Глава третья

Первые дни войны были на удивление тихими. Погода в начале сентября тоже стояла тихая и солнечная. Как будто и природа, и люди погрузились в какую-то странную задумчивость. Однако Королевские ВВС отнюдь не бездействовали: бомбардировщики совершили первые налеты на Вильгельмсхафен и Киль^[19]. Кроме того, наши самолеты сбрасывали антивоенные листовки на немецкие города. Королевский флот начал блокаду Германии со стороны моря. Последовали ответные действия – подводная лодка противника атаковала британское торговое судно.

Пятого сентября нас потрясло известие о нападении на трансатлантический лайнер «Атения», следовавший в Нью-Йорк. Гражданское судно было торпедировано без всякого предупреждения и затонуло в 250 милях от Донегола. На борту находилось 1400 человек, триста из них были американцами. Большинство пассажиров подобрали британские эсминцы, однако 128 человек утонули.

Думаю, что гибель «Атении» заставила нас очнуться и в полной мере ощутить реальность войны. Ведь жертвами этого жестокого нападения стали ни в чем не повинные мирные граждане, такие же, как и мы. Моих юных натурщиц из Южной Африки, дожидавшихся своего парохода в Кейптаун, охватила настоящая паника. Я вздохнула с облегчением, проводив их наконец на вокзал, откуда специальный поезд доставлял пассажиров в порт. Там девушек ждал корабль, название которого они узнают, только когда окажутся на борту. Мы прощались на перроне, окутанные полумраком, поскольку из-за светомаскировки огни едва теплились. Это был печальный финал их первого светского сезона в Лондоне.

И все же мы оставались в Англии, приближаясь к зиме и ужасам войны, всё отчетливее нависавшим над нами, в то время как они уплывали к свету и солнцу в страну, где налеты вражеской авиации были маловероятны. Я смотрела в окно вагона на их прекрасные свежие лица до тех пор, пока поезд не тронулся с места. Вместе с ними из моей жизни уходило что-то живое и яркое, оставляя меня стоять в одиночестве посреди темной, унылой и холодной станции. Меня охватило чувство пустоты, похожее на то, что я испытала, когда мы провожали эшелоны с детьми, которые отчаянно махали своим растерянным родителям. Портрет Мэг не был закончен, он все еще стоял на мольберте у меня в мастерской. Вернувшись с вокзала, я долго смотрела на него: юная девушка в бледно-розовом платье – наряд, в котором представленная ко двору Мэг делала свой реверанс перед королем и королевой, – но теперь картина казалась лишь трагическим напоминанием об ушедшем мирном лете. Лето, которое превратилось для дебютантки в сплошную череду веселых вечеринок, танцев, в посещение оперы, балетных спектаклей и театральных постановок, на многие из которых я ходила вместе с ней.

Моих друзей, мужчин и женщин, призывали на службу. У нас прошло немало прощальных вечеринок, где царило лихорадочное веселье. Ночная жизнь города пока оставалась бурной, а пробираться по темным улицам к театру или клубу было даже забавно. Мюзикл Айвора Новелло «Танцующие годы» собирал полные залы, многие молодые люди выбирали его в качестве последнего визита в театр перед уходом на фронт. Спектакль «Я и моя девушка» со знаменитым хитом «Прогулка по Лэмберту» шел на сцене в Вест-Энде в тысячный раз, но от зрителей по-прежнему не было отбоя. Я тоже несколько раз смотрела его вместе с друзьями.

Мой приятель-художник, которого призвали в Артистс-Рифлз^[20], пригласил меня в «Глобус» на потрясающий спектакль «Как важно быть серьезным» со звездным составом – Джон Гулгид, Эдит Эванс, Гвен Франкон Дейвис, Пегги Эшкрофт, Джек Хокинс и Маргарет Резерфорд. Мне так понравилась пьеса, что я взялась перечитывать другие произведения Оскара Уайльда, включая сказки, сюжеты которых прочно осели у меня в памяти. Я часто вспоминала их во время скучных тренировок по оказанию первой медицинской помощи. Это было намного интереснее, чем бинтовать пациентов, тем более что я никак не могла освоить перевязки. Помню, Эллиот Ходжкин вечно подтрунивал над моей неуклюжестью. Мы часто работали с Эллиотом в паре, и я злилась, что мужчина гораздо проворнее меня управляется с бинтами.

