или как-то растаскивать. Разве что хворост собирать, упавшие деревья выносить. И то если роща дозволит.

С тех пор запрет и держится.

Всякое, конечно, бывало. И вырубать рощу пробовали, и поджигать. Ничего не получалось. Погибали люди. Деревья падали на лесорубов, поджигатели роняли на себя горящие угли, сами вспыхивали свечками…

Что потом с рощей сделал Фёдор?

Устя не знала. Когда ее убрали, иначе не скажешь, в монастырь, роща еще стояла. Еще боролась… до конца боролась.

До последнего… последней. До Вереи.

Устя потерла лицо руками.

Идти необходимо.

А как?

Для прежней Усти семнадцати лет от роду задача была невыполнима.

Для нынешней – сложно, но можно попробовать. И Устя решилась.

Потихоньку соскользнула с лавки. Аксинья сопела неподалеку. Сестры спали вместе, в светелке, но у Аксиньи сон крепкий, Устя помнила. Она однажды с лавки упала, закрутилась во сне, так другая бы проснулась, а Аксинья только повернулась – и дальше спит. На полу.

Устя выглянула за дверь.

Никого.

Хорошо. Но если бы там был кто-то из служанок или нянюшка, пришлось бы сейчас выйти и вернуться. А что, и так бывает. В нужник надо, живот прихватило.

Никого.

Устя вихрем пролетела по коридору, толкнула дверь кладовки. Не заперто. И понятно, ничего тут особо важного нет, сундуки стоят, вот они-то заперты. Но ей не сундук нужен, ей нужно то, что спрятано между сундуком и стеной.

Устя подбирала наряды для ярмарки, ну и себе пару вещей отложила, потом припрятала потихоньку, пока Аксинья не видела.

Из-за сундука появился старый, кажется, еще прабабкин сарафан. Некогда роскошный, а сейчас пообтрепалась ткань, потемнела и местами разлезлась вышивка, пара дырочек появилась. И старая же душегрея, изрядно поеденная молью.

Осень. Холодно.

Поверх всего этого великолепия, остро пахнущего лавандой, Устя намотала платок. Посмотрелась в зеркало.

Если б не коса… так, косу внутрь. Вот так.

Отлично, теперь и не поймешь, то ли девка, то ли бабка, лицо закрыто, руки закутаны, одежда неприметная. Хорошо.

Может, и пробежит она незаметно?

Устя выдохнула, привычно перекрестилась, потом опустила потерянно руку.

А можно ли? После всего, что случилось с ней? И в храм-то ходить боязно… как еще огонек подсердечный на это отзовется?

Хотя какая разница. Сейчас надо так, чтобы никто не понял, не заподозрил. А потом… дожить бы до этого! Просто дожить!

И Устя решительно выскользнула из кладовки.

Не просто так она рябину собирала, она еще и за подворьем наблюдала.

Собаки?

Собаки ей не страшны, сторожа – хуже. Но сторожей ей не встретилось. Спят небось. А и ладно.

Вот и задняя калитка. Устя помнила, через нее девки на свидания бегали. Хозяева не потворствовали, да разве удержишь? Дверь отворилась без единого звука – хорошо петли смазаны.

Темные ночные улицы сами стелились под ноги, Устя почти летела туда, где чувствовала такое же тепло, как и внутри себя.

В ней горит огонек. А там… там целый костер! Ей лишь искра досталась, а в роще пламя, к нему можно протянуть руки и греться. Оно теплое, родное, уютное, хорошее…

Каким чудом ее не заметили?

Устя и не раздумывала над этим. А все было просто.

Лихие люди позже на промысел выходят. Сейчас еще только стемнело, может, час прошел, полтора… сторожа еще толком не уснули, пьяницы из кабаков не пошли, зато стража по улицам проходит. Государь так приказал. Обходить город сразу после захода солнца – и через каждые два часа. Понятно, не всегда это соблюдалось, но первый-то обход стражники делали честно. Второй – уже не всегда, а третий и вовсе как повезет. Потом уже петухи запевали, потом приходилось идти.

Устя как раз незадолго до первого обхода и проскочила.

Почти пролетела по темным городским улицам, сама себе удивляясь. Вроде и нечасто она в городе бывала, пешком почти не ходила, в возке ее вывозили, в карете, а все помнит!

И куда свернуть, и как пройти.

Помогло еще, что усадьба их была в нужном конце города. Тут пройти-то всего ничего, может, с полчаса по городу – и ты уже рядом с валом.

Грязным, вонючим… что ж! Устя только рукой махнула. Лапти, конечно, в грязи будут, но что с ними делать, она подумает потом. Да и лапти же! Не сапожки, не чоботы ^[6].

Вал не слишком высокий, может, метра три, но это ИЗ города. А с другой стороны ров с водой. Сейчас, скорее, с жидкой грязью. Глубокий, но узкий, перепрыгнуть через него можно.

