Отзывы на книги автора «Фридрих Ницше»

«Мы верим в вечную жизнь! так восклицает трагедия,
между тем как музыка есть непосредственная идея этой
жизни.»

Фридрих Ницше. «Рождение трагедии из духа музыки»

Роль искусства в жизни как отдельного человека, так и целого этноса является одной из самых актуальных тем для философских размышлений. Среди большого количества научных работ выделяется одна, завоевавшая наиболее пристальное внимание западноевропейской интеллектуальной элиты конца XIX столетия и вызвавшая волну недоумения и неприятия в среде специалистов.

Речь пойдет о «Рождении трагедии из духа музыки» -- самой ранней работе немецкого мыслителя, классического филолога, композитора и поэта XIX века Фридриха Ницше. Благодаря удачному сочетанию оригинальных философских мыслей, изложенных великолепным языком, искренне и с чувством, это романтическое художественное эссе привлекает внимание не только специалистов, но и читателей, неравнодушных к философии, искусству, высококачественной литературе.

Какое удовольствие от чтения! Какое эстетическое наслаждение от мастерски сделанного текста – оригинального, яркого, самобытного, информационно емкого и вместе с тем читаемого на одном дыхании!.

Как много идей, которые заставляют задуматься!

Боясь исказить, не буду пересcказывать и трактовать ход мыслей автора – при желании читатель может обратиться к достаточному количеству работ специалистов – философов, культурологов, искусствоведов. Замечу лишь, что какой бы добросовестной и тщательной ни была критика, она все равно не заменит собой того впечатления, которое производит на читателя это великолепное эссе.

Ницше писал эту работу в пору своего увлечения античностью и восторженности музыкой своего современника – немецкого композитора Рихарда Вагнера. Идейной же основой послужила философия его выдающегося соотечественника Артура Шопенгауэра, в частности -- работа «Мир как воля и представление». Видимо, синтез этих увлечений и дал толчок к выбору темы, позволяющей отметить параллели в развитии двух культур: древнегреческой и немецкой, и сделать такие далеко идущие и оптимистичные прогнозы о будущем немецкого народа, прогнозы, которые, увы, получили трагическое воплощение!

В своем эссе Ницше пытается проследить и осмыслить генезис феномена древнегреческой культуры – трагедии. Автор приходит к выводу, что своим возникновением она обязана синтезу двух культур – дионисийской и аполлонической, и, соответственно, двум противоборствующим олимпийским богам: Дионису и Аполлону.

В пантеоне древнегреческих богов Дионис (иначе называемый Бахус, Вакх) считался богом растительности и виноделия, вдохновения и религиозного экстаза. Его воздействие – опьяняющее, оно затрагивает самые глубины человеческой души, заставляет содрогаться от осознания величия мироздания и вместе с тем полнейшего безразличия и даже враждебности по отношению к человеку высших сил: природных и метафизических.

Музыка же, по мнению Ницше, является продуктом дионисийской культуры, она одна, и только она, способна выразить всю мощь и глубину стихии, в которую погружена человеческая жизнь. В древнегреческой трагедии музыка выполняла роль первоосновы, почвы, на которой расцветали пышным цветом шедевры Софокла, Эсхила и Еврипида.

Ницше опровергает миф о так называемой «греческой наивности». На самом деле, считает он, древние греки, осознав трагизм человеческого существования, бессилие и беспомощность человека перед лицом судьбы, не могли быть беспечными, как дети. Однако в противоположность Востоку они не поддались упадническим настроениям и пессимизму, не отвергли этот материальный мир, а пошли наперекор и создали светлую, жизнеутверждающую и радостную культуру, великую культуру, -- аполлонийскую!

В древнегреческой мифологии Аполлон являлся одним из наиболее почитаемых богов. Этот златокудрый и сребролукий бог света олицетворял Солнце и считался покровителем искусств и муз. Его воздействие подобно иллюзии, грезе, сладкому сну. Именно желание во что бы то ни стало жить и радоваться этой земной жизни как высшей ценности человеческого существования и породило аполлонийскую культуру, во главе которой стоял этот солнечный бог.

