– Люська! Беги сюда! – прокричал он.

Люся подбежала к брату, обняла его и заплакала.

– Ничего, ничего, девочка, всё образуется. У нас сильная армия, и товарищ Сталин умнее Гитлера. Война долго не продлится. Люсенька, беги к Гане, скажи, что мне срочно надо в город, комсомольцы на мне. Я, как смогу, сразу к вам вырвусь. Вы в город не суйтесь, я всё узнаю и к вам… Хорошо, девочка? – он поцеловал сестрёнку и побежал к машине.

***

2003 год

Я вернулась домой тогда, когда уже свекровь привезла Славика из группы раннего развития малышей. Сославшись на сильную головную боль, я прошмыгнула в спальню. Под кожу вязкой змеёй влез упрёк, что не подошла к мальчику, не погладила по голове и не спросила, как дела.

Я долго стояла под горячим душем и поймала себя на мысли, что безнадежно пытаюсь водой смыть с себя что-то чужое, что мне не принадлежит. Я легла в постель, с головой накрылась одеялом, свернулась клубочком и заплакала. Почему я плакала, сама не могла объяснить. Мне было жалко себя, я раскисала, погружаясь в зависть, ревность, которые рождал у меня счастливый вид Ники, чувство вины, что я не испытываю к малышу истинной материнской любви и не люблю мужа. Я перестала плакать, вспомнив отца. Стоп… Вот оно… Наконец я смогла сказать себе правду. Я больше не могу притворяться, и надо правдиво себе сказать, что я не живу своей жизнью. Что всё, что у меня есть – подруга, муж и ребёнок, достаток, – на самом деле не мой выбор.

Пораженная этой мыслью, я мучительно крутилась в ставшей неуютной постели, пытаясь найти ответ на вопрос: «Как же так получилось, когда всё началось? Зачем я прокручиваю плёнку назад? Что я хочу вспомнить? Что понять?» – мучила я себя, мысленно возвращаясь в прошлое.

***

Верка вновь ворвалась в мою жизнь так же внезапно, как и пропала несколько лет назад. Я жила спокойно и размеренно. Боль от потери отца немного утихла. Работа в музее, вечерами – любимое хобби. Я продолжала упорно совершенствовать станок, искать правильные нитки, цвета и рисунок. Иногда – встречи с друзьями и театры, но всё же мне было интереснее проводить время со своими любимыми кружевами, чем встречаться со скучными людьми. Пару раз у меня случались недолгие романы. Кто больше скучал в отношениях, я – потому что в сравнении с отцом все мужчины мне казались безвольными закомплексованным посредственностями, или мужчины бросали меня из-за странных хобби и холодности?

Вера приехала как-то вечером, без звонка. Я, как обычно, корпела над своими кружевами.

– Привет, подруга! – звонко закричала Вера с порога. Мне показалось, что она стала ещё выше и немного крупнее. Вера легко подхватила маленькую меня. – Мышка, ты совсем усохла. Не сомневаюсь, всё сидишь над своими кружевами. Тебе уж замуж пора, а ты всё, как паучиха, в тёмной норке!

Вера без приглашения ворвалась в квартиру и по-хозяйски широким шагом на высоченных каблуках по комнатам. Я еле поспевала за ней, путаясь в стоптанных домашних тапочках. Подруга оценила, что за эти годы ничего существенно не изменилось, и, резко повернувшись лицом ко мне, скомандовала:

– Собирайся!

– Куда?

– Ко мне на новоселье!

– А! У тебя новая квартира? Поздравляю!

– Ага, новая, хорошо забытая старая.

Я удивлённо посмотрела на подругу, но та вновь скомандовала:

– Давай, живо! У меня гости одни остались!

– Вера, может, не надо, – я замялась. – Всё так неожиданно… Мне голову помыть надо, и я не знаю, что надеть… Поздно уже…

– Хватит мямлить! Быстро в душ! Надень, что нравится. Я даю тебе двадцать минут. Тебе больше не надо. Всё равно не красишься и волосы не укладываешь. Ты же у нас естественная, безыскусная красота, – засмеялась она, падая в кресло.

Я стала быстро собираться, не переставая удивляться, почему вечно попадаю в такое подчинение к Вере. Я прекрасно и тихо жила без её вулканической энергии два года. Но иногда при воспоминаниях о последнем и пьяном рассказе Верки и думая о том, что та принимала участие в пытках отчима, я испытывала тошноту. Я на самом деле никогда больше не хотела видеть Веру и боялась этой встречи, но сейчас, словно попав в вихрь, который мне не подвластен, я вновь почувствовала себя «безвольной овцой».

Верка запихнула меня на сиденье огромной машины. Вела она уверенно, даже агрессивно, превышая скорость и нарушая правила. Я вжалась в сиденье, и это так и осталось впоследствии обычной моей позой в Вериной машине.

– Запомни! – вдруг резко начала Вера. – Зови меня только Никой. Запомнила? Ника!

