Коллектив

Постепенно я познакомилась и с остальными членами нашего дружного коллектива. Он состоял в основном из женщин бальзаковского возраста. Уникальный своего рода возраст, когда уже не молодость и еще не старость, и не пришла пора сдавать свои позиции. И в этом возрасте у женщин еще полностью сохраняются инстинкты молодости, потребности молодых девушек, как физиологические, так и психические, душевные.

Женщина от четырех до девяносто четырех лет остается женщиной. И все, что нужно ей, – это только любовь. Ну, хотя бы внимание.

Заведовала общежитием Людмила Михайловна Васечкина. Роль, которую она играла в своей жизни, безусловно, была активная. Есть такое определение в классификации человеческой роли в собственной жизни: босс – человек-генератор, влиятельный, весомый, человек, в данном случае, из руководящего класса. В эмоциональном общении она всегда держала дистанцию. Соблюдала субординацию. А контактировала с людьми по схеме: приказ – контроль за исполнением. Не могла отказаться от роли руководителя даже в неформальной обстановке.

Но, тем не менее, женщина приятная во всех отношениях, всегда с опрятной внешностью, с короткой стильной стрижкой, прекрасно сохранившейся фигурой, имела весомый авторитет в коллективе. Она, с большим стажем и опытом работы, ко всем своим подчиненным относилась одинаково. Внимательная, никогда не обделяла никого из коллектива, всегда помнила дни рождения своих подчиненных и всегда вовремя поздравляла.

С открытым, общительным характером, Людмила Михайловна была для всех жильцов и сотрудников живым примером порядочности и добросовестности. И ее воспринимали не только как заведующую, но и как человека, на которого можно положиться.

Меня всегда умилял один факт: к ней жильцы, причем, от мала до велика, приходили со своими житейскими проблемами, с бытовыми конфликтами. Мне неоднократно приходилось наблюдать, как к ней приходили бабки-пенсионерки с жалобами на своих соседок, таких же пенсионерок, и просили заведующую устроить крутые разборки. Со стороны это так забавляло. Но все было на полном серьезе.

А сколько веселых праздников, дней рождений, всяких событий мы отметили вместе!

Но все равно кутить с ней мы, ее подчиненные, не любили. Как говорится, подальше от начальства, поближе к кухне. Людмила Михайловна для нас всегда оставалась начальницей. Она могла и за праздничным столом говорить о работе, делать кому-нибудь из нас замечание, даже повысить голос. А покричать она любила. Бывало, сижу я на вахте, службу несу и слышу раздирающий слух голос заведующей. Она где-то на этаже устанавливала свои порядки. А потом спустится ко мне уже успокоившаяся и не без удовольствия сообщает:

– Алин, я сейчас так орала!

Может, она в этот момент утверждалась в своей власти. А жаль…

Значимой фигурой нашего коллектива была и Дина Павловна Астраханская, уборщица. Когда я ее впервые увидела, мне она показалась самой молодой среди нас. Миловидная, стройная, с очень приятным цветом лица, она выглядела намного моложе своего возраста. В коллективе ее уважали, некоторые боготворили. «Ты что? Как Пална (так ее звали в коллективе) сказала, так и будет. Она у нас авторитет», – говорили все.

Согласно той же классификации человеческих ролей ее можно соотнести к определению «барин» – человек-импульс. Тишайшая просьба его исполняема, словно окрик. Хотя просит он редко – чаще высказывает вслух лишь свои намерения. Люди на подхвате, как правило, подобострастно предупреждают его желания.

Как говорится, короля делает свита. Ей надо было обязательно окружить себя свитой, хотя бы в одном лице. Такой свитой служила для нее Санька Тихонова.

Дина, в свою очередь, как в хороших итальянских кланах, своим авторитетом покровительствовала Полине Михайловне Юсуповой.

Полечка (как я ее зову, любя) – еще одна из уборщиц нашего рабочего братства, у нас слабохарактерная, постоянно нуждающаяся в поддержке. Ей, допустим, надо съездить по делам куда-нибудь, она обязательно просила Дину поехать вместе с ней, ей скучно одной. Или если нужно сделать что-нибудь, она обязательно:

– Ну, это – как решит Пална.

Странные у них сложились отношения, дружбой это не назовешь. Полина была чрезмерно доброй по природе, за что ей часто приходилось расплачиваться. Все ее мысли, эмоции были написаны на лице, смотри и читай. Добродушная, совсем не знакомая с завистью, совершенно беззлобная, она страдала от своего языка: ужасная болтушка.

