За окнами давно уже стало темно, и вагон освещался тусклыми лампами. В этом полусвете-полутьме неспешный, немного грустный разговор, в сущности ни о чем и обо всем, как-то невольно сближал их. О чем говорили? Да в принципе ни о чем новом. О необходимости постоянного собственного круговращения, чтобы не просто выжить, а обеспечить себя хотя бы малой прибылью, об опасной, ежедневно напоминающей о себе, близости «горячих точек», о нелегком и совсем не праздничном, как раньше в кино показывали, личном хозяйстве, требующем приложения старательных мужских рук, о детях, которых рождается все меньше, и о многом другом, что и составляет обыкновенную, не столичную, российскую жизнь. Негромко разговаривали и без пошлых намеков. Типичная вагонная беседа – и необязательная, и крайне порой необходимая, чтобы облегчить душу перед человеком, которого больше все равно никогда не увидишь.

И вот, наконец, впереди и с правой стороны небо стало заметно светлеть, там словно разливалась заря. Зоя, вздохнув и пристально глядя на Антона, сказала, что они подъезжают к Новороссийску. До полной остановки оставалось теперь меньше часа.

Плетнев решил перекурить в последний раз и поднялся, закинув свою сумку на плечо – какая там тяжесть! – пара рубашек, смена белья да электробритва, вот и весь багаж. Встала и Зоя, показывая, что тоже хочет сделать затяжку-другую. Они вышли в тамбур и закурили. Она в полутьме, видел Антон, улыбалась чему-то своему, а он поглядывал в окно, не мытое, вероятно, с прошлого века. И вдруг они уставились друг на друга, будто сообразили, что уже не могут просто так, какой-нибудь дежурной фразой закончить навсегда свой долгий вагонный разговор.

Плетнев прямо-таки физически ощутил, как ему на плечи наваливается невидимый груз неясности, недосказанности, который был ему сейчас совершенно не нужен, это – с одной стороны, а с другой – он, пожалуй, не смог бы уже и уйти, не сказав Зое добрых слов, вроде как бы на прощание, на память, что ли.

А может, все-таки предложить ей помощь? Она, похоже, искренний человечек, уж сколько поводов было у нее попросить его помочь, но ведь не просит, видно, не хочет, а потом, балда такая, станет одна мучиться...

И только подумал об этом, как над ними погасла лампа, а следом, спустя какие-то секунды, вмиг исчезло и зарево за окном, и сплошная черная тушь залила все вокруг них. Вагон резко дернулся, словно запнулся, Зою, в буквальном смысле, швырнуло к нему на грудь, и он машинально обхватил ее руками и прижал к себе, а она вскрикнула, дернулась, словно попыталась вырваться из его рук, но испуганно замерла, затаив дыхание. А поезд между тем продолжал двигаться и дергаться, будто никак не мог затормозить, и делал это странными, резкими рывками, сопровождавшимися громкими стуками, скрипом и визгом колес.

– Господи, что это?.. – испуганно прошептала она, прижимаясь еще плотнее.

– Да черт его знает, – пробормотал он. – Ты погляди в окно-то!.. Нигде ни огонька!.. И зарево, смотри, исчезает... Ну прямо конец света...

Зарево, повисшее над недалеким уже городом, сейчас словно рвалось на куски, которые, поочередно отваливаясь от общей массы света, исчезали во тьме. Картина была поистине апокалипсическая, потому что выглядела сверхъестественно, и никто ничего не мог понять.

– Страх-то какой, боже... – снова прошептала она, но собственно страха уже в ее шепоте Антон не услышал.

А вот руки свои, прижатые к его груди, Зоя как-то ловко раздвинула и скользнула ладошками ему под мышки и дальше, за спину, где и вцепилась в лопатки острыми коготками. Ишь кошечка какая, говорит – боится, а себя не забывает.

– Пойдем-ка лучше в вагон... – предложил Антон.

Он, одной рукой по-прежнему прижимая женщину к себе, другой достал из кармана зажигалку и высек огонек. Неподвижный язычок пламени очень странно выглядел в кромешной тьме. Будто огонек лампадки, которую зажигают перед иконами в старых избах. У себя в деревне, у соседских бабок, видел Антон. Хотя что он мог видеть – пил ведь тогда по-черному...

Из вагона донесся шум голосов. Кто-то громко возмущался. Потом закричали женщины. Заголосил ребенок, но постепенно все стало стихать.

– А может, подождем? – уже вовсе без робости спросила она и потерлась носом и подбородком о его грудь. – Мы ж еще много не доехали...

