Глава 4

Обвисшие и словно уставшие от майской жары, навалившейся на дальневосточную тайгу, вертолетные лопасти вздрогнули, распрямляясь, набирая скорость, сделали оборот, другой… Огромная, дребезжащая стрекоза качнулась на мощных шасси и, взбивая лопастями пыль, оторвалась от взлетной площадки, взяв курс в верховья Боровой.

Грязнов потрепал по вздыбившейся холке Агдама и со злостью сплюнул на прибитую пылью траву, провожая глазами вертолет.

– Тихо, Агдам, тихо! – успокоил он заскулившего кобелька, который лучше кого бы то ни было чувствовал малейшее изменение в настроении своего хозяина, и медленно побрел в сторону березового подроста, за которым просматривались потемневшие от времени, рубленные из вековых лиственниц и сосен избы Пятигорья.

Настроение у Грязнова действительно было сверхпаскудное. И теперь он материл себя последними словами, что не был готов к приему «гостей», мать их в хвост и в гриву! А ведь мог бы и заранее сориентироваться…

Он уже знал, что если к утру начинает ныть простреленная в далекой оперативной юности нога и тревожная боль острыми коготками вгрызается в задетую пулей кость, значит, жди днем или обложного промозглого дождя, или какой-нибудь иной пакости. Причем эта старая и, казалось бы, давно забытая рана вдруг напомнила о себе именно здесь, в Пятигорье, и он порой даже удивлялся этому. У других бедолаг переломанные или простреленные кости напоминали о себе лишь к перемене погоды, а его нога вдруг обрела свойства не только барометра, но и какого-то психологического индикатора, который практически не давал сбоев. И если к утру начинала тревожить старая рана, то жди, товарищ Грязнов, неприятностей. Вот как сегодня…

Проснувшись от назойливого звона осатаневших комаров, которые к утру даже сквозь оконную сетку ухищрялись набиваться в избу, он поднялся с постели и вышел на крыльцо, где к нему тут же бросился Агдам. Потрепал его по загривку и полной грудью вдохнул настоянный за ночь, пьянящий хвойный воздух.

Окаймленная тайгой горная котловина, по дну которой вытянулось обрамленное огородами село, была залита по-утреннему пронзительно-звенящими солнечными лучами, пробивавшимися сквозь вершинки вековой тайги, крона которой также розовела радостной подсветкой. И ничто, даже отдаленно, не напоминало ни о близкой перемене погоды, ни тем более о тучах обложных, которые порой накрывали котловину, словно чугунную сковородку крышкой, чтобы обрушиться потом на Пятигорье мутными потоками ливня.

Вот тогда-то и призадуматься бы ему о занывшей ноге, а он, будто заколдованный этой пьянящей таежной красотой, стоял на крыльце, повернув лицо к восходящему над таежной кромкой солнцу, вдыхал пьянящий хвойный воздух и не мог надышаться.

О своем «барометре», сработавшем на «ухудшение погоды», вспомнил чуток позже, когда ему прозвонился помощник главы администрации Боровского района и тоном, не терпящим возражений, заявил, что в Пятигорье с часу на час прилетят гости и, в силу того, что Яков Моисеевич Ходус улетел в Москву, принимать этих гостей будет он, главный охотовед Грязнов. Правда, не уточнил, сучонок, что за гости решили навестить хозяйство и с какой целью.

Да, «барометр» сработал, но он даже не отреагировал на него. И только когда на землю спустился по трапу САМ, хозяин Боровского района Никита Макарович Рогачев, затем довольно высокий моложавый китаец, с иголочки одетый во все европейское, еще какой-то представительный туз, в котором можно было угадать чиновника из краевого центра, и уже после них – генеральный директор российско-китайской акционерной компании «Алтынлес» господин Полунин, Грязнов понял, о каких гостях говорил помощник Рогачева.

Слухи о том, что акционеры нацелились не только на елово-пихтовый лес, предмет жарких споров и волнений, но и на кедровые массивы, не затихали в районе с зимы, однако к этой дикости, граничащей с преступным произволом, в Пятигорье относились как к зловредному провокационному слушку, запущенному для того, чтобы до конца озлобить и без того взвинченных охотников. Эти кедровые массивы все еще кормили зверя в срединном течении реки Боровой, территории, которая принадлежала зверопромхозу «Пятигорский». И теперь грозили свести на нет остатки реликтового дальневосточного кедра… Как видно, дыма без огня действительно не бывает, и эту истину еще раз подтвердили гости, которые сплоченной стайкой шли от вертолета.

В памяти, словно довесок к той боли, что донимала ногу, всплыл рассказ Акая Тайгишева о том, что российско-китайские акционеры уже давно положили глаз на нетронутые пока кедровники, распиловкой которых должен заняться деревообделочный комбинат, вотчина господина Рогачева.

Видимо, уловив настороженный взгляд главного охотоведа, на которого глава районной администрации уже должен был собрать полное досье, в чем Вячеслав Иванович даже не сомневался, Рогачев выдавил на своем широченном лице нечто похожее на доброжелательную улыбку.

– Ну, здравствуй, генерал! Надеюсь, предупрежден о нашем визите?

