Глава 2. ПОХИЩЕНИЕ

Спустя час возле подъезда Небережной остановился темно-синий «форд». Эдик вошел в подъезд, не вызывая лифт, легко взбежал на третий этаж, позвонил в квартиру. Еще раз. Еще и еще. Он все нажимал кнопку звонка, пытаясь понять, что произошло. Он звонил ей по мобильнику еще по пути к дому, телефон не отвечал. Решил, что Александра просто вышла в магазин прикупить чего-нибудь вкусненького для предстоящего пикника. Прошло уже полчаса, супермаркет прямо напротив дома, она должна была вернуться. Но ее не было. В чем дело? Срочно вызвали на работу? Он вытащил трубку и набрал номер рабочего телефона. Стараясь говорить измененным голосом, попросил Небережную. Услышал, что Александры Борисовны на работе нынче не будет.

Потоптавшись на площадке, прислушавшись и убедившись, что по лестнице никто не идет, извлек из кармана связку ключей от ее квартиры, копии которых были сделаны еще две недели назад, чуть ли не в первый день их знакомства. Квартира оказалась почти не заперта. Наружная дверь просто захлопнута. Собачка французского замка легко отошла, внутренняя дверь вообще открыта настежь. Он прошел внутрь. Саши дома не было. В комнате сразу бросилась в глаза разобранная постель. Это было странно. Александра свою однокомнатную квартиру содержала в порядке. Днем постельные принадлежности убирались в шкаф, а диван складывался. Он начал обходить квартиру, всматриваясь, принюхиваясь, стараясь не пропустить ни одной мелочи.

Вот спортивный костюм, переброшенный через спинку стула. Видимо, в нем она собралась ехать на дачу. Вот ее черепаховая заколка возле зеркала. Она не выходит на улицу, не приведя в порядок пышные волосы. Или закалывает их, или собирает в прическу. Но многочисленные шпильки и заколки тоже лежали на месте, в плоской вазочке. В прихожей стояли туфли, босоножки, кроссовки. На столике возле зеркала обнаружилась сумочка. В ней – кошелек, паспорт, пудреница, губная помада, носовой платок.

В кошельке – около тысячи рублей. Куда же она делась? В чем вышла из дома? В тапочках? Тапочек, кстати, не было. К соседям, что ли, ушла? Видимо, так. Поэтому и дверь почти не заперта. К кому именно и зачем? Может, кому-нибудь плохо стало. Но ее нет дома минимум полчаса. Эдик на секунду пожалел, что не дал ей номер своего сотового. Но… береженого Бог бережет.

Он посмотрел на часы. Запас времени еще был. Эдик вышел из квартиры, спустился вниз, сел на лавочку возле подъезда, закурил, раздумывая, что предпринять. К подъезду направлялась грузная, но шустрая старушенция с наполненной продуктами авоськой в руке. Тяжело отдуваясь, опустилась рядом.

– Ох-ти тошненько, устала, – проговорила она, разглядывая его с бесцеремонностью старух.

Он вежливо улыбнулся.

– Жара-то какая стоит! Вот тебе и август. По нынешнему дню осень меряется. Сентябрь-то тоже жарким будет, – доверительно сообщила бабуля.

«Это точно», – едва не проговорил он вслух.

– А вы ждете кого?

Он мгновение помолчал, затем проговорил:

– Вот, приехал за начальницей, она у нас приболела. Так срочно на работу вызывают, а ее и дома нет. Может, в поликлинику ушла?

– Кто ж начальница твоя? – тут же перешла на «ты» старушка.

– Александра Борисовна Небережная.

– Саша? Из пятидесятой? Это ж соседка моя! – поделилась радостью старушка.

– Вот как? Может быть, вы знаете, где она?

– Так она уехала.

– Куда? – развернулся он к ней всем корпусом.