Помню один случай, который мы с ней часто вспоминаем и смеемся. Как-то мы выпивали у меня на вахте с мужчинами, отмечали день молодежи. Это было днем. К вечеру ко мне собирался подъехать муж. И я ей говорю:

– Полечка, ко мне должен заехать вечером муж. Мы к тому времени уже оклемаемся, он даже не заметит, что мы пили сегодня. Только я тебя умоляю, не говори ему ничего, не выдай меня ненароком. – И причем несколько раз попросила. Она, конечно, согласилась молчать:

– Ну да, без вопросов. Ничего не скажу.

А когда муж приехал и не успел даже зайти на вахту, она уже закричала, как нарочно:

– Кость, а мы сегодня пили, отмечали день молодежи!

Будто ее за язык кто тянул! И все это без задней мысли, без злого умысла.

Жена состоятельного человека, она по доброте душевной часто спонсировала спонтанные посиделки.

По классификации человеческих ролей ее можно отнести, пожалуй, к определению «человек со связями». Такой человек, как правило, друг или близкий высокопоставленных лиц. Он занимает одинаковое с вами положение, он такой же, как вы, но… Вам и не снилось, с какими людьми он якобы накоротке!

Была у нас в коллективе еще одна уборщица, задушевная особа, про таких обычно в народе говорят: или дура, или святая. Теперь-то я точно знаю, что она была святая. Санька Тихонова (отчества ее не помню). Я ее в шутку звала Штирлицем, согласно ее фамилии. А она звала меня Мюллером. Идет, бывало, утром на работу, обязательно зай дет на вахту.

– Привет, Штирлиц, дружище, – это я так ее встречаю.

Она в ответ:

– Привет, Мюллер, как сама? Как прошло дежурство? Все спокойно?

– Желающих насиловать не было, – говорю ей.

– Размечталась, – мне в тон восклицает она.

Разведенная, она одна воспитывала двоих детей. Несмотря на все свои проблемы, всегда была готова любому прийти на помощь. По первому же зову. Мы ее не понимали. Некоторые считали ее глупой. Если кому-то нужны были деньги, она – сама вся в долгах как в шелках – находила деньги и выручала человека. Если кто-то просил ее отработать день за кого-то, то она это делала безвозмездно. Всегда находятся люди, которые не пропускают таких, как Саня, обязательно используют. Дина для нее была неоспоримым авторитетом, и Саня ее просто боготворила. Всегда – и по поводу и без повода – стояла за нее горой. В любой компании ни с того ни с сего начинала хвалить любимую Дину: «И выглядит она молодо, и морщин у нее нет, и женской гордостью не обделена…» И все считали их хорошими подругами.

По классификации человеческих ролей в жизни она, пожалуй, была ярким представителем определения «слуга» – человек на подхвате. Он безотказно выполняла любые просьбы, стараясь угодить всем подряд.

Еще одна уборщица Людмила Васильевна Тишкова (для своих – Васильна). Она была и нашей сотрудницей, и старожилом общежития. Долгими зимними вечерами мы с ней коротали, бывало, вечера. Как у многих одиноких людей, у нее в голове водились свои тараканы. Каждый имеет право на них. Она, будучи веселой, жизнерадостной, иногда впадала в тяжелую депрессию и требовала к себе внимания. В такие дни она становилась невыносимой. Часами не без удовольствия могла рассказывать про свои мнимые болезни, иногда так увлекалась, что сама начинала в них верить, и приходилось вызывать «скорую помощь». Не находя себе места от скуки в больнице, Васильна быстро возвращалась. Она доставала своего участкового врача, и тот однажды ее отправил к психиатру. И она сидела, горем убитая:

– Я что, ненормальная? Зачем мне к психиатру?

Я стала ей как можно мягче объяснять:

– Может, ты себя накручиваешь? У тебя все в порядке, всю обследовали и ничего не нашли. Поэтому врач решил проверить твою психику…

Но чаще она оставалсь веселой, простой и понятной. С ней было легко. Иногда на нее находили приступы щедрости и гостеприимства. Она приглашала к себе, угощала чаем с тортом, могла даже чем-нибудь горячим вкусненьким накормить. А иногда жадничала, жалела даже какую-то мелочь.