– То-то и оно, а как твои вещи? Без хозяйки-то?

– Да есть там кому присмотреть, – простодушно созналась она, и это удивило Антона: как же это он? Разведчик называется...

– Ну и чего ты надумала? – с усмешкой спросил он, отвлекаясь от мыслей о том, что могло произойти и почему такая темнота кругом? Мелькнуло, правда, соображение, что где-то впереди, возможно, случилась авария. Починят, конечно, но подождать придется. А ему теперь, в общем-то, и разницы никакой, некуда бежать.

– Ты не бойся, Антоша, муж не застукает, нет его у меня, а вот ты мне нравишься, очень даже... Простой ты... Как я сама... Ты ведь, вижу, не торопишься, да? Вот и мне тоже спешить некуда...

– Ну а если я, например, женат? – сам не зная почему, спросил он и поднес огонек зажигалки ближе, осветив ее и свое лицо.

Глаза у Зои загадочно блеснули.

– Будет врать, Антоша, – сказала, как отмахнулась. – Ни кольца у тебя на левой руке, ни наглости в глазах, как у командировочного возле сладенького... Да и непохож ты на женатого мужика.

– Это ж почему? – Он улыбнулся.

– А потому что другой ты, искренний... И жизнь тебя, видать, крепко помяла.

Так его еще никто не определял. А она, решив, вероятно, что сказанного вполне достаточно, поехала ладонями по его телу вниз.

– А если вдруг выйдет кто? – продолжая уже напряженно улыбаться, спросил он.

– А выход, между прочим, с той стороны! – резонно возразила она, и расширенные глаза ее прямо-таки вспыхнули в свете огонька зажигалки. – Да убери ты ее! Убери скорей... – горячо зашептала она, шаря по его напряженным, будто скованным, мышцам живота и тщетно пытаясь ухватиться за них. – Ну ты силен! – прошептала с восторгом.

Это ж надо! И когда успела под рубашку забраться?! Даже под майку!

– А ты – хулига-анка! – Кажется, и он начинал терять самообладание. – Ох и рисковая девочка...

– Уж какая есть... – с придыханием, быстро ответила она, торопливо нащупывая «молнию» на его брюках...

Антона охватило таким неодолимым желанием, что он, уже не отдавая отчета в своих действиях, сунул зажигалку в карман, а затем сграбастал обеими руками ее волосы, запрокинул ей голову и жадно впился в губы совершенно сумасшедшим поцелуем – Зоя глухо охнула, обхватила руками его шею, безвольно повиснув на нем. Его пальцы ринулись вниз, под резинку ее спортивного костюма, и рывком сдернули и шаровары, и все, что под ними было. Женщина резко крутнулась в его руках, изогнулась. Он рывком оторвал ее от пола, после чего их соединение, больше похожее на короткую и яростную борьбу, стало таким мучительно-сладким, тягучим и таким громким, что их же собственные уши спас совсем уже пронзительный визг тормозных колодок, а также грохот и лязг вагонных буферов останавливающегося наконец поезда...

Достаточно долгое время, просто в силу своего характера, Антон Плетнев вынужден был, так уж получилось, обходиться без женщины. Но, оставаясь вполне полноценным мужчиной, правда, старательно «успокоенным добрыми докторами» в психиатрической больнице, влечения к женскому полу не потерял. Дальнейшие события, уже на воле, складывались тоже не в его пользу, так что говорить о каких-то любовных связях, пусть даже ради элементарного сохранения психического и физического здоровья, не приходилось. Он бы, наверное, и теперь не решился воспользоваться минутной, как он думал, слабостью женщины по причине чрезвычайных обстоятельств, в которых оказались оба. Однако нахлынуло некое помутнение, да и Зоя проявила такую поразившую его активность, что все собственные запреты Антона рухнули куда-то, обнажив лишь жаркую жажду обладания этой ставшей вдруг почти родной ему женщиной.

«Черт знает что...» – задыхаясь, мысленно шептал он, встряхивая головой, а вслух вырывалось:

– Господи, милая... какая ты... это ж невозможно...

А она, будто с невероятными усилиями изгибаясь в железном кольце его рук, ухватившись за прутья на окне наружной двери, стонала и дрыгала ногами, еще больше взвинчивая и себя и его. И когда мир обрушился на миг в их сознании, они оба замерли, испугавшись собственного шума. Ах, если бы они могли увидеть лица друг друга!.. Но почти ослепшие глаза утыкались в слабо светившееся окно двери, ведущей в их вагон: там, наверное, зажгли свечку или керосиновую лампу. И вот это единственное, зримое пятно, которое совершенно не давало света, заставило их спешно начать приводить себя в порядок.

