Лев и ягненок^[10]

Космический корабль ВСС (выше скорости света) «Крот» прокладывал путь через Угольный Мешок^[11]. Лабиринт центральной корабельной оранжереи погрузился во тьму. Для растений, возобновлявших запасы кислорода на «Кроте», наступила ночь. Лампы искусственного солнечного света, которые поддерживали их жизнь, были выключены.

Слабое мерцание пылевой туманности снаружи едва обрисовывало решетку из тонких прутьев, которая усиливала прозрачную круговую стену, и это говорило о приближении к звезде.

Из той же пыли или, может быть, из-за пределов пыли пробивалось и другое воздействие, не улавливаемое никакими физическими инструментами, непрерывная пульсация угрозы.

Карл Фридрих – антрополог и второй помощник капитана «Крота» – плыл во влажной темноте оранжереи. Он чувствовал эту угрозу и склонен был доверять своим ощущениям. Он видел слишком много странных вещей на слишком многих странных планетах, чтобы полностью отрицать сверхъестественные явления, хотя люди, причастные к космическим полетам, привыкли отмахиваться от него и пожимать плечами. Что же касается домоседов из Конфедерации цивилизованных планет, запертых в своих крохотных опрятных сферах с машинами, кабинетами и местами для развлечений – и маленькими яркими солнцами в пределах досягаемости, – то они просто не поняли бы, о чем думает Карл. А он не стал бы им рассказывать.

Однако Грег Данстен, плывший рядом с Карлом, домоседом не был, а сравнительно молодой возраст позволил ему, по крайней мере, сохранить тягу к романтике. (Его любимая жалоба звучала так: «Я знаю, почему вы все говорите о Матери-Земле. Потому что космос – мужского рода, чтоб ему пусто было!»)

– Довольно странно, – размышлял Карл, – что у Конфедерации столько трудностей с инакомыслящими колонистами и беглецами. Это немного похоже на попытку уложить льва рядом с ягненком. Или, правильнее сказать, ягнят рядом со львом.

– Конфедерация – это старый мартовский лев, – с усмешкой ответил секретарь и младший астронавигатор. – Рычит на всю Галактику о своих потерянных детях, и все лишь для того, чтобы отшлепать их.

– Или тайно следить за ними, – добавил Карл. – Как мы.

– Точно! – Слова с шумом срывались с губ Грега. – Кстати, у тебя есть предположения?

Карл понимал, что Грег имеет в виду недавнюю сцену в рубке: десять пар глаз уставились на распухшие пальцы капитана Фулсома, когда тот осторожно открыл запечатанный приказ и вставил его в считывающую машину. Но антрополог все равно спросил:

– Предположения о чем?

– По-твоему, это наши беглецы так перепугали Конфедерацию?

– Трудно сказать, – пожал плечами Карл, предпочитая услышать чужое мнение.

– Но посмотри на факты, – настаивал Грег. – Кто они такие, эти беглецы? Просто очередная горстка диссидентов, захвативших ВСС-корабль и нырнувших в Угольный Мешок в надежде уйти от погони или из-за того, что старое корыто вышло из-под контроля. Вспомни, среди них вряд ли был хоть один инженер, не говоря уже о настоящем физике. Только горстка художников, артистов, психологов, аналитиков… ах да, и еще два-три антрополога.

Карл стерпел насмешку.

– Конечно, мы же просто отбросы, наши поля бесконечно далеки от священного атома. Но сдается мне, там было и несколько белых воротничков. – Грег ухмыльнулся. – А если серьезно, старик, как может эта банда угрожать Конфедерации? Нет, я могу понять, что Конфедерация заинтересовалась ими, собираясь теперь, спустя пару столетий, поставить точку в этом деле. Неплохо бы узнать, нашли ли они пригодную для жизни планету, какую культуру создали, можем ли мы основать там исследовательскую станцию. Конечно, все это вполне объяснимо. Но в чем здесь опасность?

Карл Фридрих снова повел плечами. Призрачное мерцание едва очерчивало его профиль с покатым лбом.

– Как ты сам сказал, возможно, это просто расследование.

– Но зачем устраивать цирк с секретным приказом? К чему все эти намеки, недосказанности, предупреждения и предосторожности? А кроме того… – в голосе Грега прозвучала неуверенность, – ты ведь сам чувствуешь это, правда?