Судя по всему, он не очень-то рассчитывал на дружеские объятия со стороны Грязнова и в то же время, насколько мог догадываться Вячеслав Иванович, надеялся на более теплую встречу. Хотя бы в глазах хабаровского чиновника и китайца, который, видимо, представлял китайскую сторону совместного предприятия. Отсюда, видимо, и панибратски-фамильярное «здравствуй, генерал», хотя до этого они никогда не встречались друг с другом.

– Утром прозвонились, – не очень-то приветливо отозвался Грязнов, пропустив мимо ушей «генерала».

Откровенно недовольный столь пренебрежительным отношением к себе со стороны отошедшего от дел ментовского генерала, который не нашел ничего лучшего, как зарыться в таежной глухомани, что уже говорило о многом, Рогачев резюмировал сквозь зубы:

– Значит, ты предупрежден и в курсе принятого решения?

Грязнов хотел уж было посадить хозяина Боровского района, напомнив ему, что на брудершафт они вроде бы еще не пили, чтобы переходить на «ты», однако его насторожила фраза, как бы мимолетно брошенная Рогачевым.

– Что еще за решение? – не понял он.

– Разве не в курсе? – удивился Рогачев. – Что ж, придется просветить.

Грязнов слушал витиеватую речь Рогачева, и в его сознании формировался образ бывшего партийного чиновника краевого значения Никиты Макаровича Рогачева, который курировал свою часть лесопромышленного комплекса Хабаровского края. Как и в те, казалось бы, давно забытые времена, он манипулировал обобщающе-многозначительными фразами, в большей степени рассчитанными на китайца. Но и от этого могли заныть зубы. Однако когда он произнес фразу: «В Хабаровске принято решение, поддержанное Москвой…», – Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, как спина под рубашкой заливается потом.

«Решение, поддержанное Москвой…»

Конечно, это могло быть и полнейшим блефом со стороны того же Рогачева и его хабаровских подельников, которые задницы свои рвали, чтобы только оттяпать для порубки наиболее лакомые участки дальневосточной тайги. И в то же время пролоббированные администрацией Боровского района и китайцами, которые имели своих агентов влияния по всему Дальнему Востоку, хабаровские чиновники действительно могли принять решение относительно кедровых массивов, на которые еще в годы полного беспредела покушались особо ретивые лесозаготовители. Но лес тогда все-таки удалось отстоять.

В это не хотелось верить. И в то же время для многих чинуш и законодателей, которые творили, что хотели, боровские кедровники оставались бельмом на глазу. Таежные запасы края, чудом не разбазаренные в девяностые годы повального беспредела, уходили теперь направо и налево, за счет чего обогащалась кучка дальневосточных «олигархов», и, естественно, чудом уцелевшие кедровники не давали спокойно спать многим из них. А тут как раз и подвернулся многоопытный и жадный до денег глава администрации Боровского района, ратующий за углубление развития российско-китайских отношений.

Все эти мысли в мгновение ока прокрутились в голове Грязнова, однако он заставил себя успокоиться и негромко произнес:

– Не понимаю… какого еще решения? Мне действительно звонил ваш помощник, предупредил о вашем прилете, а что касается всего остального…

И он широко развел руками. Мол, не обессудьте, господин хороший, но если чего не знаю, значит, не знаю.

Рогачев покосился на стоявших рядом людей, которых, видимо, заранее предупредил, что разговаривать с бывшим генералом будет лично он сам.

– Ты того… не в Москве. И нечего здесь дурочку гнать. И о каком решении идет речь, прекрасно знаешь.

Едва сдерживая себя, чтобы не сорваться, Грязнов покосился на Агдама. Тот, почувствовав угрожающий тон незнакомого ему человека, также угрожающе обнажил клыки. Грязнов произнес негромкое «фу!» и, решив, что «дурочку» гнать действительно не стоит, негромко произнес:

– А что?.. Кем-то уже принято решение о кедровых массивах на Боровой?

– Не кем-то, а соответствующими лицами в администрации губернатора края, – с внутренним удовлетворением продиктовал Рогачев. – И не только по кедровым массивам, но и по елово-пихтовому лесу.

По голосу чувствовалось, что он пытается скрыть свое удовлетворение, но не может.

– И что… уже подписано губернатором?

– Будет подписано! – на долю секунды замешкался Рогачев, чего не мог не заметить Грязнов.

– Но ведь это же… это же – самое настоящее преступление! Преступление на государственном уровне! И я не верю…

– А мне плевать, веришь ты или не веришь! – негромко, но так, чтобы мог слышать только Грязнов, сквозь плотно стиснутые зубы процедил Рогачев. – И не тебе судить об этом! «Преступление… на государственном уровне…». Ты бы лучше о преступлениях на государственном уровне в своей Москве думал, когда кресло генеральское занимал. А сейчас, когда тебя с кресла генеральского погнали и в моем районе приютили…

Его крупное лицо и столь же мощная шея налились багровой краской, и казалось, что еще секунда-другая, и Рогачева хватит удар. Впрочем, не лучшим образом чувствовал себя и Грязнов.

– Ну, положим, относительно моего генеральского звания – это не твоего собачьего ума дело, – также негромко произнес Грязнов. – А вот насчет всего остального?.. Как говорится, будем посмотреть. Утро вечера мудренее.