По классификации человеческих ролей в жизни она у нас «жертва» – человек-омут. Сколько ему ни помогай, он не выплывет. Все беды – на его голову. Часто это напускное. Таким образом многие очень неплохо устраивают свою судьбу, пользуясь сочувствием и поддержкой близких.

Я с ней могла всегда договориться, если мне что-нибудь требовалось. Например, ко мне пришли друзья или подруги пригласить меня в кафе поужинать или куда-то еще. Я помню, как к нам заходил молодой человек, который жил у нас в общежитии. Честно говоря, я даже не знала, как его зовут. Но главное – вовремя поддержать игру, чтобы не оказаться за бортом, чтобы не лохануться, как выражаются мои дети-тинэйджеры. Так вот, он заходил и сходу:

– Девочки, давайте играть в карты на раздевание. – И тут же добавлял: – Сегодня я надел новые трусы, черные в красный горошек.

Или предлагал:

– Давайте устроим крутую вечеринку с оргиями. Сейчас напьемся и начнем крутую вакханалию.

Поначалу он меня шокировал своими шутками. Однажды мы с Васильной поймали его на слове и потребовали с него пузырь. Так он нам купил бутылку хорошего вина, а сам составил компанию с соком. Видите ли, он не пьющий, и вообще, он женатый, а жена у него в данный момент в роддоме, рожает ему ребенка. Он оказался просто болтуном-пустозвоном. И совсем безобидным, мягким, белым и пушистым.

Однажды я была с Полей Юсуповой, и мы встретили его на этаже. Он, увидев меня, в духе нашей неписанной игры, начал подшучивать снова насчет игры в карты на раздевание. Я, поддерживая игру, стала у него выяснять, в каком он сегодня нижнем белье. Эти подробности шокировали, конечно, мою подругу, и, когда мы с ней остались одни, она спросила:

– Он, что, того? – и покрутила у себя на виске.

– Да он просто придуривается. Это у нас такая своего рода игра, не обращай внимания, – старалась объяснить я, не оскорбляя ничьих достоинств.

Или другой случай. Однажды вечером ко мне спустились мои подруги (каковыми я их тогда считала): Полина, не Юсупова, а другая – Назарова, и Настя Агутина (одна из старожилов нашего общежития), и предложили мне сходить в кафе поужинать. Я, естественно, попросила мою Васильну подежурить за меня. Она любезно согласилась с условием, что я ей принесу чего-нибудь вкусненького.

Как я в тот день вернулась, помню очень смутно. Помню, как телефон зазвонил, просили вызвать тетю Рачу, пожилую жительницу нашей общаги, беженку из Баку. Это ей звонила одна из бывших беженок, которая впоследствии удачно эмигрировала в Америку. И Васильна побежала, позвала тетю Рачу к телефону, это в час ночи! Я понимаю, в Америке в это время день. Тетя Рача прибежала с очередными вафлями. Их у нее было навалом, потому что у нее дочь работала на кондитерской фабрике. Вот везуха! А тут сидишь на вахте, и стащить нечего. Где же справедливость? Тетя Рача говорила почти час. За счет американцев. Боже, как я опять захотела в Париж! Ну, это так, крик души. Не обращайте внимания. И я спросила у тети Рачи, которая тоже собиралась эмигрировать в Америку:

– Вот вы уедете за океан, а кто нас тут будет угощать вафлями?

Она расхохоталась:

– Я тебе, моя дорогая, буду присылать баксы.

Это было в ее духе – щедро раздавать обещания. Но я не доработала до того дня, когда она уехала. Тетя Рача эмигрировала без меня.

А вот еще случай из нашей с Васильной совместной смены. Опять кто-то зашел ко мне поздним вечерком, пригласил поужинать в каком-то кабаке. Опять Васильна, палочка моя выручалочка, отпустила меня. И опять я вернулась навеселе.

Помню, в тот вечер в холле стоял один чеченец. В то время, вообще-то, их не было уже в общежитии. Но один экземпляр сохранился. В обычное время мы с ним только на расстоянии дежурно здоровались. Но тогда был особенный день. Мне страшно хотелось пить. И ничего не оставалось, как попросить его принести мне воды. Время было позднее, никого нет поблизости. Он любезно принес мне чашку чая. А у меня вдруг язык развязался.