Оба плыли в невесомости, слегка придерживаясь пальцами за поручни у иллюминаторов, и напряженно всматривались в черную пыль, сквозь которую пробивался «Крот».

– Да, – просто ответил Карл. – Чувствую.

Грег сдержанно кивнул и добавил без всякой видимой связи – не считая того, что это сказал Грег Данстен:

– Ешкин кот, как жаль, что в космосе нет женщин!

Позади послышалось мягкое шуршание. Из радиального прохода между рядами папоротника выплыл чей-то силуэт. Необъяснимым образом – чувства всех людей чрезвычайно обостряются во время межзвездных путешествий – Карл и Грег угадали в нем Хуана Гальвеса, врача и старшего биолога «Крота».

Какое-то время все молчали. Их объединяло одно качество, которое людям двадцатого или двадцать первого столетия показалось бы странным и даже неприятным. Это было общее знание и опыт людей, живущих в Галактике, а не на Земле, тех, кто, описывая свою личную вселенную, говорит о звездах и планетах, а не о странах и городах, кто не знает другого ритма жизни, кроме размеренности старого доброго ВСС-натиска, кто постиг предназначение человечества – пробираться сквозь черный космос к новым планетам… Людей с потухшими глазами и впалыми щеками – потухшими и впалыми по меркам двадцатого или даже двадцать первого столетия: неизгладимый след жизни среди машин.

– Как там капитан? – наконец спросил Грег у Гальвеса.

– Надеюсь, что смогу вытащить его и он оправится от приступа, – ответил испанец с Арктур-Кватуора, подплывая ближе. – Но пока я только пытаюсь нащупать истинную природу болезни. Уверен лишь в одном: это не обычная закупорка из-за отсутствия гравитации. Центрифуга не помогла. Что касается сердца, то клянусь, что это психосоматика, несмотря на ухудшение состояния, хотя мне не удалось выявить возможные эмоциональные причины – я проверил записи его сеансов психоанализа.

Он помолчал, глядя сквозь решетку.

– Тем не менее, – с горечью продолжил он, – кто может сказать, какие вредные частицы и потоки радиации пронизывают загрязненный вакуум вокруг нас? Честное слово, джентльмены, мне это не по душе. – Он кивнул худым подбородком в сторону космической пыли. – Стоит только подумать, что мы завязли здесь на несколько световых недель, и я чувствую, как начинаю задыхаться.

Карл Фридрих криво усмехнулся.

– Не знаю, Хуан, – беспечно сказал он. – В каком-то смысле я даже рад, что не вижу звезд. Они заставляют думать о планетах и людях, старающихся поддерживать старый добрый ВСС-натиск. Я скорее благодарен судьбе за эту пыль и темноту.

Гальвес вежливо хмыкнул, словно признавал за каждым право на собственное космическое безумие, и заметил:

– Пусть так, но мне приходилось бывать только в чистом космосе, и я ненавижу этот мерзкий пепел. Можно сначала врезаться в планету и только потом разглядеть ее.

– Она должна быть видна в телескоп, – напомнил Грег. – И мы уже давно летим в ВСС-режиме.

– Думаю, да, – угрюмо согласился врач. – А как насчет «Гримуара»?

– «Гримуара»? – озадаченно переспросил Грег.

– Разве вы не узнали о нем из приказа? Беглецы назвали так свой корабль, после того как угнали его. Старинное земное слово, означающее учебник… черной магии.

На мгновение все трое замолчали, ощущая пыль и темноту… и слабую зловещую пульсацию, словно накатывавшую черными волнами на берег рассудка.

– Так что насчет «Гримуара»? – с оттенком вызова спросил Грег. – Даже если его пустая обезлюдевшая оболочка просто болтается в пространстве, она тоже должна быть видна в телескоп.

– Ох! – живо откликнулся испанец с Арктура. – Но если предположить, что он поврежден, скажем, пробит метеоритом? Помните, какой груз вез «Гримуар», когда его угнали?

– Боевую радиоактивную пыль, – ответил Карл. – Ее хватило бы, чтобы уничтожить пару планет.

