10

В тот же вечер между ними состоялся телефонный разговор. Плетнев сидел в баре и приканчивал третью кружку пива. Однако все никак не мог прийти в себя после увиденного. Митрохин позвонил сам.

– Вы провалили дело, – сказал он грубым, злым голосом. – Я жалею, что обратился именно в ваше агентство.

– Всё случилось слишком неожиданно, – попробовал оправдаться Плетнев.

– Мне плевать, как это случилось. Вы не сделали свою работу. Причины меня не интересуют.

Плетнев кисло усмехнулся.

– Я полагаю, с оплатой проблем не…

– Оплата? – рявкнул Митрохин. – Вы что, издеваетесь? Я еще должен вам платить? Да вы меня под монастырь подвели!.. Ладно, черт с вами. Я не в первый раз плачу идиотам. Аванс оставьте себе и больше никогда не появляйтесь мне на глаза!

– Но…

– А будете спорить, я не только заберу аванс, но и пущу ваше поганое агентство по миру! – продолжил орать Митрохин. – У меня для этого достаточно денег и связей!

Лицо Плетнева помрачнело.

– В этом я не сомневаюсь, – угрюмо сказал он. – Но мы действовали по согласованному плану. И не наша вина, что план не сработал.

– Что-о? И вы еще обвиняете меня?

– Я никого не обвиняю. Я просто пытаюсь вам объяснить, что…

– Только попробуйте попасться мне на глаза, – холодно и внятно произнес Митрохин. И вдруг рявкнул, да так громко, что Плетневу пришлось отодвинуть телефонную трубку от уха: – Я вас уничтожу! Вместе с вашим гадюшником под названием «Глория»!

– И всё же… – начал было говорить Плетнев, однако закончить фразу не успел.

Митрохин отключил связь.

Первым желанием Плетнева было запустить телефоном в стену бара. Но он сдержался. Пусть Митрохин дает волю эмоциям, а он – Антон Плетнев – профессионал. Нужно тщательно и трезво обдумать ситуацию. Митрохин явно собирается сделать из него козла отпущения. Да что из него – из всего агентства! Это-то и было самое неприятное. На то, чтобы создать репутацию, уходят годы, а разрушить её можно за один день.

Что же делать?

Плетнев вздохнул и посмотрел на бокал, словно надеялся, что тот подскажет ему ответ на столь мучительный вопрос. Однако бокал, как и полагается бокалу, хранил молчание.

В принципе, неудачи случались у Плетнева и раньше. Да и хамили ему клиенты не раз. Антон привык пропускать хамские слова и реплики мимо ушей. Но то, что произошло сегодня, не укладывалось в понятие «неудача». Сегодня с Антоном Плетневым случилось страшное. Он впервые за всё время работы в «Глории» усомнился в своем профессионализме.

Когда Антон только начинал, он был всего лишь новичком, неофитом. А новичку свойственно ошибаться. Сегодня ситуация была иная. И Митрохин ясно дал это понять.

Плетнев отхлебнул пива, поразмышлял с минуту, потом снова взялся за телефон. Звонить Турецкому было довольно стыдно. Получалось, что он, Антон Плетнев, провалил выгодное и совсем несложное дело, а теперь вот позвонил – пожаловаться на обманщика-клиента, вытереть нос об жилетку старшего товарища, испросить совета… Отвратительно!

Плетнев вздохнул и уныло набрал номер Александра Борисовича.

– Алло, – бодро отозвался Турецкий.

– Саш, это Плетнев. Ты сейчас где?

– Сижу в такси. Не мог до тебя дозвониться. Как прошла операция?

– Плохо. – И Плетнев подробно рассказал коллеге обо всем, что случилось в минувший вечер.

– Гм… – проговорил Турецкий, когда рассказ был закончен. – Не повезло.

«Не повезло» – усмехнулся Плетнев.

– Это разве невезение? – буркнул он в трубку. – Наш новый опер ползарплаты в рулетку проиграл, пока наблюдал за Митрохиным и Симоновым – вот это невезение. Не сидеть же ему с газетой на диване.

– Ты уже с ним поговорил?