Откуда Устя знала? Да тот же Фёдор и говорил.

Зачем вал построили?

А боролись с беспошлинным ввозом товаров. Телеги теперь могли пройти только по нескольким дорогам, через заставы. Государь еще хотел сеть постов вокруг вала расставить, чтобы любого, кто его просто так перелез, хватали и пороли.

При Борисе Ивановиче такого не делалось. Государь справедливо рассудил, что ни к чему вал охранять. Телегу ты через него не перетащишь, тюки не перекинешь, а одну бутылку… ладно уж! Коли ты так выпить хочешь, что через вал полез, – пей!

Людей на ту охрану много понадобится, а пользы мало будет. Просто надо вал подновлять и ров прочищать, вот и будет ладно. А кто через вал полезет… явно не просто так, для баловства.

Сейчас Устя благословляла это решение.

Фёдор потом все же расставит посты, и стража будет хватать любого, кто попытается перебраться через вал, и нещадно пороть прямо на месте. И Фёдор будет сам проверять посты и нескольких людей прикажет запороть насмерть…

Это будет потом.

А сейчас она нещадно вымазалась и радовалась еще более-менее сухой погоде. А то бы и хуже было.

Слезла с другой стороны, кое-как перескочила через ров, правда, упала на четвереньки и, кажется, колено рассадила. А и ладно. Дохромает.

* * *

Роща открылась внезапно.

Кажется Усте – или она подальше от вала была?

А, не важно.

Вот только что голая дорога, а сейчас уже вокруг подростки, кустарнички, и все шуршат рядом. И соловей поет.

Устя невольно завертела головой, стараясь отыскать ночного певца. И нашла, что удивительно.

Соловей устроился на ветке дуба и пел так, что дух захватывало. И был он при этом совершенно белым.

Или луна так на перьях отливает?

Устя об этом не думала, она шла вперед и вперед.

И снова споткнулась, упала, выходя на поляну. Совсем небольшую, круглую – и береза на поляне. Да какая!

Сразу видно, она еще государя Сокола помнит. И до того сколько веков встретила?

Толстенная, мощная, покрытая густой зеленой листвой, словно и не приходила в рощу осень.

Устя согнулась в поклоне, да так, что носом чуть в траву не уперлась.

– Богиня…

И словно эхо ей ответил тихий голос:

– Богиня!

Только вот чувства разные были. Устинья перед рощей благоговела. А с той стороны ужас в голосе чувствовался, да какой!

– Кто тут?

Устя оглядывалась. Говорить? Бежать? Делать-то что?

– Это я.

Одетая в простую рубаху и ярко-зеленую поневу, на Устю смотрела женщина.

Молодая? Старая?

Лицо с морщинками, а глаза молодые, яркие, зеленые, даже в темноте видно. Такая искристая зелень, как у кошки, даже светится немного.

Фигура женская, и движения совсем легкие, девичьи.

– Кто ты? – Устя спрашивала требовательно. Разные люди приходят к богине, да и слуги ее… Волхва это? Или пока еще помощница? Или кто-то еще? Не очень Устя во всем этом разбиралась…

– Я просто служу Живе.

– Ты волхва? – Устя и не сомневалась. Она имеет право спрашивать.

– Да.

– Я… я пришла не просто так. Мне приказала прийти сюда одна из Беркутовых.

– Кто?

– Прости. Я не могу назвать ее имя.

– Я тоже Беркутова, – тихо сказала женщина. – Добряна меня нарекли.

– Устинья я. Заболоцкая.

– Не боярышня ли?

– Неуж так мой род известен?

– Прабабка твоя, Агафья, мне ведома. Волхва она, и не из последних.

Устинья кивнула:

– Вот. А со мной… я не знаю, что со мной случилось. Но волхва сказала мне сюда прийти. Здесь ответ искать.

Добряна, видимо, успокоилась, плечи опустились, посох исчез куда-то… когда он и появился-то? Устинья даже и не заметила.

– Что ж. Проходи, Устинья. Будем искать. Прости, не признала я в первую минуту.

– Я… со мной не так что-то?

Устя невольно руку к груди поднесла. Там горел крохотный черный огонек. Такой теплый. Такой…

Настоящий.

– Не совсем так, как надо бы. Но мы смотреть будем. Думать будем. Ты проходи… сестра.

– Сестра?

Вот уж чего не ожидала Устинья. Разве… и так бывает?

– Все мы сестры. – Женщина коснулась груди. Ровно там, где и сама Устинья ощущала тепло. – Все родные. Меня богиня давно уже позвала, а тебя, смотрю, только что? Может, день-два?

Устя кивнула.

Двадцать лет назад? Двадцать лет вперед? Не важно, богине виднее!

– Недавно.