– Вот именно! – в мрачном возбуждении воскликнул корабельный врач. – Итак, представьте себе, что «Гримуар» получил пробоину. Радиоактивная пыль могла перемешаться – под действием солнечного ветра или как-то еще – с обычной. Что, если «Крот», следуя по вычисленному нами курсу «Гримуара», направляется прямо в скопление этой дряни?

– Счетчики Гейгера должны засечь ее, – заверил его Грег.

– Даже если она рассыпалась по огромному мешку, в который направляется «Крот»?

– Даже тогда! – резко ответил Грег. – Кроме того, эта дрянь давно уже потеряла силу. В трюме «Гримуара» ее могли поддерживать в состоянии боеготовности с помощью реактора. Но как только она повисла в пространстве… понимаешь, радиоактивная пыль имеет дьявольски короткий период полураспада.

– Хорошо, хорошо, – уступил врач. – Но у меня все равно есть такое ощущение.

– У всех есть, – тихо ответил Карл Фридрих. – И возможно, ты подхватил идею Грега.

– Какую идею? – спросил Грег.

– Ту, что ты предложил, когда мы в первый раз заговорили о беглецах. Сказал, что это не они так испугали Конфедерацию, а нечто совершенно иное, действующее через них. Отсюда секретность, срочность, тревога и так далее. Нечто огромное, враждебное… и совершенно чуждое человечеству.

В этот момент Карл уловил, что тон пульсирующей угрозы повышается, услышал слабое, но зловещее жужжание, словно рядом дремало гигантское насекомое, ощутил, как сгущается темнота, а воздух во влажной оранжерее становится сухим, будто сюда прорвалась пыль.

По сдерживаемому дыханию товарищей Карл понял: они тоже что-то почувствовали.

И тут ему почудилось, будто ворвавшаяся пыль – или нечто другое – приняла форму необычайно высокой человеческой – или не человеческой – фигуры в плаще с капюшоном. Два тусклых глаза на огромной голове казались маленькими лунами, затерянными в межгалактическом пространстве. А затем жужжание оформилось в едва различимые слова на английском:

– Возвращайся, «Крот». Разворачивай свой тоннель и возвращайся.

Гальвес вцепился в руку Карла:

– Что это?

Прежде чем Карл успел ответить, в оранжерее пронзительно завизжал звонок. Люк в потолке открылся, впуская свет в переплетение листьев и лиан, в помещение нырнул еще один человек и, держась за поручни, подплыл к остальным.

– Остановка! – выкрикнул он. – Такимори отыскал планету у соседней звезды. Размером с Землю или чуть больше, расстояние до звезды – примерно как у Марса. Похоже, это именно то, что мы ищем. А что у вас произошло?

Когда вновь появившийся задал неожиданный вопрос, Карлу показалось, будто пылевая фигура, исчезнувшая было на свету, в полумраке снова приобрела прежние очертания. Жужжащий голос повторил, еще слабее, чем в первый раз:

– Разворачивай свой тоннель, «Крот».

Карл пристально вгляделся в озадаченное лицо задавшего вопрос. Через мгновение Тауно Свейн повернул свою скуластую физиономию викинга в сторону тени. И поскольку дух познания и здравомыслия был в нем очень силен, кажущаяся фигура потускнела и пропала, а жужжащий голос затих.

– Уф! – выдохнул Грег. – О, мои расшатанные космосом нервы!

– Мы видели призрака, мистер Свейн, – тихо проговорил Карл.

При слове «призрак» Гальвес выдавил из себя слабый смешок:

– Итак, мы, кажется, пережили коллективную галлюцинацию.

Первый помощник капитана и физик окинул всех строгим взглядом.

– Нервы тут ни при чем, – сказал он. – Я тоже видел и слышал это.

Он помолчал, и его сильный дух, казалось, сделался еще сильнее, превратив физиономию викинга в олицетворение упрямого и рискованного продвижения человечества по Галактике. Затем Свейн заговорил снова, с полной убежденностью:

– Это нечто до крайности ненавидит человека и его пути. Оно никогда не примет наших методов и инструментов. Это антинаука.

Три дня спустя – три местных дня, чуть более протяженных, чем земные, – Грег Данстен снова находился в оранжерее, но ее вид полностью изменился. Начать хотя бы с того, что Грег стоял на полу, а «Крот» внезапно оказался переполнен народом: передвигаться в трехмерном пространстве теперь было нельзя – только по двухмерной плоскости. Гравитация была немного сильнее, чем на Земле, она притягивала плоть и кровь Грега, и эластичные чулки защищали вены на его ногах. Листья и лианы над головой тяжело провисли.