«Как мог бы иначе такой болезненно чувствительный, такой неистовый в своих желаниях, такой из ряда вон склонный к страданию народ вынести существование, если бы оно не было представлено ему в его богах озарённым в столь ослепительном ореоле!»

-- восклицает Ницше, --

«…что должен был выстрадать этот народ, чтобы стать таким прекрасным!»

И все же культ Диониса не исчез. Эти два бога попеременно главенствовали в греческой культуре, никогда не вытесняя полностью один одного, более того – каждый из них как бы оттенял другого, показывал Истину под иным, противоположным углом зрения. И вот это соперничество и породило величайшее чудо всей западноевропейской культуры – греческую трагедию.

Ницше пытается проследить, как с течением времени видоизменялась трагедия, указывает причины, которые привели ее даже не к упадку, а, по словам автора, к «самоубийству». Он рассматривает роль великих поэтов и философов Древней Греции – Гомера, Софокла, Эсхила, Еврипида, Сократа в процессе возникновения и исчезновения трагедии. Надо признать, что это оригинальные, зачастую противоречащие традиционному мнению западноевропейских ученых Х1Х века, а порою и дерзкие суждения!

Однако философ не ограничивается только рассмотрением феномена греческой трагедии. В своих рассуждениях он идет дальше. Он утверждает, что аполлоническая культура, как культура искусственная, основанная на разуме, в конце концов отступит перед культурой дионисийской, как культурой естественной, культурой, в основе которой лежат здоровые, ничем и никем не сдерживаемые эмоции и страсти. По мнению автора, эта культура уже дает ростки, о чем свидетельствует великая немецкая философия, немецкая литература, немецкая музыка. Носителем же этой культуры Ницше видит немецкий народ.

Тем не менее мыслитель предостерегает:

«При этом в сознании человеческого индивида эта основа всяческого существования, это дионисическое подполье мира может и должно выступать как раз лишь настолько, насколько оно может быть затем преодолено аполлонической просветляющей и преображающей силой, так что оба этих художественных стремления принуждены, по закону вечной справедливости, развивать свои силы в строгом соотношении».

И далее:

«Там, где дионисические силы так неистово вздымаются, как мы это видим теперь в жизни, там уже, наверное, и Аполлон снизошёл к нам, скрытый в облаке; и грядущее поколение, конечно, увидит воздействие красоты его во всей его роскоши.»

Увы, грядущему поколению не суждено было увидеть лучезарной красоты Аполлона, а пришлось пережить величайший позор и величайшую трагедию в своей истории – фашизм. И в основу этой человеконенавистнической идеологии были положены искаженные до неузнаваемости идеи Ницше о культурном возрождении немецкой нации. Поистине трагическая судьба великого мыслителя!

Ну вот даже не знаю, что сказать. У меня было ощущение, что я слушаю человека очень обиженного миром и людьми (а почитав биографию, я поняла, что так оно и было). Нет, его идеи и понимание мира вовсе не плохое, не безумное и не лишено смысла, но вот то, как он его остальным подаёт, вот это в некоторой степени даже оскорбительно. Со страниц на вас свалится его гнев за то, что его не почитают, не прислушиваются, отчего он сразу бросается в крайность, что другие просто этой мудрости недостойны и глупы, но простите, кому понравится, когда тебя поучают, будто ты лишь ступень к чему-то «сверх»? К сожалению, с людьми, а тем более с их верой, всегда нужно быть в большей степени хитрым, чем правдиво резким, и своё учение необходимо было завернуть во что-то понятное и радующее, полезное, дающее надежду. Изъясняться и обижать вовсе не должно идти под знаком равно.

Ну вот даже не знаю, что сказать. У меня было ощущение, что я слушаю человека очень обиженного миром и людьми (а почитав биографию, я поняла, что так оно и было). Нет, его идеи и понимание мира вовсе не плохое, не безумное и не лишено смысла, но вот то, как он его остальным подаёт, вот это в некоторой степени даже оскорбительно. Со страниц на вас свалится его гнев за то, что его не почитают, не прислушиваются, отчего он сразу бросается в крайность, что другие просто этой мудрости недостойны и глупы, но простите, кому понравится, когда тебя поучают, будто ты лишь ступень к чему-то «сверх»? К сожалению, с людьми, а тем более с их верой, всегда нужно быть в большей степени хитрым, чем правдиво резким, и своё учение необходимо было завернуть во что-то понятное и радующее, полезное, дающее надежду. Изъясняться и обижать вовсе не должно идти под знаком равно.

