Но миссис Эрроль не заплакала. Она только подошла к окну и несколько минут стояла, не глядя на него; старик понял, что она старалась овладеть собой.

– Капитан Эрроль очень любил Доринкоурт, – сказала она наконец. – Он любил Англию, всё английское и всегда тосковал по родине. Он гордился своим домом и своим именем. Он захотел бы – я знаю это, – чтобы его сын увидел старинную усадьбу и получил воспитание, нужное для его будущего положения.

После этого миссис Эрроль подошла к столу и остановилась, кротко глядя на Гавишема.

– Вот чего хотел бы мой муж, – сказала она, – и так будет лучше для моего маленького мальчика. Я знаю, я уверена, что граф не захочет заставить его разлюбить меня; я знаю также, что, если бы он даже постарался сделать это, мой маленький Цедди, который так походит на отца, не испортится. У него горячая, верная душа и искреннее сердце. Даже в разлуке со мной он любил бы меня, а раз мы будем видаться, я не должна очень страдать.

«Она мало думает о себе, – подумал адвокат. – Она ничего не просит для себя».

– Сударыня, – громко сказал он, – я уважаю ваши заботы о сыне; он поблагодарит вас, когда вырастет. Уверяю вас, о лорде Фаунтлерое и его счастье будут заботиться. Граф Доринкоурт постарается предоставить ему все удобства.

– Я надеюсь, – сказала нежная мать срывающимся голосом, – что дедушка полюбит Цедди. У мальчика очень любящая натура, и его всегда любили.

Мистер Гавишем опять откашлялся. Он с трудом мог представить себе, чтобы капризный, себялюбивый, больной подагрой граф полюбил кого-нибудь. Однако адвокат понимал, что старому лорду будет выгодно по-доброму обращаться с ребёнком, которому предстояло сделаться его наследником. Знал он также, что, если Цедди сделает честь своему имени, дедушка станет гордиться им.

– Я уверен, что лорду Фаунтлерою будет хорошо, – заметил он. – Именно для его же счастья граф пожелал, чтобы вы жили поближе к нему и часто виделись.

Он не хотел повторять точных слов графа; это были и невежливые, и недружелюбные слова. Мистер Гавишем предпочёл передать предложение своего знатного доверителя более мягко и вежливо.

Он был снова поражён, когда миссис Эрроль попросила Мэри отыскать Цедрика и привести домой и Мэри сказала, где мальчик.

– Конечно, я сейчас же приведу его, – проговорила служанка. – Ведь он у мистера Гоббса. Сидит себе на высоком стуле подле конторки и разговаривает с ним о политике или играет посреди лавки бруском мыла, свечой либо картофелем, как славный, благоразумный мальчик.

– Мистер Гоббс знает его с рождения, – сказала миссис Эрроль. – Он очень добр к Цедди, и они очень дружны.

Гавишем вспомнил, что проездом он видел лавку, полную бочек с картофелем и яблоками, и в его уме снова зашевелились сомнения. В Англии сыновья воспитанных людей не дружат с бакалейщиками. Всё это казалось ему очень странным. Было бы ужасным, если бы у мальчика оказались дурные манеры и влечение к обществу грубых людей. Старый граф горько страдал от унижения, слыша, что его старшие сыновья любили людей недостойных. «Неужели, – подумал адвокат, – этот мальчик унаследовал наклонности дядей, а не хорошие качества своего отца?»

Разговаривая с миссис Эрроль, он до прихода Цедди тревожно думал об этом. Когда дверь отворилась, адвокат не сразу решился взглянуть на мальчика. Люди, знавшие мистера Гавишема, может быть, очень удивились бы, узнав, какие странные мысли шевельнулись в нём, когда он взглянул наконец на Цедрика, стремительно бросившегося к матери. Старик сильно взволновался; он сразу понял, что в комнату вошёл один из самых прелестных мальчиков, которых он когда-либо видел. Цедрик со своей сильной, лёгкой, грациозной фигурой и смелым, мужественным личиком был необыкновенно хорош; он высоко поднимал головку и держался прямо, смело. И он поразительно походил на отца; у него были отцовские золотистые волосы и тёмные глаза матери, только в них не светилось ни печали, ни робости. Это были невинно бесстрашные глаза; он смотрел, точно ещё никогда в жизни ничего не боялся и ни в чём не сомневался.

«С виду очень воспитанный ребёнок, – подумал Гавишем, – и замечательно красив». Но вслух старик сказал просто:

– Так вот маленький лорд Фаунтлерой.

И чем больше смотрел адвокат на маленького лорда, тем больше изумлялся. Он мало знал детей, хотя в Англии видел множество красивых розовощёких девочек и мальчиков, за которыми строго смотрели их воспитатели и гувернантки; некоторые были застенчивы, некоторые немножко шаловливы, но никто из них никогда не занимал церемонного, необщительного, старого, неприветливого адвоката. Может быть, участие к семье графа заставило Гавишема приглядеться к Цедди ближе, чем к остальным детям. Как бы то ни было, он следил за ним изо всех сил.