Снаружи было еще удивительнее. Смутно различимый ландшафт начинался пятьюдесятью ярдами ниже, там, где располагалась корма «Крота». Сначала шла голая земля, почерневшая под реактивной струей посадочного двигателя. Затем – полоса смятых той же самой струей деревьев и кустов вокруг «Крота». Дальше были сумрачные джунгли, что тянулись к гряде холмов; местами в них поблескивала проточная вода.

Но настоящие чудеса происходили наверху. Пусть небо и покраснело к рассвету, в нем все еще было заметно кружево из тысяч метеорных следов – непрерывно меняющаяся бриллиантовая паутина.

– Это прекрасно, – тихо проговорил Грег. – Прекрасно… как женщина.

Стоявший рядом с ним метеоролог Рыков понимающе кивнул.

– Следовало ожидать, – сказал он, – что в пылевом облаке на любой планете с атмосферой можно наблюдать впечатляющие метеоритные явления. Хотя это, конечно, превосходит человеческое воображение. Хорошо еще, что они так малы и сгорают в атмосфере, иначе страховка от метеоритов на этой планете была бы заоблачно высокой. Но оставим в стороне всю эту красоту, и астрономию вместе с ней. Скажи, Грег, у тебя есть идеи, откуда это исходит – от какого-нибудь животного, минерала или растения?

Под «этим» Рыков подразумевал пульсирующую угрозу, которая никуда не делась после сцены трехдневной давности. Только теперь, как показывало это легкомысленное замечание, она существенно изменилась. Неосязаемые волны ужаса превратились в отчетливо слышный ритм, что проникал сквозь иллюминатор оранжереи и усиливался его вибрацией, – до смешного банальный звук, который был бы уместен разве что в старинных остросюжетных пьесах о древней земной Африке, нелепое «бдум-бум-бум-бум, бдум-бум-бум-бум».

– Что это такое? – настаивал Рыков. – Я слышал, что алудрианские барабанные деревья издают похожий грохот.

– Бог знает, – ответил Грег, пожимая плечами; это движение плавно перетекло в ленивое потягивание. – Может, у меня и нет никакой здешней лихорадки! Что, если я выйду прогуляться прямо сейчас? Как ты думаешь, здесь есть женщины? Черт бы побрал этого дока с его проволочками!

Из прохода между кустами внезапно появился Гальвес, массируя на ходу отекшие веки.

– Тем не менее именно благодаря этому субъекту – некоему Хуану Гальвесу с захудалой провинциальной планетки Арктур-Кватуор – ты еще до полудня сможешь покинуть «Крот» и немного прогуляться.

– Разве мы не должны дождаться, когда подрастут твои образцы микробов, чтобы ты смог провести экспресс-анализ? Тем более что планета может оказаться прибежищем для мутировавших земных микробов.

Гальвес зевнул:

– Для этого не обязательно выращивать культуру. У нас есть новая машина, которая сама отбирает образцы микробов, делает экспресс-анализ на совместимость с человеческой протоплазмой, сортирует их и откладывает подозрительные экземпляры для отдельного обследования. До сей поры из сотни миллионов вирусов и бактерий не нашлось ни одного, который не был бы мне знаком. Я только что сказал капитану, что мы здесь в полной безопасности. Как вы сами знаете, тесты на радиацию и состав атмосферы сделаны давно и они благоприятны. Теперь только от Фулсома зависит, когда мы сможем выйти.

– Кстати, как он там? – спросил Грег.

Гальвес медленно покачал головой, но ничего не ответил. Трое мужчин повернулись к иллюминатору и залюбовались рассветом. Он был здесь краснее, чем на Земле, и больше напоминал процесс открывания печной заслонки. На фоне зарева четко выступали контуры холмов, странные пленчатые листья заострялись и приобретали темно-зеленый оттенок, создавая впечатление изобилия и роскоши. И за всеми этими переменами продолжало звучать загадочное, но нелепое «бдум-бум-бум-бум».

Внезапно Грег взбудоражил всех возгласом: «Смотрите!»