Ну вот даже не знаю, что сказать. У меня было ощущение, что я слушаю человека очень обиженного миром и людьми (а почитав биографию, я поняла, что так оно и было). Нет, его идеи и понимание мира вовсе не плохое, не безумное и не лишено смысла, но вот то, как он его остальным подаёт, вот это в некоторой степени даже оскорбительно. Со страниц на вас свалится его гнев за то, что его не почитают, не прислушиваются, отчего он сразу бросается в крайность, что другие просто этой мудрости недостойны и глупы, но простите, кому понравится, когда тебя поучают, будто ты лишь ступень к чему-то «сверх»? К сожалению, с людьми, а тем более с их верой, всегда нужно быть в большей степени хитрым, чем правдиво резким, и своё учение необходимо было завернуть во что-то понятное и радующее, полезное, дающее надежду. Изъясняться и обижать вовсе не должно идти под знаком равно.

Иные книги вмещают в себя всю вселенную. Впрочем, не всю, а только вселенную человеческого восприятия. А всю Вселенную даже при максимально развитом воображении человек не вместит, что уж говорить о логике, которая движется в лучшем случае в пределах общепринятых мер (чаще - субъективно принятых)? Так вот именно восприятие во всей его широте как единство аполлонического и дионисийского (дионисического) и есть главная идея этой книги (и с этой точки зрения её можно смело ставить в один ряд с исследованиями самых видных философов в области феноменологии восприятия (Гегелем, Кантом, Мерло-Понти - примеры лично от меня как не-философа)), под которой заодно происходит серьезное исследование греческой трагедии и её сравнение с более поздним изобретением - жанром оперы не в пользу последнего*.

Со времён почившей греческой трагедии и торжества научного мышления (научного творчества, оно же - аполлоническое начало, которое не стоит путать с истинным творчеством), обнадёживает, если в духовном развитии народа по меньшей мере присутствуют две линии - две полоски как на тесте на беременность - высшие проявления как аполлонического, так и дионисийского начал. И тест на беременность тут - более чем подходящая аналогия, потому что две полоски - ещё не ребёнок. А в идеале эти полоски сливаются в единое целое, в одно. От того сам Ницше и называет данный труд в тексте "к познанию дионисическиаполлонического гения", воплощением которого является сочетание обоих начал - аполлонического (в греческой трагедии сценическое действо) и дионисийского (музыка, хор в греческой трагедии), единством, при котором "слово и образ" достигают "всепроникающую и убедительную метафизическую значительность", которую в противном случае "никогда не могли бы достигнуть". 

Переведя взгляд с Древней Греции на современную ему Германию, Ницше должен констатировать, что ситуация оставляет желать много лучшего, и всё, в чем могла возродиться греческая трагедия - это, по его мнению, жалкое её подобие - опера, где первенство принадлежит речитативам, а музыка стала второстепенной, взяла на себя лишь подражательную роль, при этом эффект достигается за счёт пафоса, а не истинной музыкальной подоплёки.

Так что пусть эти исследования не введут читателя в заблуждение, ведь они только иллюстрации этого шедеврального произведения, наглядный материал, чтобы преподать иной урок вселенской, нет, всезападной значимости. Они только колонны, поддерживающие купол вселенной, надстройку, выраженную в главной идее. Ведь аполлоническое начало, воюя с дионисическим и изживая его со времён Сократа, создало перекос в свою сторону, а это не на пользу тому самому "гению", который и существует только в гармоничном сочетании обоих начал. Ведь далеко не каждый логик является ещё и художником, а поэтому при переоценке логического и недооценке истинного искусства произошёл перекос в сторону аполлонического и в ущерб дионисийскому (о том же кричит в своей 588-страничной книге Йен МакГилкрист  Iain McGilchrist - The Master and His Emissary. The Divided Brain and the Making of the Western World  , но на уровне асимметрии мозга, которая существует неспроста). А ведь именно музыка является универсальным языком, "в высшей степени обобщённым языком", языком, который в отличие от науки, имеет тесное соотношении с истинной сущностью всех вещей". Это как "отношение... к образу и понятию". Музыка относится к образу, наука к понятию. А образ всегда шире понятия, субъективность тут не при чем. В идеале сущность должна быть двойственной, и, как я уже сказала, логик далеко не всегда является художником, но диктует свои условия и подвергает дискриминации то, чего не понимает, умаляет значимость искусства, значимость метафизического.