– А кто ж ее знает? На вишневой такой машине. Я со старухами во дворе сидела, там, возле площадки детской. – Она махнула рукой в глубину двора. – Там по утрам солнышко, так мы кости старые греем…

– И что? – перебил он.

– Ну и гляжу, Сашка из подъезда выскакивает, прыг – и в машину. Машина вон в том закутке стояла. Вишневая такая.

– Какая?

– Вишневая, я ж говорю.

– Марка какая?

– Я что, разбираюсь?

– И что?

– Что ты заладил-то? Села в машину.

– А кто за рулем был, не видели? Мордастый такой, чернявый?

– Что я, орел тебе? И вообще стекла затемненные, не видать ничего. Через пару минут и уехали.

– Когда это было?

– Так когда? Ну я вышла во двор, это десять… Потом к одиннадцати за молоком пошла к цистерне, вернулась домой, потом вышла еще во дворе посидела, тут Шурка и выскочила… – Старуха беззвучно шевелила губами. – Так с час назад, в двенадцать или около того, – прикинула она, глядя на мужчину.

Тот задумчиво молчал, перебирая пальцами что-то невидимое. Поймав ее взгляд, он как будто очнулся, улыбнулся, хлопнув себя по колену:

– Если это «Жигули» пятерка, так это наша, из гаража. Видно, Михаил за ней заехал. Хорошо, что я вас встретил, а то парился бы здесь под окнами. Спасибо вам, – закончил он, поднимаясь и направляясь к «форду».

– Так вряд ли на работу-то. Какая-то она расхристанная выскочила, – вслед ему проговорила старушка.

Но мужчина как будто не слышал этих слов. «Форд» исчез в арке двора.

Саша открыла глаза. Она лежала в незнакомой комнатушке, на металлической кровати из довоенных времен. Левую руку что-то неприятно тянуло вниз. Женщина подняла ее и услышала металлический звон. Рука была прикована наручником к длинному металлическому шнуру, который крепился другой парой наручников к противоположной спинке кровати. Как собака на цепи, ошалела Александра.

Она села, огляделась. Окно забито фанерой, на столе-тумбочке кружка с горящей свечой, пара табуретов – вот и все убранство. Сквозь раскрытую дверь просматривалась крохотная прихожая. Входная дверь распахнулась, ввалился Глеб с пластиковым пакетом. Он прошел к столу, стоя спиной к женщине, начал разгружать пакет.

– Очнулась?

– Нет, мне кажется, я все это во сне вижу, – изо всех сил стараясь не терять самообладания, произнесла Александра. – Что это за выходка безобразная? Немедленно сними с меня эту дрянь! – Она подняла охваченную металлическим кольцом руку. – Ты слышишь? Повернись немедленно! – Саша все-таки сорвалась на крик.

Глеб развернулся, и Александра замерла: на нее смотрели совершенно безумные глаза с пляшущими зрачками.

– Заткнись, – прошипел он, не сводя с нее ненавидящего взора. – Все, кончилась твоя власть! Теперь я твой господин, слышишь? Я!!

– Ты… Ты с ума сошел, Глеб! – прошептала она. – Что ты собираешься делать?

– То же, что делал с тобой твой хмырь этой ночью.

– Это… Это же маразм какой-то. – Она все отказывалась воспринимать происходящее. – Не можешь же ты насильно…

– Я могу! Я все могу с тобой сделать, слышишь? – закричал он и бросился на женщину.

Она извивалась, пытаясь освободиться. Но его руки, руки которые были всегда ласковыми и нежными, которые касались ее с трепетной дрожью, превратились вдруг в жесткие, безжалостные щупальца неведомого чудовища. Казалось, их было не две, а десять, двадцать и все они одновременно срывали платье, белье, больно стискивали грудь, до хруста сжимали тело, раздвигали ноги, грубо шарили в нежнейших складках.

– Я не отдам, я не отдам тебя никому, – хрипел он ей в лицо.