Я вспомнила один случай, связанный с этим молодым человеком. В то время я еще только приступила к работе, всего боялась, не была такой смелой. Я дежурила, и со мной вместе нес службу охранник. И тут к нам спустилась женщина с какого-то этажа и закричала, что пьяный мужчина у них на этаже буянит. Охранник, конечно, пошел разбираться. Долго его не было. Я забеспокоилась, побежала наверх и увидела, как охранник борется с этим пьяным мужиком. Увидев меня, заорал:

– Алина, зови милицию! Мне одному с ним не справиться!

Я спустилась и вызвала милицию. Приехал вооруженный автоматами наряд и забрал пьяного дебошира.

А на другой день, как это обычно бывает, все в общежитии говорили, что была драка между чеченцами и русскими. Но к тому времени вот этот чеченец оказался единственным жильцом нашего общежития. И он был совершенно ни при чем. Зато устроил мне скандал. Ну, конечно, вахтер – последний стрелочник. Он кричал, что чеченцы поперек горла встали у меня, что я их ненавижу… Хотя я смутно могу представить его поперек своего горла.

А вот теперь я с ним разоткровенничалась, припомнив тот давний случай. Вспомнилась мне моя влюбленная в них, в чеченцев, подруга Тома, которая говорила: чеченцы такой воинствующий народ, что их поставить на колени невозможно, что война с ними – просто утопия. И тут началось такое откровение… Он начал мне признаваться в симпатии, говорил, что до сих пор боялся ко мне подойти, думал, что я вся из себя очень правильная (Боже, кто бы мог подумать!). Начал мне предлагать пойти с ним куда-нибудь, утвердить наши дружеские отношения, скрепить сей нерушимый союз стаканами или чем еще, с учетом его наркоманского прошлого, а может, и настоящего, и будущего. Я, конечно, мягко отказалась, сказала, как-нибудь потом, в другой жизни. А будете проходить мимо – проходите. Это вахта.

И свидетелем всех этих событий была моя дорогая Васильна. Но все оставалось в рамках наших отношений, чем она и заслужила мое уважение, а моя неразборчивая душа полюбила ее тогда. Загадочная русская душа…

* * *

Коллектив в общежитии был, как это принято в рабочих кругах, пьющий. Поначалу меня от этого немного коробило. Но, имея огромное желание влиться в коллектив и будучи очень общительной, я приняла этот факт как должное. «В конце концов, я уже в том возрасте, когда повлиять на мою психику извне вряд ли возможно», – думала я. И начала постепенно приобщаться к этому процессу, то бишь к употреблению алкоголя. Этот процесс у нас был почти каждодневный – всегда веселый, шумный, многолюдный и, что самое привлекательное, с множеством мужчин. Мужчин ничейных, общих, просто для общения. В основном это были так называемые командировочные. А они, как и курортники, всегда холостые. Жены рядом нет, – ну, чем не жених! У меня появилась возможность осуществить, претворить в жизнь возникшую у меня недавно мечту о французской любви – взаимной, всеобъемлющей, без обременительных моральных обязанностей друг перед другом, в основе которой – умопомрачительный секс. Отношения должны быть лег кими, взаимно интересными и, пожалуй, без перспектив на серьезность. И, что самое главное, – без ревности! Это я прописала себе в качестве психотерапии. О-ля-ля, я уже предвкушала свою первую жертву!

Хотя я была женщиной до мозга костей, в моем характере нашлись черты мужского, в частности – полигамность. Это составляющая часть феминизма. Полигамия, как правило, служит для мужчин оправданием непостоянства перед женщиной и, вообще, перед обществом. Видите ли, в них природой заложена эта полигамия. Какая дискриминация! А как же быть с женщинами, у которых тоже от природы заложена полиандричность? Можете назвать это любвеобильностью. Или иначе: у мужчин, понимаешь ли, в отличие от женщин, есть чувство пола. А как же быть с женщинами, у которых тоже есть это чувство? В нашем обществе такие женщины не находят понимания. И что самое обидное, не находят понимания не только среди мужчин, но и среди некоторых женщин. И после этого мы осмеливаемся утверждать, что мы – цивилизованное общество!

Цивилизованное общество, прежде всего, – единение равноправных, свободных личностей. О какой свободе личности можно рассуждать, когда кругом сплошные дискриминации?! Эти и подобные мысли давно занимали меня, и вылилось все в мечту о французской любви. Во Франции, как мне представлялось, намного свободнее, демократичнее, чем у нас, особенно в любовных вопросах. Опять хочу в Париж, как в том анекдоте:

– Опять хочу в Париж.

– А вы там уже были?

– Нет, я уже хотела.