В Калькутте я какое-то время работала в городской больнице, потому что хотела поближе познакомиться с жизнью индийцев. Но мне мало что позволяли делать, потому что я была англичанкой, а всю черную работу должны выполнять «неприкасаемые». Медсестры из Европы в моей помощи не нуждались, поскольку я была плохо подготовлена. В конечном итоге моими скромными знаниями об уходе за больными я обязана сестрам из Азии. Доктор Рудольф Треу – я жила у него в доме какое-то время – научил меня читать рентгенограммы. Он был одним из лучших рентгенологов Индии. Он же показал, как делать инъекции – искусство, к которому, по словам доктора, у меня было истинное призвание.

Теперь помимо постоянных занятий в медицинском пункте, где мы в основном тренировались перевязывать раны и накладывать шины, нас направляли в различные больницы для получения необходимого сестринского опыта. Сначала меня определили в женский госпиталь на Мэриленбон-роуд. Здесь никто не собирался лишать меня возможности выполнять самую черную работу. Собственно, это была основная моя обязанность. Тот день, когда мне удалось опустошить восемьдесят четыре подкладных судна и при этом меня ни разу не вывернуло наизнанку, стал днем настоящего триумфа. Хотя и тут я оказалась недостаточно ловкой: пару раз пострадала моя одежда.

Я всегда любила общаться с людьми, а люди в больничных палатах вызывали у меня живой интерес. Одна из них, миссис М., очень полная женщина, восстанавливалась после тяжелой операции. Ее муж торговал цветами, поэтому он буквально засыпал жену дорогими, изысканно подобранным букетами, которые красовались повсюду, на зависть соседкам по палате. Однако сама миссис М., вынужденная из-за болезни сидеть на молочной диете, даже не замечала подарков мужа. Женщине безумно хотелось креветок, и единственное, что ее волновало, – где достать заветное лакомство.

«Вот, сестричка, – ласково обратилась она ко мне однажды вечером, – я отдам вам эти чертовы цветы, если вы принесете мне немного креветок. Всего дюжину, милая. Каждый раз, когда Альберт является с очередным букетом, я умоляю его купить креветок. Твержу, что мне нужны креветки. Но Альберт боится старшей сестры. Но ведь вы, дорогая, не боитесь ее, верно?»

Но я боялась, просто каменела от ужаса. А стоило старшей сестре приблизиться или даже взглянуть в мою сторону, у меня все валилось из рук. Однако миссис М. не сдавалась: она должна получить свои креветки, ничто другое не может принести ей радость, а цветы – она ненавидит их. «Мне кажется, что я уже померла, а вокруг лежат похоронные венки», – жаловалась страдалица. Бедняга Альберт, бойкий говорун-кокни, все никак не мог взять в толк, почему жена так злится из-за его подарков. Когда миссис М., доведенная до бешенства, перестала разговаривать с мужем, он окончательно впал в уныние.

«Сестра, объясните же ей, что я не могу нарушать правила, – в отчаянии ломая руки, обратился он ко мне. – А то жена не верит. Думает, я упрямлюсь».

Однажды я увидела его в больничном коридоре. Он рыдал, не скрывая слез. «Врачи говорят, она совсем плоха, – всхлипнул Альберт. – Не знаю, что и делать: она ни разу в жизни ничем серьезным не болела. Сестра, как думаете, может, принести ей креветок, раз уж она так просит? Если моей жене суждено уйти, почему бы не удовлетворить ее просьбу?»

Я прекрасно знала – пациентке нельзя ничего, кроме того, что разрешил врач. Но если женщина, по словам мужа, умирает, почему бы не дать ей то, чего она так страстно желает? В конце концов, как пишут в книгах и как гласят законы в реальной жизни, у приговоренного к смерти есть право выбрать любимое блюдо для последней трапезы. К тому же вынести по-собачьи умоляющий взгляд Альберта было выше моих сил. «Вам решать, – сдалась я. – Если вы придете во время моего дежурства, я притворюсь, что у меня, как у адмирала Нельсона, только один глаз, и ничего не замечу. Но на отделении есть старшая сестра, а у нее два глаза и отличное зрение».

– Я принесу креветок сегодня же вечером, – сказал Альберт. – Если смогу достать. Теперь мне есть чем занять себя. Отправлюсь на поиски креветок для жены, – он заметно повеселел и поспешил к выходу.