Цитаты:

...проблема науки не может быть познана на почве науки.

"...наука, гонимая вперёд своею мощной мечтой, спешит неудержимо к собственным границам, здесь-то и терпит крушения её скрытый в логике, оптимизм".

...противостояние искусства серьёзности существования грубое недоразумение.

"Возвышенная метафизическая мечта присуща науке и всё снова и снова приводит её к её границам, у которых она принуждена превратиться в искусство".

...под этой действительностью, в которой мы живём и существуем, лежит скрытая вторая действительность, во всём отличная, и что, следовательно, и первая есть иллюзия...

[назначение науки] делать нам понятным существование и тем его оправдывать, чему, правда, когда доводов не хватает, должен в конце концов служить и миф, который я только что признал за необходимый результат и даже за конечную цель науки".

"Дионисическая истина овладевает всей областью мифа как символикой её познаний и выражает эти последние... под покровом мифа."

"Если бы мы могли представить себе вочеловечение диссонанса, а что же иное и представляет собою человек? То такому диссонансу для возможности жить потребовалось бы какая-нибудь дивная иллюзия, набрасывающая перед ним покров красоты на собственное существо"(об аполлоническом перекосе).

О мифе коротко можно сказать так: то, о чем говорили религии, расскажет на своём универсальном языке музыка. А тут становится тепло... прямо-таки горячо для восприятия божественного. В статье , посвящённой данному труду, с которой я также бы вступила в полемику, делается отдельный акцент на то, что искусство возникло из религиозных практик и через "миф" выражает истину (смотрите цитаты выше). Хотя слово "миф" я бы заменила на метафорическое, образное выражение. Но Ницше сознательно не стремится быть предельно точным и понятным.

С одной стороны Ницше восклицает:

"Мы не знаем другого периода искусства, в котором так называемое образование и действительное искусство были бы столь же чужды друг другу и стояли бы в столько же враждебных отношениях."

С другой, к счастью, выражает надежду и оптимизм, что в современной ему Германии всё не так безнадёжно, и немецкий дух пробивается-таки вопреки воле авторитарной науки. Те самые две полоски. 

Действительно книга именно об этом и ни о чем другом, являясь, однако, намеренно иносказательной, когда Ницше подбирает слова, которые завуалируют смысл, чтобы он ускользнул в случае, если человек не проявит добросовестную проницательность. 

Из вышесказанного уже вполне можно увидеть, что этот труд не филологический, как иногда утверждают, а самый что ни на есть философский. Но развёрнутая аргументация не повредит.

1. Даже если говорить только об исследовании собственно греческой трагедии, к которому, как уже становится понятно, этот труд вовсе не сводится, то нельзя назвать его филологическим, поскольку исследование не ограничивается и не могло ограничиться только языком, речью или тем более текстом. Греческая трагедия представляла собой сценическую постановку, обязательно сопровождаемую хором, музыкой. Гений греческой трагедии родился из духа музыки, утверждает Ницше. Так при чем тут филология?

2. Я ещё сильнее подкреплю свою позицию, что это не филологический труд, если продолжу, что от греческой трагедии Ницше переходит к более современному ему жанру - опере, который по мнению Ницше, является жалким подобием греческой трагедии, поскольку в ней музыкальное сопровождение стало чисто подражательным, потеряло свою ведущую роль, которую Ницше отводит ей в греческой трагедии, утверждая, что она погибла после того, как упразднили, исключили хор. А уж если говорить об опере, то какое она вообще имеет отношение к филологии? Разве что партитура. Но партитуры Ницше не исследует, он делает упор именно на музыку.