Саша кричала, он хохотал, впивался в ее рот, кусал мягкие губы.

…Она лежала на кровати, задыхаясь от слез. Глеб встал, неторопливо оделся.

– Подонок, мразь, ненавижу тебя! Эдик узнает, он тебя убьет!

Он подскочил к ней, встряхнул за плечи, закричал:

– Не смей говорить о нем, потаскуха! Это я убью его! Я!

Он выскочил в кухню, Саша все выкрикивала вслед отчаянные ругательства.

Глеб вернулся почти спокойным. Вытащил из пакета упаковку молока, бутылку минералки, нарезанный батон, сыр, плитку шоколада. Разложил все это на столе, повернулся к женщине:

– Ты можешь проклинать меня, можешь ненавидеть, но я тебя никому не отдам. Ты будешь находиться здесь столько, сколько я сочту нужным.

– Ты сумасшедший! Меня будут искать!

– Кто? Ты с понедельника в отпуске. Сегодня и завтра у тебя отгулы. А потом ты уедешь к маме. Так что никто тебя искать и не будет. А хахаль твой забудет тебя, недели не пройдет, вот увидишь. Это для меня ты единственная. А у него таких…

– Ты, жалкий импотент, ты думаешь, ты сможешь его заменить?! Ды ты вообще не способен удовлетворить женщину! Я из жалости с тобой…

– Замолчи! – закричал он. – Заткнись! Подожди, я тебе такое удовлетворение устрою…

Глаза его сверкали бешенством. Он опять выскочил на кухню. Саша испуганно замолчала.

«Он меня убьет», – пронеслось в ее мозгу.

Но Глеб вернулся с высоким пластмассовым ведром, накрытым стульчаком, – вариант дачного клозета.

– Вот, это твой туалет.

Потом заменил догоравшую в кружке свечу на новую.

– Все, посидишь здесь в одиночестве до завтра, одумаешься.

Едва дверь за Каменевым захлопнулась, Саша вскочила с постели, намереваясь добраться до окна. Однако длины металлического провода едва хватило, чтобы дойти до стола. Она ринулась в другую сторону, но шнур остановил ее у выхода в прихожую. Саша попыталась ногтем отомкнуть замок наручников. Смешная попытка! Обломанные ногти и новый поток слез.

Она села на постель, продолжая плакать.

То, что произошло с ней, было абсолютно невероятно, немыслимо. Она все никак не могла осознать чудовищности своего положения. Она, помыкавшая мужчинами, она, которая привыкла чувствовать себя госпожой, Цирцеей, обращающей их в сладострастно хрюкающих животных, она сама оказалась в положении рабыни, посаженной на цепь. И кем? Всегда покорным, верным, преданным Глебом! Разве можно было предположить, что эта мокрица способна на такое безумство? Он спланировал все это заранее! Знал, что она уходит в отпуск (ах, да ведь она же и говорила ему об этом еще месяц назад), знал от кого-то из подчиненных, что она уезжает («…у тебя отгулы… потом ты уедешь к маме…»), выслеживал, подсматривал. И эта ночь с Эдиком на подоконнике – видимо, это было последней каплей.

Что же делать? Свеча догорала. Комната погружалась во тьму. Александра лежала в полной тишине, не в силах более плакать, лишь изредка всхлипывая.

За окном слышались звуки проезжающих мимо поездов. Господи, да куда же он привез ее, это чудовище?

Глеб вышел на улицу. Пошатываясь, пошел прочь от особнячка, одиноко стоявшего в глубине неосвещенного пустыря. Неподалеку, в узком проулке была припаркована «девятка». Глеб добрался до машины, рухнул на сиденье, обхватил руль руками, уткнулся в них лицом.

То, что он сделал, было ужасно, но он больше не мог выносить ее подлого распутства! И без нее он тоже не мог, не мог жить без вишневых глаз, каштановых волос, мягких округлостей тела, без запаха, исходящего от ее кожи.