– Конечно. Наш клиент и ныне покойный партнер его мирно ворковали, улыбались. А потом Митрохин что-то шепнул партнеру на ухо, будто попросил чего, сунул ему что-то маленькое в руку, прости – рентгеновским зрением не обладаю, и тот пошел на улицу. Об остальном ты уже знаешь.

Турецкий помолчал, обдумывая услышанное.

– Мутная история, – проговорил он после паузы.

– Да уж, – горько сказал Плетнев. – Это еще начало. Боюсь, что завтра мне придется всё это объяснять в следственном отделе. Да и на этом всё не закончится. Если Митрохин поднимет бучу…

– Стоп-стоп, – перебил его Александр Борисович. – Не гони коней.

– Ты это о чем? – не понял Плетнев.

– Почему-то мне кажется, что никаких походов по следственным отделам не будет. Митрохин теперь замнет эту историю для ясности.

– Ты думаешь? – с сомнением произнес Антон, хмуро глядя на бокал с недопитым пивом.

– Уверен. Ему теперь можно жить припеваючи и спать спокойно. А кто, зачем, почему взорвал? Пусть следаки копают. Он будет помалкивать.

– Может, он и деньги заплатит? – с надеждой в голосе спросил Плетнев.

– Вот это вряд ли. Денег мы не увидим. Ибо безвременная смерть должника лишила его такой возможности.

– Погоди… – Плетнев нахмурил лоб. – Но ведь ему теперь достанется доля партнера!

– Нет, Антон, – возразил Александр Борисович. – Там не все так просто. У Симонова есть жена, то есть вдова. Она – наследница всего его состояния.

– Это точно? – упавшим голосом спросил Плетнев.

– К гадалке не ходи. Теперь Митрохину предстоит схватка со вдовой. Если, конечно, он заранее ничего на этот случай не придумал. Но это уже его проблемы.

– Н-да, – уныло произнес Плетнев. – У богатых свои причуды. Можешь меня осудить, но мне их заботы, даже трагедии и проблемы, не кажутся человеческими и уж никак не вызывают сопереживания.

– Слушай, если честно, у меня сейчас нет ни времени ни желания философствовать. Я вот что подумал… Если Митрохин задумал какую-то аферу, он мог использовать нас в качестве прикрытия. Так?

– Так, – согласился Плетнев.

– Гм… Ну, а если так, значит… – Александр Борисович замолчал, явно о чем-то раздумывая.

– Значит что? – нетерпеливо спросил Плетнев.

– Значит, мы можем потерять всё.

– Так ведь и я о том же! – снова начал горячиться Плетнев.

– Тише, Антон, не нервничай. Дай-ка секунду подумаю…

Пока Турецкий думал, Плетнев успел пригубить еще немного пива.

– Вот что мы сделаем, – медленно и задумчиво заговорил Александр Борисович. – Если Митрохин начнет против нас войну, мы должны встретить его во всеоружии.

– Полностью согласен, – горячо подтвердил Плетнев.

– Для этого, – продолжил Турецкий, – мы должны провести расследование и выяснить всю «подноготную» этого мерзавца. Я сегодня же позвоню ребятам в МУР, а ты свяжись со Щеткиным, чтобы он был в курсе.

– Сделаю, – кивнул Плетнев.

– Ладно, Антон, договорим потом. Кажется, я подъезжаю к гостинице. Не унывай! Приеду – разберемся.

– Спасибо за утешение, – с горькой усмешкой сказал Плетнев. – Удачи!

Он отключил связь. На этот раз даже разговор с Турецким, которого он не только безмерно уважал как друга, не смог пролить бальзам на его «израненную душу». Ну, а раз не помог один бальзам, попробуем прибегнуть к помощи другого, решил Плетнев.

Подозвав официанта, он потребовал графинчик водки.

11

Город Лебедянск оказался не таким уж паршивым и заброшенным местом, как ожидал Александр Борисович Турецкий. Население его составляло девяносто тысяч жителей. И судя по аншлагу в театре «Глобус», как минимум, половина из них были завзятыми театралами.