Итак, эта книга:

"О границах логической природы"(выражение самого Ницше)

"Быть может существует область мудрости, из которой логик изгнан? Быть может искусство даже необходимый коррелят и дополнение науки?

Ницше указывает на "некоторую обманчивую определённость и в то же время некоторую загадочную глубину, даже бесконечностьзаднего плана. Самая ясная фигура всегда имела за собой, как комета, какой-то хвост, указующий куда-то в неопределённое, неуяснимое".

Что же делает научное мышление? Оно отсекает этот хвост как нечто лишнее, надуманное, нетрезвое, шизофреническое, бредовое и так далее.

"Мистериальное учение трагедии основное познание о единстве всего существующего, взгляд на индивидуацию как изначальную причину зла, а искусство как радостную надежду на возможность разрушения заклятия индивидуации, как предчувствие вновь восстановленного единства."

Остаётся под вопросом: какова истинная связь возвышенного искусства с собственно пессимизмом и надо ли её искать?

На том, что дионисийское Ницше называет трагическим, или пессимистическим, я бы не стала акцентировать внимание, поскольку этот термин может быть (и является) намеренно иносказательным как антоним оптимизму аполлонического начала и позитивной науки. Антипод в познании мира. А связь собственно трагического с возвышенным восприятием мира - это тема для отдельного обширного философского (и/или психологического) исследования. 

Ницше утверждает, что уничтожение мифологической, метафизической основы "отрывает человека от родной почвы".

Для тех, кто планирует прочесть  Фридрих Ницше - Казус Вагнера (сборник) , я настоятельно рекомендую делать это только после прочтения данной книги, чтобы та, при своей чрезмерной эмоциональности не заслонила гения Ницше перед читателем на стадии  знакомства с ним. 

Мой вывод, эта книга - величайшая из книг в философской деятельности самого Ницше, которая уверенно должна занимать место среди всех величайших книг мировой науки и литературы.

*Тут необходимо пояснить, что Ницше имеет в виду состояние современного ему немецкого оперного театра, и с таким нелестным мнением о немецкой опере согласен  и Рихард Вагнер, который сам является автором многих опер, именно к нему и обращается Ницше всем этим текстом.

Иные книги вмещают в себя всю вселенную. Впрочем, не всю, а только вселенную человеческого восприятия. А всю Вселенную даже при максимально развитом воображении человек не вместит, что уж говорить о логике, которая движется в лучшем случае в пределах общепринятых мер (чаще - субъективно принятых)? Так вот именно восприятие во всей его широте как единство аполлонического и дионисийского (дионисического) и есть главная идея этой книги (и с этой точки зрения её можно смело ставить в один ряд с исследованиями самых видных философов в области феноменологии восприятия (Гегелем, Кантом, Мерло-Понти - примеры лично от меня как не-философа)), под которой заодно происходит серьезное исследование греческой трагедии и её сравнение с более поздним изобретением - жанром оперы не в пользу последнего*.

Со времён почившей греческой трагедии и торжества научного мышления (научного творчества, оно же - аполлоническое начало, которое не стоит путать с истинным творчеством), обнадёживает, если в духовном развитии народа по меньшей мере присутствуют две линии - две полоски как на тесте на беременность - высшие проявления как аполлонического, так и дионисийского начал. И тест на беременность тут - более чем подходящая аналогия, потому что две полоски - ещё не ребёнок. А в идеале эти полоски сливаются в единое целое, в одно. От того сам Ницше и называет данный труд в тексте "к познанию дионисическиаполлонического гения", воплощением которого является сочетание обоих начал - аполлонического (в греческой трагедии сценическое действо) и дионисийского (музыка, хор в греческой трагедии), единством, при котором "слово и образ" достигают "всепроникающую и убедительную метафизическую значительность", которую в противном случае "никогда не могли бы достигнуть". 

Переведя взгляд с Древней Греции на современную ему Германию, Ницше должен констатировать, что ситуация оставляет желать много лучшего, и всё, в чем могла возродиться греческая трагедия - это, по его мнению, жалкое её подобие - опера, где первенство принадлежит речитативам, а музыка стала второстепенной, взяла на себя лишь подражательную роль, при этом эффект достигается за счёт пафоса, а не истинной музыкальной подоплёки.