Поначалу Рыков и Гальвес разглядели только коричневатое мерцание на верхушках деревьев и более светлые размытые пятна внизу. Но затем увидели то же, что и Грег.

Возможно, кто-то еще вглядывался в лес – они точно не знали. Но одно было несомненным: в нескольких ярдах от границы расчищенного пространства полукругом стояли высокие худые мужчины. На них не было никакой одежды, кроме коротких юбок. Каждый держал в руке копье. Карлу показалось сначала, что все они носили колпаки. Но нет, это были головные уборы из причудливых перьев. Незнакомцы, сильные и грациозные, выглядели обеспокоенными.

В центре полукруга сидел на корточках мужчина, одетый так же, как остальные, за исключением головного убора из перьев. Седоволосый и седобородый, он, как и вся его свита, не отводил взгляда от «Крота».

И стучал в большой тамтам.

– Вы понимаете, парни, понимаете? – допытывался Грег, колотя Рыкова по плечу. Скорее всего, оба его товарища понимали, но молодой секретарь не дал им сказать ни слова. – Это же беглецы! Они скатились в дикость! Были просто горсткой художников, а их пристрастие к примитивизму только ускорило процесс. Всего за два поколения превратились в скачущих дикарей. А теперь пришли приветствовать нас как небесных богов. Нет, не так… Судя по их виду и по барабану, думаю, они считают нас плохим лекарством.

– Ты прав по всем пунктам, особенно по этому последнему, – послышалось сверху.

Обхватив поручень локтями и коленями, Карл Фридрих съехал по нему вниз: пугающе экстравагантный поступок для антрополога.

– Что вы хотите знать? – торжествующе вопросил он, приземлившись рядом с ними. – Пока вы любовались метеорными следами, я отправил автоматические телезонды в ближайшие поселения. Я зависал над их торговыми площадями. Я подслушивал разговоры их жрецов. Я наблюдал за тем, как они едят. Я заглядывал в окна их спален. Я обследовал дома стариков, мужские и женские общежития для молодежи. Я изучил их язык.

– За пять часов?

– Ну, это, конечно же, английский, но весьма своеобразный. – Карл весело улыбнулся, а затем снова принял деловой вид. – Вот краткий очерк их культуры. Стадия соломенных хижин. Думаю, наследование по материнской линии. Свободная племенная система, такая же разрозненная, какая была у американских индейцев на Земле. Старики пользуются авторитетом исключительно благодаря своей мудрости и колдовским способностям. Явная склонность к обмену подарками и празднествам, церемониальным танцам и атлетическим состязаниям, песням и легендам. Похоже на то, что здесь высоко ценится красота – физическая красота, красота мыслей, красота человеческих отношений.

– А красивые женщины?

Карл усмехнулся в ответ на реплику Грега и продолжил:

– Но самое примечательное в их культуре – ее антимеханическая направленность. Не просто отсутствие механизмов, а полное отвержение. Абсолютно никаких признаков колеса. Нет систематического использования рычагов – например, в метательных орудиях. Ни лука, ни сверла для добывания огня. Они не плавят металлы. Оружие изготовляют из меди, холодной ковкой. Очевидно, здесь есть месторождения чистого металла. Я нашел и прямые доказательства их предубеждения против машин. Подслушал часть легенды, которую мать рассказывала сыну, не желавшему засыпать. Там говорилось о человеке, наказанном за то, что он попытался изготовить гребной винт или нечто похожее.

– Антимеханическая, – задумчиво повторил Гальвес. – Помните, как выразился Свейн? Антинаука.

Он перехватил взгляд Грега, и какое-то время они смотрели друг на друга – представители машинного мира, попавшие в совершенно иное место. Потом их взгляды переместились вверх, на растительность, освещенную красноватой утренней зарей, но еще полную глубоких теней. Голос Карла оторвал их от воспоминаний:

– Самое интересное я оставил на закуску. В глубокой долине, всего в двадцати милях от ближайшей деревни, я обнаружил запретную территорию. Круг вторичной растительности с многообещающими знаками – включая слово «НЕ», – вырубленными на стволах деревьев возле опушки. Отгадайте, что было в центре круга?

Сквозь иллюминатор слабо доносилось дрожащее «бдум-бум-бум-бум».

– «Гримуар»! – объявил Карл Фридрих.