Сегодня вечером давали шекспировского «Генриха IV». Турецкий сидел в первом ряду и с интересом следил за развитием сюжета. Актеры справлялись с ролями неплохо. Разве что Фальстаф был чересчур молод и не достаточно упитан (седой парик и подушка под камзолом почти не спасали ситуацию), а отважный Готспер Горячая Шпора был неубедительно бледен и худосочен. Поэтому, когда он уверял:

 
Во мне опасность зажигает кровь,
Не нахожу забавы в травле зайцев:
Достойнее охотиться на львов, —
 

– верилось в это с трудом. В остальном игра и внешность актеров не вызывали нареканий.

– Если я вру, – кричала на сцене старая трактирщица, – то нет во мне ни правды, ни совести, ни женской чести!

– Их и нет в тебе, – с ухмылкой сообщил толстяк Фальстаф. – Правды в тебе – что в вареном черносливе, а совести не больше, чем в лисице, выкуренной из норы. Что же касается женской чести, то чего бы то ни было женского в тебе столько же, как в полицейском надзирателе. Пошла отсюда, тварь ты этакая, пошла!

Трактирщица возмущенно заохала, а публика в зале покатилась со смеху.

«Театр, в самом деле, процветает, – размышлял Александр Борисович, незаметно оглядывая зал. – Если здесь постоянно такие аншлаги, то Шиманов, будучи спонсором, отнюдь не меценат».

– Я порядочная женщина в законном браке, – продолжала возмущаться трактирщица. – А вот ты, хоть ты и рыцарь и дворянин, а ты подлец, если говоришь обо мне такие гадости!

– А ты, хоть ты и хозяйка, а животное, если все время споришь со мной! – грозно крикнул на нее толстяк.

– Какое такое животное? А? Моментально отвечай, какое животное?

Фальстаф выпятил живот, почесал бороду и выдал:

– Выдра – вот какое!

Какое животное?

Актеры играли так комично, с таким невообразимыми ужимками, что публика в зале покатывалась со смеху.

После того, как спектакль окончился, Турецкий проник за кулисы, чтобы побеседовать с актерами. Первым он выбрал исполнителе роли Фальстафа. Просто потому, что Фальстаф был любимым шекспировским героев Турецкого.

Войдя в гримерку, он посмотрел на актера, который успел вынуть из-под камзола подушку и снять седой парик, превратившись в худощавого, носатого мужчину лет тридцати.

– Сэр Фальстаф, я полагаю? – с улыбкой осведомился Александр Борисович.

– Пусть я стану тухлой селедкой в уксусе или комом протухших сливок, если это не так! – весело пробасил в ответ актер. Он протянул руку Турецкому и представился: – Денис Бычихин! Еще не народный, но уже заслуженный!

– Александр Борисович Турецкий. Раньше… не знаю, кто раньше, но теперь – заслуженный, это точно.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Присаживайтесь, – пригласил актер, указывая на кресло. – Прокофьев мне о вас говорил. Полагаю, вы пришли поговорить о Кате? Ничего, если по ходу разговора я буду стирать грим и переодеваться?

– Ничего. У вас тут можно курить?

– Запросто, – ответил актер.

Александр Борисович закурил, исподволь разглядывая лицо Бычихина, затем спросил:

– Скажите, Денис, куда, по-вашему, могла деться Екатерина Шиманова?

– Куда? – Обрабатывая лицо тампоном, смоченным в лосьоне актер усмехнулся и пожал плечами. – Понятия не имею. Катя – весьма сумасбродная девица. Не удивлюсь, если она объявится завтра утром и скажет, что летала в Париж с каким-нибудь новым ухажером.

– А что, у нее много ухажеров?

– Не знаю. Катя – очень скрытная девушка. Помню года два назад к ней на спектакли таскался какой-то тип. Катя сказала, что это «так, один знакомый». А вскоре я увидел ее «знакомого» в теленовостях, когда он жал руку президенту России.

– Кто это был?

– Какой-то политик из молодых да ранних. Я в них плохо разбираюсь, а имен никогда не запоминаю.

– Екатерина до сих пор поддерживает с ним отношения?