Цедрик не знал, что за ним наблюдают, и вёл себя как всегда. Он по своему обыкновению дружески пожал руку мистеру Гавишему и на его вопросы отвечал охотно и без колебаний, совершенно так же, как разговаривая с мистером Гоббсом. Он не был ни застенчив, ни дерзок. Беседуя с миссис Эрроль, Гавишем заметил, что мальчик прислушивается к их словам, как взрослый.

– Мне кажется, это очень благоразумный маленький человечек, – сказал Гавишем.

– В некоторых отношениях – да, – ответила она. – Он всегда охотно учился и много жил со взрослыми. У него смешная привычка употреблять длинные слова и выражения, которые он вычитал из книг или узнал от других, но он очень любит и детские игры. Мне кажется, Цедди довольно благоразумен, но иногда бывает настоящим маленьким шалуном.

Когда мистер Гавишем увидел Цедрика во второй раз, он понял, что миссис Эрроль сказала правду. Его карета огибала угол дома, и в эту минуту он заметил мальчиков, по-видимому очень оживлённых. Двое собирались бежать наперегонки, и одним из них был его милость, маленький лорд. Он кричал не меньше самого шумного из своих товарищей. Цедрик стоял рядышком с другим мальчиком, выставив вперёд ногу.

– Раз – приготовься! – кричал третий. – Два – смирно! Три – бежать!

Невольно заинтересованный, Гавишем высунулся из окна кареты. Он никогда не видывал ничего подобного: после сигнала ножки маленького лорда в красных чулочках быстро-быстро полетели, мелькая под короткими панталончиками. Он сжал руки в кулачки и наклонил лицо, его светлые волосы разлетались по ветру.

– Урра, Цед Эрроль, – закричали мальчики, прыгая от волнения. – Урра, Билли Вильямс! Урра, Цедди! Ура, Билли! Урра-ра-ра!

«Я полагаю, он выиграет», – подумал Гавишем. Мелькание красных ножек, крики мальчиков, усилия Билли Вильямса, к тёмно-коричневым ногам которого нельзя было относиться без снисхождения, так как он немного отстал от Цедди, – всё это вместе взволновало его. «Право, я надеюсь, что он выиграет», – пробормотал старик и, как бы в извинение себе, кашлянул.

В это мгновение толпа прыгавших, скакавших и шумевших мальчиков дико закричала. После заключительного отчаянного прыжка будущий граф Доринкоурт очутился подле фонарного столба и дотронулся до него ровно за две секунды до того, как подбежал задыхающийся Билли Вильямс.

– Ура в честь Цедди Эрроля, – закричали маленькие мальчики. – Ура, Цедди Эрроль!

Гавишем отодвинулся от окна, улыбнулся сухой улыбкой, откинулся на спинку сиденья и сказал:

– Браво, лорд Фаунтлерой.

Вскоре его карета остановилась подле дверей дома миссис Эрроль, в это время победитель и побеждённый направлялись туда же в сопровождении шумной толпы. Цедрик шёл рядом с Билли Вильямсом и что-то говорил ему. Его разгорячённое личико было очень красным, кудри прилипли к горячему влажному лбу, руки прятались в карманах.

– Видишь ли, – говорил он, очевидно, желая утешить Билли, – думаю, я выиграл потому, что мои ноги немножко длиннее твоих. Думаю, это так. Я на три дня старше тебя, и это даёт мне преимущество. Я на целых три дня старше тебя.

Его слова, по-видимому, ободрили Билли Вильямса; он снова стал улыбаться всему миру и начал немножко покачиваться, точно он победил на состязании, а не проиграл. Цедди всегда умел так поступать, что людям становилось ловко и хорошо. Даже в первый разгар торжества он помнил, что побеждённому может быть совсем не так весело, как ему, что, вероятно, Билли хотелось бы думать, что при других условиях победил бы он, а не Эрроль.

Немного позже Гавишем долго разговаривал с победителем, и этот разговор заставил его несколько раз улыбнуться и потереть костлявой рукой подбородок.

Миссис Эрроль позвали из гостиной, и адвокат остался вдвоём с Цедриком. Сначала Гавишем не знал, о чём говорить с таким маленьким собеседником. Ему пришло в голову, что, может статься, было бы лучше несколько подготовить Цедрика к встрече с дедушкой и к перемене жизни. Он понимал, что маленький лорд даже не представляет себе, какая новая жизнь ждёт его в Англии и в каком доме он поселится. Он даже не знал ещё, что его мать не будет жить вместе с ним. Было решено дать ему прежде оправиться от первой неожиданности, а потом сказать остальное.