Так что пусть эти исследования не введут читателя в заблуждение, ведь они только иллюстрации этого шедеврального произведения, наглядный материал, чтобы преподать иной урок вселенской, нет, всезападной значимости. Они только колонны, поддерживающие купол вселенной, надстройку, выраженную в главной идее. Ведь аполлоническое начало, воюя с дионисическим и изживая его со времён Сократа, создало перекос в свою сторону, а это не на пользу тому самому "гению", который и существует только в гармоничном сочетании обоих начал. Ведь далеко не каждый логик является ещё и художником, а поэтому при переоценке логического и недооценке истинного искусства произошёл перекос в сторону аполлонического и в ущерб дионисийскому (о том же кричит в своей 588-страничной книге Йен МакГилкрист  Iain McGilchrist - The Master and His Emissary. The Divided Brain and the Making of the Western World  , но на уровне асимметрии мозга, которая существует неспроста). А ведь именно музыка является универсальным языком, "в высшей степени обобщённым языком", языком, который в отличие от науки, имеет тесное соотношении с истинной сущностью всех вещей". Это как "отношение... к образу и понятию". Музыка относится к образу, наука к понятию. А образ всегда шире понятия, субъективность тут не при чем. В идеале сущность должна быть двойственной, и, как я уже сказала, логик далеко не всегда является художником, но диктует свои условия и подвергает дискриминации то, чего не понимает, умаляет значимость искусства, значимость метафизического.

Цитаты:

...проблема науки не может быть познана на почве науки.

"...наука, гонимая вперёд своею мощной мечтой, спешит неудержимо к собственным границам, здесь-то и терпит крушения её скрытый в логике, оптимизм".

...противостояние искусства серьёзности существования грубое недоразумение.

"Возвышенная метафизическая мечта присуща науке и всё снова и снова приводит её к её границам, у которых она принуждена превратиться в искусство".

...под этой действительностью, в которой мы живём и существуем, лежит скрытая вторая действительность, во всём отличная, и что, следовательно, и первая есть иллюзия...

[назначение науки] делать нам понятным существование и тем его оправдывать, чему, правда, когда доводов не хватает, должен в конце концов служить и миф, который я только что признал за необходимый результат и даже за конечную цель науки".

"Дионисическая истина овладевает всей областью мифа как символикой её познаний и выражает эти последние... под покровом мифа."

"Если бы мы могли представить себе вочеловечение диссонанса, а что же иное и представляет собою человек? То такому диссонансу для возможности жить потребовалось бы какая-нибудь дивная иллюзия, набрасывающая перед ним покров красоты на собственное существо"(об аполлоническом перекосе).

О мифе коротко можно сказать так: то, о чем говорили религии, расскажет на своём универсальном языке музыка. А тут становится тепло... прямо-таки горячо для восприятия божественного. В статье , посвящённой данному труду, с которой я также бы вступила в полемику, делается отдельный акцент на то, что искусство возникло из религиозных практик и через "миф" выражает истину (смотрите цитаты выше). Хотя слово "миф" я бы заменила на метафорическое, образное выражение. Но Ницше сознательно не стремится быть предельно точным и понятным.

С одной стороны Ницше восклицает:

"Мы не знаем другого периода искусства, в котором так называемое образование и действительное искусство были бы столь же чужды друг другу и стояли бы в столько же враждебных отношениях."

С другой, к счастью, выражает надежду и оптимизм, что в современной ему Германии всё не так безнадёжно, и немецкий дух пробивается-таки вопреки воле авторитарной науки. Те самые две полоски. 

Действительно книга именно об этом и ни о чем другом, являясь, однако, намеренно иносказательной, когда Ницше подбирает слова, которые завуалируют смысл, чтобы он ускользнул в случае, если человек не проявит добросовестную проницательность. 

Из вышесказанного уже вполне можно увидеть, что этот труд не филологический, как иногда утверждают, а самый что ни на есть философский. Но развёрнутая аргументация не повредит.