– Да что вы! Это давняя история. С тех пор она сменила полдюжины кавалеров. Только подолгу рядом с ней никто не задерживается.

– Почему?

– Ох, если бы я знал, – улыбнулся актер. – Может быть, она их отшивает. А может, они сами бросают ее. Характер-то у Катьки не сахар.

– Кто был ее последним увлечением?

– Последним? Гм… Я несколько раз видел ее с каким-то парнем. Так, ничего особенного. Не звезда, не миллионер, не политик. Точно не помню, кто он, но по-моему, чуть ли не слесарь из автосалона. А может, токарь? В любом случае, простой работяга.

– Вас это не удивило?

Актер повернулся и посмотрел на Турецкого.

– Меня? А почему это должно было меня удивить?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Александр Борисович. – Гуляла с политиками и толстосумами, а тут снизошла до простого слесаря.

Бычихин улыбнулся.

– А я свечку над их постелью не держал, – иронично сообщил он. – И почему она его выбрала, не знаю. Может, у него мужское достоинство размером с баклажан? А может, мозги, как у Эйнштейна? А может, это судьба. Помните, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? «Любовь выскочила перед нами внезапно, как убийца с ножом в руке». Может быть, Данилов – ее Мастер, а она – его Маргарита.

При этих словах лицо артиста приобрело какое-то странное выражение. Впрочем, выражение это было мимолетным, и Александр Борисович не взял его в расчет.

– Да уж, Динила-мастер, – усмехнулся Турецкий, погруженный в свои мысли.

Бычихин внимательно на него посмотрел и вдруг рассмеялся.

– Вы знаете, Александр Борисович, женское сердце вообще загадка! Они и сами себя не знают, куда уж нам? «Нам только в битвах выпадает жребий. А им дано, гадая, умереть!»

– Мандельштам?

Актер улыбнулся.

– Пастернак. Так что, Александр Борисович, если вы рассчитывали найти в моем лице помощника, то вынужден вас разочаровать. Я мало общался с Катей вне сцены и совершенно не представляю, куда она исчезла.

– Ясно. А кто может быть в курсе? С кем она дружила?

– Катя-то? Да ни с кем. Она была, что называется, alone wolf. Одинокая волчица. Так что, сплошной феерией ее жизнь не назовешь.

Турецкий затянулся сигаретой и спросил:

– У нее был настолько тяжелый характер?

– Не то чтобы тяжелый. Я бы сказал, неуживчивый. С ней можно было быть приятелем, но другом… – Актер грустно улыбнулся и медленно покачал головой.

– А в чем выражалась ее неуживчивость? – спросил Турецкий. – Она с кем-то ссорилась? Ругалась? Может, выясняла с кем-то отношения?

– Нет-нет, ничего подобного, – заверил Турецкого актер. – Она всегда была корректна и сдержана. Когда шутили, улыбалась, когда жаловались на жизнь, кивала. Но мыслями она в это время всегда была далеко. Вы читали Герберта Уэллса?

– Кое-что.

– У него есть один забавный рассказ. Там человек просыпается утром и обнаруживает, что видит перед собой берег моря и пальму. Он пытается дотронуться рукой до пальмы, но рука проваливается и натыкается на какую-то вазу, хотя никакой вазы не было видно. Смысл в том, что мужчина по-прежнему был в своей городской квартире, но взгляд его каким-то образом переместился за тысячу миль, на берег моря.

– Действительно, забавно, – сказал Турецкий.

Актер улыбнулся.

– С Катей та же история. Она слушает вас, смотрит на вас, но взгляд ее блуждает далеко отсюда. Она смотрит на вас, а видит перед собой полосу морского прибоя и заходящее солнце. И так всегда. Как видите, дружить с такой девушкой очень нелегко.

– Действительно, – согласился Александр Борисович, пуская дым. – А сколько лет она уже в театре?

– О, много! Мы пришли с ней почти одновременно. Постойте… когда же это было? – Бычихин задумался. – Лет пять… Нет, шесть назад! Катя тогда только-только закончила театральное училище и пришла работать в театр.

– Где она училась? – спросил Турецкий.