Гавишем сел по одну сторону открытого окна; с другой его стороны стояло большое кресло, и Цедрик уселся в него, глядя на адвоката. Его курчавая головка лежала на мягкой спинке кресла, ноги были скрещены, руки засунуты глубоко в карманы, совсем как у мистера Гоббса. Пока миссис Эрроль была в комнате, он спокойно наблюдал за Гавишемом и после того, как она ушла, продолжал внимательно и задумчиво смотреть на него. Оставшись вдвоём, они помолчали немного; в это время Цедрик, казалось, изучал адвоката, а Гавишем, наверно, изучал Цедрика. Он не знал, что взрослый человек должен сказать мальчику, который выигрывает, бегая наперегонки, носит короткие панталончики и красные чулочки на ножках, недостаточно длинных, чтобы перевешиваться с сиденья глубокого кресла.

Но Цедрик избавил его от раздумий, сам начав разговор.

– Знаете, – сказал он, – я не понимаю, что такое граф.

– Нет? – спросил Гавишем.

– Нет, – подтвердил Цедди. – А между тем мне кажется, что, когда мальчик должен сделаться графом, ему следует знать это. Как по-вашему?

– Да, – ответил мистер Гавишем.

– Вам не будет трудно, – вежливо заметил Цедди, – вам не будет трудно дать мне оснение? (Иногда, употребляя слова, услышанные от взрослых, он не вполне правильно произносил их.) Как люди делаются графами?

– Граф получает титул от короля и королевы, – сказал Гавишем. – Обыкновенно человека делают графом за то, что он оказал какую-нибудь услугу своему государю или совершил подвиг.

– О, – сказал Цедрик, – значит, его выбирают, как президента!

– Да? – спросил Гавишем. – Ваших президентов выбирают за это?

– Да, – весело ответил Цедди. – В президенты выбирают очень хорошего и очень известного человека. Потом устраивают факельную процессию, собирают оркестры и говорят речи. Я думал, что, может быть, со временем сделаюсь президентом, но никогда не думал, что буду графом. Я ничего не знаю о графах, – поспешно прибавил он, боясь обидеть Гавишема тем, что не желал сделаться графом. – Если бы я знал что-нибудь о них, может быть, мне захотелось бы этого.

– Граф совсем не то, что президент, – заметил Гавишем.

– Да? – спросил Цедрик. – А почему? Может быть, не устраивают процессий с факелами?

Гавишем положил ногу на ногу и осторожно прижал кончики пальцев одной руки к концам пальцев другой. Ему пришло в голову, что пора яснее объяснить мальчику положение вещей.

– Граф очень… очень важное лицо, – начал он.

– Президент тоже! – вставил Цедди. – Факельная процессия тянется пять миль, пускают ракеты, оркестр играет. Мистер Гоббс водил меня смотреть процессию.

– Графы, – не вполне уверенно продолжил Гавишем, – часто бывают очень древнего происхождения.

– Что это такое? – спросил Цедди.

– Очень древнего рода, – повторил адвокат.

– Понимаю, – сказал Цедди, глубже засовывая руки в карманы. – Мне кажется, торговка яблоками подле парка очень древнего рода. Она так стара, что вы удивились бы, как она ещё стоит на ногах. Я думаю, ей лет сто, а между тем она сидит у лотка даже в дождь. Мне так жаль её, и товарищам тоже жалко. Раз у Билли Вильямса был чуть ли не целый доллар, и я попросил его каждый день покупать у неё яблок на пять центов. Денег хватило бы на двадцать дней, но через неделю ему надоели яблоки. Тогда – такое счастье! – один господин дал мне пятьдесят центов, и я стал покупать яблоки. Так жаль всякого бедного человека старинного рода! Она говорит, что у неё ревматизм в костях и в дождь ей делается хуже.

Глядя на невинное, серьёзное личико своего собеседника, Гавишем не знал, что и сказать.

– Боюсь, что вы не вполне поняли меня, – заметил он. – Говоря о старых родах, я не думал о старом возрасте. Я хотел сказать, что если имя древней семьи было известно очень давно – её называют древним родом; иногда целые сотни лет люди, носившие то или другое имя, были известны и о них говорилось в истории их страны.

– Вот таков и Джордж Вашингтон, – сказал Цедди. – Я слышал о нём с самого рождения, и он был известен ещё раньше этого. Мистер Гоббс говорит, что его никогда не забудут. Вы знаете, его не забудут из-за объявления независимости и праздника Четвёртого июля; кроме того, он был очень-очень смелый человек.

– Первый граф Доринкоурт, – торжественно произнёс мистер Гавишем, – принял графский титул четыреста лет тому назад.

– Ого, – сказал Цедди, – давно! Вы говорили об этом Дорогой? Ей будет очень интересно. Мы скажем ей, когда она придёт. Она так любит слушать всё занимательное. Ну а что ещё делает граф кроме того, что он принимает графский титул?

– Очень многие графы помогали править Англией. Некоторые были храбры и в древние времена бились в сражениях.

– Этого я сам хотел бы, – сказал Цедрик. – Мой папа был военным и очень храбрым человеком, таким же храбрым, как Джордж Вашингтон. Может быть, именно за это его и сделали бы графом, если бы он не умер? Я очень рад, что графы храбры. Смелость – преимущество! Прежде я многого боялся… Знаете, – в темноте, но когда я подумал о солдатах революции и о Джордже Вашингтоне, я исправился.