В часы посещений медсестрам положено держаться подальше от палат и не мешать посетителям. Но в тот вечер я стояла в коридоре. Выходя из палаты, Альберт прошел мимо и украдкой подмигнул: мы, словно два заговорщика, поняли друг друга без слов.

Я не спала всю ночь, терзаясь мыслями о миссис М. и ее креветках. А что, если утром выяснится, что она умерла в жуткой агонии? Я буду виновата в том, что помогла прикончить пациентку. С другой стороны, если бедняжка все равно при смерти, почему бы не позволить ей насладиться желанной едой. Когда на следующий день я с замирающим сердцем прокралась в палату к миссис М., она лежала на своем месте, подпертая с обеих сторон подушками.

– Мне гораздо лучше, дорогая! – воскликнула больная, едва завидев меня. – И все благодаря вашей заботе. Слышите, старшая сестра? – миссис М. обернулась к моей начальнице. – Это ее работа. Все она! – женщина расплылась в улыбке и хитро подмигнула мне.

– Не знаю, в чем причина, но вам действительно лучше, – изрекла старшая сестра.

Позже я улучила момент и снова заглянула в палату.

– Так, значит, вы получили свои креветки? – понизив голос, спросила я.

– Да. Вы не могли бы вынести панцири? – прошептала миссис М. и сунула мне в руку комок коричневой оберточной бумаги, остро пахнущий рыбой. Я запихнула его в карман фартука, но он подозрительно выпирал. Пришлось бочком выбираться из палаты, прикрывая запретную ношу перекинутым через руку полотенцем и отчаянно молясь, чтобы не попасться по дороге на глаза старшей сестре. Миссис М. продолжала поправляться, а ее муж принес мне великолепный букет. Когда я рассказала моему другу, хирургу мистеру Року Карлингу (теперь сэр Рок Карлинг), историю с креветками, он хохотал до слез, а потом заметил, что в любом случае лечащий врач оказался бы неправ. Если бы пациентка умерла из-за нарушения режима, сказали бы, что всему виной неудачная операция. Если бы она умерла, не получив своих креветок, муж винил бы врача за то, что тот не позволил исполнить последнее желание умирающей. А теперь, когда больная выздоровела, никто не припишет ее выздоровление мастерству хирурга. Нет, вся слава достанется креветкам!

Здесь же, в Женском госпитале, я получила первый опыт пребывания рядом с угасающим человеком. Одна пациентка лежала в углу палаты, отгороженная от остальных ширмой. Старшая сестра велела мне сесть рядом и время от времени смачивать губы больной куском влажной салфетки. Это была молодая женщина. Уходила она трудно. Наблюдать за ней было подлинной мукой. Когда сестра вернулась, она застала меня в слезах. «Если вы хотите быть полезной в качестве сиделки, – сказала моя начальница, – вам придется научиться держать чувства при себе. Гораздо лучше для самого пациента, если сиделка не проявляет лишних эмоций и занимается исключительно своей работой».

– Но ведь она умирает, – выдавила я. – Такая молодая, немногим старше меня.

– Так помогите ей спокойно умереть, – отрезала сестра. – В этом, собственно, состоит ваша задача.

Итак, я часами сидела возле постели больной, наблюдая, как женщина с посеревшим лицом уходит в полном одиночестве в набитой людьми палате. Тогда я впервые по-настоящему задумалась о жизни и смерти.

Мне нравилась старшая сестра: строгая и даже суровая, она приучила меня к дисциплине за то недолгое время, что я работала под ее началом. За это я всегда была благодарна ей.

В больнице Святого Луки, куда меня перевели позже, все было иначе. Сестра Гриффитс, старшая сестра отделения (сейчас она возглавляет сестринскую службу больницы), относилась к волонтерам с большим сочувствием, понимая, что им, как правило, приходится выполнять самую тяжелую и грязную работу. Она позволяла мне разносить еду пациентам и присматривать за порядком в палатах. Она же научила меня, как правильно укутать одеялом лежачего больного и как подложить подушки, чтобы обеспечить человеку максимальный комфорт. Мне очень нравилось работать у нее на отделении. К тому же больница находилась в Челси, совсем рядом с моим домом, поэтому я могла проводить там гораздо больше времени, чем отпущенные нам часы. А поскольку я привыкла подолгу стоять у мольберта, для меня не составляло труда провести весь день на ногах. Я всей душой полюбила сестринское дело и решила попытаться поступить на курсы, чтобы стать штатной медсестрой.