Минута, не больше, и они, уже полностью одетые и застегнутые, до боли стиснули губы в поцелуе, словно прикипев друг к другу. Плетнев ногой нащупал свою упавшую на пол сумку, пригнулся и поднял.

– Ну, скажу тебе, мой желанный, – пытаясь отдышаться, с трудом произнесла Зоя, повисая на его плечах, – наградил ты меня... я так думаю... сразу тройней... Давно, что ль, у бабы не был?.. – Она тихонько хохотнула.

– Да ну, скажешь... – выдохнул он в ответ.

– А заметно, – выдохнула наконец она. – Даже жалко, что у нас с тобой, Антошенька, так случилось, с тобой бы, да на всю ночку... О-о-ой, молодец како-ой... – тоненько будто пропела она.

Антон нашарил зажигалку, достал ее, чиркнул и поднес к ее лицу – оно показалось ему изумительно красивым. Даже глазам не поверил.

– Ох, какая ты!.. А как же это мы... чуть с ума не сошли?..

– Так это ведь кто не сошел, а кто и... того, мой хороший... – Она погладила ладонями его щеки. – Слушай, подари зажигалку, а? На память. И хоть свет какой. От тебя... Жалко, что ль?.. Ну да, ты куришь, тебе нужней.

– Вопросов нет, на, возьми, у меня, по-моему, еще есть.

Она взяла зажигалку, высекла огонек, пристально посмотрела на него, потом осветила лицо Антона и сказала:

– Славный ты мужик... Ладно, пойду. А ты теперь не ходи за мной. Иди в передние вагоны.

– Ты чего-то боишься?

– Не боюсь, но мало ли?.. Скажу, мы с тобой были в том вагоне. – Она кивнула на соседнюю дверь. – Узнавали, чего и как... Нам-то теперь тут ночевать, так думаю... С барахлом до города не добраться... А ты, если торопишься, можешь вперед, по путям пройти, а потом спустись с насыпи, там недалеко увидишь шоссе из Цемдолины в город, транспорт бегает.

– Но, может, я тебе все-таки помогу, а?

– А как? Да и не одна я. Через купе еще соседки. И в следующем вагоне наши... Одной-то нельзя: отнимут, ограбят, сам понимаешь небось...

У Плетнева никак не укладывалось в голове, что после всего случившегося можно вот так запросто разбежаться. Но, похоже, Зоя именно об этом и думала. Что ж, видно, так тому и быть.

– Что ж, тогда, может, пойду и я? – нерешительно заговорил он. – Не знаю, что и сказать...

– А ничего не говори, милый... Может, и не увидимся, а может... Если хочешь, адресок запомни. Спортивная, восемь. Зоя Лупий, я, значит. Это на северной стороне. С матерью живу, брат есть, в школе учится. Еще женишок бегает, но тебе – не соперник. Ну дай-ка еще разок – на прощанье...

Она мягко, даже бережно, поцеловала его, а он будто ждал еще чего-то и не успел ответить на поцелуй. Она отстранилась, помолчала, провела ладонью по его груди и ушла в вагон. Антон поглядел ей вслед и открыл дверь для перехода в соседний вагон...

– Где ходила-то? – сразу напустилась на Зою соседка-«челночница».

– А там, – Зоя небрежно ткнула себе за спину большим пальцем, – выясняли, чего случилось. – Она устало села на то место, где сидел Антон, и прикрыла горящие губы ладонью.

– Все кинула, а я, значит, приглядывай?

– А я за твоими шмотками, выходит, не смотрела? – сварливо вскинулась Зоя, не глядя на нее.

– Да я не к тому... Ну и чего узнала-то? – не отставала соседка.

– Энергию вырубили.

– Дак оно и без того понятно! А починят когда, сказали?

– Сами не знают, – морщась, как от боли, отмахнулась Зоя.

– А этот где? – Соседка кивнула на место, на котором сидела Зоя.

– Решил не ждать... Дела, сказал, у него какие-то...

– А мужик-то ничего, – задумчиво заметила соседка, пересаживаясь к Зое поближе. – Не узнала, кто такой, откуда? Командировочный небось?

Зоя неопределенно пожала плечами и уставилась в черное стекло. Достала зажигалку, посмотрела на нее, чиркнула разок-другой, стала смотреть на маленький язычок пламени... Хотелось плакать...