– Почему? – еле слышно пролепетала я, борясь с тошнотой.

– Меня зовут Ника Нарышкина! Здорово, правда?!

– Да, но мне кажется… если я не ошибаюсь… фамилия твоего мужа была Нарушкин?

– Ага, была! Да сплыла! – засмеялась Вера-Ника. – Слушай, Марин, ты что, думаешь, я такую возможность упущу, чтобы из Нарушкиной не стать Нарышкиной? Конечно же, нет! Взятка паспортистке – и она ошибается в одной букве.

– А имя? Почему Ника?

– Я на самом деле Вероника. Верой меня мать звала… Но это не моё имя, правда же? У меня нет веры. Я верю только в себя, свои силу и ум, своё тело, наконец. Вот Ника, богиня победы, – это уже моё.

Мы подъехали к большому красивому дому, построенному в начале девятнадцатого века в моём любимом районе внутри Садового кольца.

– Вот, смотри, на шестом этаже, там эркер с мозаикой – это моё.

– Круто-о! – восхищенно протянула я. – Но ты же говорила, что у мужа комната в коммуналке.

– Ага, говорила. Теперь вся коммуналка переделана под мои пятикомнатные апартаменты.

– Пять комнат! На двоих! А дети есть? – затараторила я.

Вера, вернее, Ника засмеялась, приобнимая меня за плечи:

– Нет, Мышка, это всё для меня одной. Я же теперь вдова, – она комедийно всхлипнула и смахнула несуществующую слезинку.

– Как вдова? – ахнула я.

– Слушай, Мариш, не будь дурой. Ты же поняла, что я за алкаша Нарушкина только из-за прописки и его комнаты в этом доме замуж вышла. Он через год сдох, отравился палёной водкой. Я к этому времени у одной соседки комнату выкупила, у другой – сына полоумного в интернат хороший устроила и опеку взяла, она мне отписала комнату. С третьим соседом тоже проблем не было – в Люберцах теперь живёт в отдельной квартире. Был один, правда… Сам хотел всё выкупить, всё денег копил, ждал у моря погоды, а я ему все карты смешала. Тот гад никак не хотел из вредности мне комнату продавать, но тут мне повезло, и он случайно утонул…

Я вздрогнула от этих слов, но мы уже стояли у дубовых дверей Никиной квартиры.

Ника позвонила в звонок своей же квартиры, и дверь нам открыла горничная, одетая, как в кино: чёрное платье, белый фартук. Для меня это показалось уж слишком вычурно, но, рассмотрев обстановку квартиры, я поняла, что образ «французской горничной» здесь пришёлся как нельзя лучше. Нике всегда удавалось быть на грани эпатажа и безупречного вкуса… Так и от её новой квартиры складывалось впечатление, что это квартира как минимум народной артистки Большого театра. Мебель старинная, диван из карельской берёзы, дубовые резные комоды. На выкрашенных в серый цвет стенах развешаны картины в тяжелых дорогих рамах, гравюры и рисунки. Подойдя поближе, я ахнула: все рисунки и картины принадлежали кистям известных и именитых художников как минимум прошлого века.

Я удивленно оглянулась на подругу:

– Вера! А это откуда?

– Назовёшь меня Веркой ещё раз – укушу! – зашипела Ника.

– Ой, прости. Ну правда!

– Это, Мышка, тяжелый труд, особенно когда денег на самом деле на всё нет. Что-то друзья дарили, что-то находила. Вот этот Шишкин за ящик водки мне достался, – засмеялась Ника, – этот Верещагин – на спор со студентами. Я тут в одной дыре была, там заповедник и музей. Увидела эту картину – и не могу, хочу её. Директриса – нищая, старая и, к моей удаче, подслеповатая интеллигентка – ни в какую денег брать не хочет. Тогда я ей ребят из Суриковского пристроила, крышу латать, ну, как спонсорскую помощь, заодно с ними поспорила, могут ли они точную копию сделать этой картины. Короче, к концу лета все рады – у тетки крыша и картина, у меня – картина, у пацанов – ящик водки и деньжат немного.