Как это получилось, что он, цельная, даже целомудренная личность, влюбился без памяти в женщину, менявшую мужчин как перчатки?

Да, именно так зачастую и происходит с целомудренными личностями мужского пола. Именно ветреницам и распутницам удается ввергнуть их в пучину сладкого грехопадения.

Впрочем, сексуальность Глеба Каменева формировалась не нормальным образом. Мать рано овдовела, он был ее единственной радостью, ее маленьким сыночком. Она не замечала, как сын растет, как ломается голос, пробиваются усы на верхней губе. Она совершенно не стеснялась его, не замечая, как заливается краской стыда его лицо при виде привлекательной еще женщины, выходящей, скажем, из ванной в полупрозрачном пеньюаре. Ему хотелось мужского общества, она держала его при себе. Он хотел поступать в технический вуз, она настояла на медицинском.

Он ненавидел медицину. Особый ужас вызывала у Глеба кафедра акушерства и гинекологии. Вид женщин на гинекологических креслах, с безобразно разверстыми обнаженными ногами, доводил его почти до обморока.

Полным крахом закончился и первый сексуальный опыт. Однокурсница, которой удалось-таки затащить Каменева в постель, наткнулась на полнейшую беспомощность. Глеб был жестоко осмеян. И с тех пор предпочитал разбираться со своими желаниями самостоятельно.

Так он и жил – с мамой и с… собой.

Так было до того момента, пока в его стоматологическое кресло не опустилась молодая женщина со смеющимися вишневыми глазами. От нее исходила такая волна сексуальности, что Глеб мгновенно потерял голову. Он не успел испугаться, как они оказались в одной постели. И его беспомощность растаяла под ее умелыми ласками, ее веселым желанием сделать из него мужчину. Он не понимал, что для Александры было делом чести довести этого чумового девственника до логического завершения процесса. Ну и собственный бесплатный стоматолог – этим тоже не следовало пренебрегать! Разумеется, она успешно решила задачу. Разумеется, он растворился в ней, как аббат Прево в Манон Леско. Понимал, что не может удовлетворить ее безудержную натуру, но знал, что и другим мужчинам это не удается.

Довольствовался ролью утешителя, наперсника, друга. Он умел дожидаться ее после завершения каждого очередного романа. Все было более-менее хорошо, пока две недели назад не возник в их жизни чужак. Пока он, Глеб, не почувствовал кожей, что этот самец уведет у него его единственную женщину. Навсегда. А то, что он увидел своими глазами нынешней ночью, перевернуло его, сделало другим человеком. Да и человек ли он теперь? После того, что он сделал с нею, после того, что услышал от нее.

Он судорожно дернулся, словно опять услышал ее последние слова. Импотент? Хорошо, он ей устроит Вальпургиеву ночь!

Глеб повернул ключ зажигания и медленно тронулся в путь. Дорога отвлекала, успокаивала.

Как все– таки удачно подвернулся этот дом, клетка, где сидела пленница. Дом был построен в начале века, находился на восточной окраине города, числился на балансе какой-то усопшей в перестроечное лихолетье фабрики. В этой трехэтажной халупе, на первом этаже, в такой же крохотной квартирке, как та, где находилась Саша, десять лет прожил его приятель с женой и ребенком. Без ванной, без горячей воды. Озверевшие жильцы добились в конце концов расселения. Последним выехал приятель, имевший на память от соседей ключи от всех квартир. Глеб попросил разрешения хранить в пустующих помещениях картошку, и приятель предоставил ему полную свободу выбора. Каменев выбрал эту, на третьем этаже, где незадолго до расселения тихо скончалась одинокая примерная старушка.

Мысли Глеба снова вернулись к Александре. Ничего, он покажет ей, кто ее хозяин. Такой, как она, нужен хлыст, а не ласки. Завтра он привезет хлыст.

А сейчас домой, к маме.