1. Даже если говорить только об исследовании собственно греческой трагедии, к которому, как уже становится понятно, этот труд вовсе не сводится, то нельзя назвать его филологическим, поскольку исследование не ограничивается и не могло ограничиться только языком, речью или тем более текстом. Греческая трагедия представляла собой сценическую постановку, обязательно сопровождаемую хором, музыкой. Гений греческой трагедии родился из духа музыки, утверждает Ницше. Так при чем тут филология?

2. Я ещё сильнее подкреплю свою позицию, что это не филологический труд, если продолжу, что от греческой трагедии Ницше переходит к более современному ему жанру - опере, который по мнению Ницше, является жалким подобием греческой трагедии, поскольку в ней музыкальное сопровождение стало чисто подражательным, потеряло свою ведущую роль, которую Ницше отводит ей в греческой трагедии, утверждая, что она погибла после того, как упразднили, исключили хор. А уж если говорить об опере, то какое она вообще имеет отношение к филологии? Разве что партитура. Но партитуры Ницше не исследует, он делает упор именно на музыку.

Итак, эта книга:

"О границах логической природы"(выражение самого Ницше)

"Быть может существует область мудрости, из которой логик изгнан? Быть может искусство даже необходимый коррелят и дополнение науки?

Ницше указывает на "некоторую обманчивую определённость и в то же время некоторую загадочную глубину, даже бесконечностьзаднего плана. Самая ясная фигура всегда имела за собой, как комета, какой-то хвост, указующий куда-то в неопределённое, неуяснимое".

Что же делает научное мышление? Оно отсекает этот хвост как нечто лишнее, надуманное, нетрезвое, шизофреническое, бредовое и так далее.

"Мистериальное учение трагедии основное познание о единстве всего существующего, взгляд на индивидуацию как изначальную причину зла, а искусство как радостную надежду на возможность разрушения заклятия индивидуации, как предчувствие вновь восстановленного единства."

Остаётся под вопросом: какова истинная связь возвышенного искусства с собственно пессимизмом и надо ли её искать?

На том, что дионисийское Ницше называет трагическим, или пессимистическим, я бы не стала акцентировать внимание, поскольку этот термин может быть (и является) намеренно иносказательным как антоним оптимизму аполлонического начала и позитивной науки. Антипод в познании мира. А связь собственно трагического с возвышенным восприятием мира - это тема для отдельного обширного философского (и/или психологического) исследования. 

Ницше утверждает, что уничтожение мифологической, метафизической основы "отрывает человека от родной почвы".

Для тех, кто планирует прочесть  Фридрих Ницше - Казус Вагнера (сборник) , я настоятельно рекомендую делать это только после прочтения данной книги, чтобы та, при своей чрезмерной эмоциональности не заслонила гения Ницше перед читателем на стадии  знакомства с ним. 

Мой вывод, эта книга - величайшая из книг в философской деятельности самого Ницше, которая уверенно должна занимать место среди всех величайших книг мировой науки и литературы.

*Тут необходимо пояснить, что Ницше имеет в виду состояние современного ему немецкого оперного театра, и с таким нелестным мнением о немецкой опере согласен  и Рихард Вагнер, который сам является автором многих опер, именно к нему и обращается Ницше всем этим текстом.

Дядюшка мой любил читать в туалете. И проводил за этим занятием уйму времени. Так и не вылезал, пока бабуля не начинала яриться и молотить в дверь всем, что под руку ни попадётся. Впрочем, дядьку, для которого сортир был «храмом уединённого размышления», понять можно. Квартирка у нас была маленькая, бабка приставучая, куда бедному читателю податься. Тем более, в туалете можно было курить. И вообще он был уютным, крашенным весёлой жёлтой красочкой.
Я не вспомнила бы эти пикантные подробности, если б не Ницше. Ибо дядькину привычку не унаследовала. Но с некоторых пор первый том Ницше надёжно прописался в нашем туалете. Не знаю, откуда он там взялся, видимо я сама по наитию и притащила, но пришёлся он там как нельзя кстати. Ну, правда, даже название «Человеческое, слишком человеческое» вполне подходяще для вышеуказанного места.
Эту небольшую работу немецкого классика философии можно читать с любого места. Собственно, так её лучше и читать. Придёшь, выцепишь какой-нибудь абзац, и идёшь переваривать. Потому что Ницше – великий провокатор, и даже если с ним соглашаешься («Ай да Фридрих, ай да сукин сын!») всегда есть что добавить. Как обычно, повествование неровное, иногда нелогичное и противоречащее само себе, азартное, ехидное, в общем, не для слабых духом. Отдельные фразы блестящи. Ницше вообще мастер афоризмов, и метко сказанное предложение у него часто лучше пространных абзацев. А вообще обожаю его, потому что пищу для размышлений он даёт всегда. Вне зависимости от количества прочитанного и места, где читаешь.