Когда Вера ввела меня в столовую, огромную и светлую, я изумилась ещё больше. Большой стол на двенадцать персон был сервирован старинным фарфором и серебром. Из соседней со столовой комнаты раздавались голоса. Вера, широко и уверенно шагая к двери, распахнула её и царицей вплыла в д кабинет. На кожаных диване и креслах, около дубовых шкафов находилось человек десять. Я, как всегда, незаметно стоявшая за широкой спиной Верки-Ники, имела время рассмотреть разношерстную публику. Здесь был и статный пожилой мужчина с внешностью льва и интонацией народного артиста. И милая старушка – божий одуванчик, в поношенном сером платьице с кружевным воротничком. Вся такая чистенькая, светлая и восторженная. И на её руке я успела заметить огромный бриллиант в старинной платиновой оправе. Была пара молодых людей непонятно какого пола – длинные волосы, мешковатые одежды, и семейная пара среднего возраста, где муж напоминал серьезного чиновника, сосредоточенного и строгого, а жена его, с неизменной приклеенной улыбкой и тайным чувством превосходства. Мол, мы близки к особым людям, много чего знаем, и поэтому так улыбаемся и так молчим. Я смутилась немного, когда Ника-Верка представила меня своим гостям, но вскоре интерес ко мне исчез, и все обступили хозяйку с вопросами о новом приобретении – картине русского художника. Я нашла укромное местечко в кресле у книжных шкафов, взяла в руки первую попавшуюся книгу и уткнулась в неё. Я пробегала глазами по строчкам, даже не пытаясь понять их смысл, а в голове, как маятник, раскачивалась одна навязчивая мысль: что я здесь делаю, зачем мне это всё, я не хочу видеть в своей жизни Верку. И так снова и снова, слова раскачивали мои нервы, и я уже готовилась встать и незаметно уйти, и больше никогда не попадаться Верке на крючок… как тут я услышала:

– Вы читаете на французском Пруста? Потрясающе!

Я вздрогнула и подняла голову на голос. Около меня стоял красивый молодой человек. С испугом взглянула на обложку книги и только сейчас заметила, что это старинное коллекционное издание Пруста на французском. Я поспешно отложила книгу, словно боясь обжечься, но промахнулась, и та упала на пол. Я хотела было вскочить с кресла, чтобы поднять её, но молодой человек опередил меня, присев напротив на корточки, поднял книгу и, не отрывая взгляда от меня, протянул книгу. Тогда мне показалось, что я утонула в этих глазах. Парень продолжал изучать меня, внимательно, словно заглядывая в душу. Было что-то особенное, магическое и противоречивое в его чуть насмешливой улыбке, в его умном и уверенном взгляде и его бархатном и глубоком голосе. Я, сколько потом ни пыталась вспомнить детали того званого обеда, так и не могла понять, что же произошло, как так получилось, что я с первой секунды была околдована Евгением.

Правда сейчас, когда я спряталась под одеялом, словно сквозь пелену, выплыла одна сцена того вечера. Евгений за обедом сидел рядом со мной и всячески ухаживал и развлекал. Он оказался отличным рассказчиком, остроумным, легким. За столом царила милая дружеская обстановка, и, как я отметила, главным образом потому, что Евгений задавал тон беседе и шуткам. И при этом я чувствовала, что мой сосед ни на секунду не забывает ухаживать и оказывать знаки внимания и мне. Я поначалу была смущена таким вниманием, но потом втянулась в общую атмосферу расслабленного, интересного и остроумного разговора и даже позволила себе рассказать пару шуток про художников, чем заслужила от Евгения восхищенный взгляд. Когда вечер подходил к концу и некоторые из гостей начали собираться, я вдруг осознала, что не хочу, чтобы этот день заканчивался. Я сидела рядом с Евгением на удобном диване, наблюдала за его подвижным и красивым лицом, ломая голову, как бы попросить прогуляться со мной до дома. Верка-Ника встала, чтобы проводить чиновничью семью, и Евгений поднялся за ней. Вставая с дивана, он чуть дотронулся рукой до моего колена и тихо сказал: «Подожди, я сейчас провожу их и вернусь, и мы с тобой улизнём?» – заговорщически подмигнул он. Я почувствовала, как покраснела, и низко опустила глаза. Сердце моё бешено билось, и тут я поняла, что влюбилась с первого взгляда и готова сразу идти за Евгением хоть на край земли.

Но Евгений с Верой не возвращались, и в какой-то момент я почувствовала, что не могу сидеть без движения. Новая, не управляемая разумом энергия наполняет меня. Мне срочно надо было двигаться, бежать, танцевать… Что угодно, только не сидеть в одиночестве на диване, делая вид, что внимательно слушаю разговор малознакомых людей. Я легко вскочила с дивана и чуть ли не вприпрыжку, как маленькая девочка, побежала вглубь длинного коридора Вериной квартиры. В прихожей никого не было, и я так же весело продолжала искать Евгения и Верку. Я распахнула дверь крайней комнаты и увидела их. Евгений сидел на кровати, обхватив голову руками, а Вера, присев напротив него на корточки, гладила его по голове и что-то горячо и настойчиво ему шептала.

– Вот вы где! – радостно закричала я, одновременно осознавая всю нелепость и неуместность своего радостного вторжения. Евгений поднял на меня глаза, а Вера быстро вскочила на ноги и почему-то торопливо начала объяснять мне, что у Евгения серьёзно болен отец, и она, Ника, убеждает Евгения пройти обследование в Германии, не теряя времени.

Я растерянно закрыла дверь, говоря при этом: «Да, да, конечно, я понимаю», чувствуя себя глупо и униженно. МОЙ Евгений, да, МОЙ! И он не может быть ЕЁ… Но это просто иллюзия, всё неправда.