– Но не для служения, это я вижу. Ты меня не заменишь, у тебя другая дорога.

Устя снова кивнула.

Ей хотелось бы остаться в роще. Сесть под березу и сидеть, слушать соловья, ни о чем не думать, никого не видеть – все устроится само?

Не устроится.

ОН умрет. И все будет плохо, и темно, и не нужно. Никому не нужно, и ей в первую очередь. Устя не сможет здесь остаться. Она обязательно уйдет. Но…

– Я просто пришла к Богине. Или за помощью. Я уж и сама не знаю.

– Не печалься, все образуется.

От руки волхвы шло тепло. Оно успокаивало, прогоняло мятежные мысли, заставляло дышать полной грудью. Мимоходом кольнуло горячее в колене, Устя даже охнула, но тут же успокоилась.

– Себя мы вылечить не можем, а вот другим помочь проще. Друг другу особенно. Сила в нас общая. Если ты ее уже приняла, дальше легче будет. А вот те, кто богиню не принял, тех лечить сложнее. Закрываются они, сопротивляются. Я уж молчу про крещеных. Чужое… оно завсегда чужое.

– Я тоже крещеная.

– Нет. Ты умершая.

– Я?! Я… кто?! – Вот теперь Устинья и испугалась. Чуть не до медвежьей болезни, до дрожи в коленях, до крика. – К-как?!

– Неведомо мне это. Ты пришла, я силу твою почуяла. – Волхва головой качнула. – Я думала, ты с недобрым… сила твоя хотя и от Живы, да словно через смерть прошла. Но не колдовка ты, тех бы я сюда и не подпустила. Да и не подошли бы они сюда.

– Колдовка?

– Наш дар от Живы, их – от Рогатого. Наш дар врожденный, из ладоней Матушки, их – чужой кровью и болью выкупленный. Наш к Живе уйдет, их дар передать требуется.

– Понимаю. – Устя и правда понимала, о чем речь. – Но что с моим даром не так?

– Посмотри на меня, Устинья. Внимательно посмотри, вот сюда. Что видишь ты? Что чувствуешь?

Ладонь волхвы коснулась того места, в котором огонек грел.

Устя и пригляделась.

В этом месте как-то все легко получалось. Не училась она такому никогда, а все ж поняла.

– Светлый он. Ровно солнышко. И теплый.

– Испокон веков мы лекарки. Жизни спасаем, черное колдовство снимаем, болезни рассеиваем. Род – меч, Жива – щит. Сколько воин без защиты сделает? Да ничего, впустую все! А и щит один, без клинка, тоже не поможет от врага защититься.

– Понимаю.

– А твоя сила – другая она. Изначально как наша, а сейчас что получилось, не знаю. Согласна ты, чтобы я посмотрела?

– Конечно. Для того и пришла.

– Иди тогда к березе.

Устя даже и не оглядывалась.

ТАКАЯ береза здесь одна.

Громадная, раскидистая, толщиной, поди, в четыре ее обхвата, но не корявая, а гладенькая, ровненькая, стройная. И корни выпирают.

И соловьи в ветвях поют. И сомневаться тут нечего, идти надобно.

Откуда-то изнутри, искреннее, истинное выплыло.

Тебе здесь рады. Ну, здравствуй, Устинья, дочь боярская.

– Не найдется у тебя ножа? Хоть какого?

– Возьми. – В ладонь Устиньи легла рукоять клинка. Костяная.

И клинок костяной. Из клыка какого-то зверя.

В подарок богине приносят не жертвы. Ей приносят пироги, зерно, мед, ей приносят букеты цветов, но где все это взять Устинье? Потому подарком станет ее кровь.

Устя решительно располосовала свою ладонь.

Кровь закапала на корни березы.

И – стихло.

Замолк в роще соловей, замер пролетающий мимо ветер, стих шелест листьев.

Запело, зашелестело ветвями дерево. Устя знала: волхва сейчас на нее смотрит.

А еще смотрит и что-то другое.

Мудрое, древнее… ласковое и теплое. И видит все.

И темницу ее, и Верею, и последнюю, отчаянную попытку девушки всю себя отдать! Только бы получилось!

За всех! И за все!

Так в последнюю отчаянную атаку кидается израненный воин. Не уйти уже живым, на две-три минуты той жизни осталось. Но врагов с собой забрать! И тело движется даже мертвым…

Сколько то продлилось? Устя не знала, не осознавала времени. Себя не помнила.

А потом спустилась веточка, по щеке ее погладила, вокруг запястья обвилась – да и осталась так. И Устя поняла – ее услышали. И увидели.

На волхву оглянулась.

Добряна стояла, молчала. Потом заговорила глухо, тяжеловато:

– Открылось мне, в чем дар твой, Устинья Алексеевна, дочь боярская. Прабабка тебе небось про нас рассказывала сказками?