Дядюшка мой любил читать в туалете. И проводил за этим занятием уйму времени. Так и не вылезал, пока бабуля не начинала яриться и молотить в дверь всем, что под руку ни попадётся. Впрочем, дядьку, для которого сортир был «храмом уединённого размышления», понять можно. Квартирка у нас была маленькая, бабка приставучая, куда бедному читателю податься. Тем более, в туалете можно было курить. И вообще он был уютным, крашенным весёлой жёлтой красочкой.
Я не вспомнила бы эти пикантные подробности, если б не Ницше. Ибо дядькину привычку не унаследовала. Но с некоторых пор первый том Ницше надёжно прописался в нашем туалете. Не знаю, откуда он там взялся, видимо я сама по наитию и притащила, но пришёлся он там как нельзя кстати. Ну, правда, даже название «Человеческое, слишком человеческое» вполне подходяще для вышеуказанного места.
Эту небольшую работу немецкого классика философии можно читать с любого места. Собственно, так её лучше и читать. Придёшь, выцепишь какой-нибудь абзац, и идёшь переваривать. Потому что Ницше – великий провокатор, и даже если с ним соглашаешься («Ай да Фридрих, ай да сукин сын!») всегда есть что добавить. Как обычно, повествование неровное, иногда нелогичное и противоречащее само себе, азартное, ехидное, в общем, не для слабых духом. Отдельные фразы блестящи. Ницше вообще мастер афоризмов, и метко сказанное предложение у него часто лучше пространных абзацев. А вообще обожаю его, потому что пищу для размышлений он даёт всегда. Вне зависимости от количества прочитанного и места, где читаешь.

Тот же инстинкт, который вызывает к жизни искусство, как дополнение и завершение бытия, соблазняющее на дальнейшую жизнь, создал и олимпийский мир, как преображающее зеркало, поставленное перед собой эллинской волей. Так боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью, единственная удовлетворительная теодицея!

Мне тут задали вопрос на Goodreads, почему "Рождение трагедии" я оцениваю на пятерку, ведь Ницше пишет красиво и вдохновенно, но очень хаотично.

Да, Ницше довольно хаотичен в своих ранних работах, и классическая философия уже в его время была склонна к более систематическому подходу. Но какие красивые идеи и какая мощная подача! Можно до конца не соглашаться с Ницше в определениях противостояния "аполлонического" и "дионисийского" начала в человеке, или с его теориями литературно-филологически-божественной истории древних греков, но не восхищаться его идеями и его восторженностью, мне кажется, просто невозможно.

Тот же инстинкт, который вызывает к жизни искусство, как дополнение и завершение бытия, соблазняющее на дальнейшую жизнь, создал и олимпийский мир, как преображающее зеркало, поставленное перед собой эллинской волей. Так боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью, единственная удовлетворительная теодицея!

Мне тут задали вопрос на Goodreads, почему "Рождение трагедии" я оцениваю на пятерку, ведь Ницше пишет красиво и вдохновенно, но очень хаотично.

Да, Ницше довольно хаотичен в своих ранних работах, и классическая философия уже в его время была склонна к более систематическому подходу. Но какие красивые идеи и какая мощная подача! Можно до конца не соглашаться с Ницше в определениях противостояния "аполлонического" и "дионисийского" начала в человеке, или с его теориями литературно-филологически-божественной истории древних греков, но не восхищаться его идеями и его восторженностью, мне кажется, просто невозможно.