На следующее утро я пересек коридор и выглянул в окно, выходящее на запад. «Бентли» Мейтленда уже стоял на подъездной дорожке. Я позавтракал в столовой и быстро проделал обход, чтобы в последний раз убедиться, что все нормально. Когда я снова выглянул в окно в половине одиннадцатого, рядом с «бентли» появился длинный, будто катафалк, «ягуар». Рядом стоял шофер, прижав к уху транзисторный приемник.

Я вернулся в мужское отделение и стал читать новые записи. И тут сообразил, что обручальное кольцо сестры Дженкинс так и не нашли. Несомненно, разыскивать драгоценность среди чьих-то фекалий – занятие не из приятных. Должно быть, практикантка хотела покончить с неприятной работой как можно скорее и не слишком старалась. В таком случае драгоценное кольцо сестры Дженкинс затерялось в глубинах канализационной системы. Я как раз думал об абсурдности ситуации, когда подошла новая медсестра, только что из Лондона, и сказала:

– Извините, доктор Ричардсон, доктор Мейтленд ждет вас у себя в кабинете.

Я поспешно вернул карточку обратно в шкаф и поднялся наверх.

Мейтленд, как всегда, приветствовал меня крепким рукопожатием:

– Проходите, Джеймс.

Я ожидал увидеть одного визитера, но на честерфилдском диване сидели двое мужчин. Пожилого я узнал сразу же – это был один из американских коллег с фотографии в кабинете Мейтленда. Теперь он выглядел старше лет на десять, однако сохранил стройность и подтянутость, лицо покрывал ровный загар. Другой был намного моложе – атлетического телосложения и с квадратной челюстью. Волосы были подстрижены настолько коротко, что на первый взгляд он казался лысым. Сначала меня представили Вальтеру Розенбергу, затем его спутнику, Баку Страттону, – как оказалось, он работал в американской фармацевтической компании.

Мейтленд и Розенберг говорили не умолкая. И все же я не чувствовал себя лишним. Мне нравилось просто сидеть и слушать. Истинная привилегия наблюдать, как два гиганта психиатрии ведут дискуссию, обмениваются идеями. Через некоторое время я подошел к столу Мейтленда, чтобы принести Розенбергу чистую пепельницу, и увидел, что нижний ящик серого картотечного шкафчика приоткрыт. Внутри лежало несколько папок. Мельком я разглядел одно из имен. На папке было крупными буквами написано: «Кэти Уэбб».

Розенберг оказался прекрасным рассказчиком, особенно хорошо ему удавались смешные истории. Я как раз смеялся над одной из шуток гостя, когда Мейтленд вдруг попросил меня рассказать об эдинбургских исследованиях. Особенно его интересовал последний эксперимент, когда выяснилось, что даже в спящем состоянии мозг реагирует на эмоционально значимые стимулы. Например, стоило прошептать имя жены или мужа испытуемого, и электроэнцефалограмма мгновенно отражала повышенную активность, даже если человек глубоко спал. Молчавший до этого момента Страттон вдруг оживился и начал задавать очень конкретные, специальные вопросы. Мне показалось странным, что сотрудник фармацевтической компании так много знает об исследованиях сна.

– Эти результаты уже опубликованы? – спросил Розенберг.

– Нет, – ответил я. – Статья пока в работе.

– Буду очень благодарен, сэр, если пришлете мне копию, – проговорил Страттон и достал из кармана визитку.

Я не привык, чтобы ровесники обращались ко мне так уважительно, и немного смутился. На карточке было написано только имя и адрес: Восточная Сорок вторая улица.

– Что ж, джентльмены, – Мейтленд хлопнул в ладоши, – начнем, пожалуй?

Все закивали, и мы вышли в коридор. На площадке Мейтленд остановился и провел ладонью по резным перилам.

– Считается, что эти замечательные зверушки выполнены самим Робертом Гринфордом, другом Уильяма Морриса. Он тоже входил в братство прерафаэлитов.

Внизу мы встретили Хартли, он как раз протирал перила какой-то прозрачной маслянистой жидкостью. Хартли стоял на коленях с тряпкой в руке, но при нашем приближении встал по стойке «смирно», будто солдат, и почтительно склонил голову. На первом этаже Мейтленд указал на доспехи и сообщил, что это вещь начала пятнадцатого века. Сначала мы зашли в мужское отделение, потом в женское, но главным пунктом программы была комната сна. В ней мы и пробыли дольше всего – больше часа.

Розенберг задавал многочисленные вопросы о лекарствах и витаминах, спрашивал, не используем ли мы инсулин для повышения аппетита. Он обходил кровати кругом, вглядывался в лица пациенток, время от времени слушал им сердце при помощи стетоскопа. Мне не понравилась такая хозяйская бесцеремонность, и я не мог дождаться, когда он наконец оставит их в покое. Страттон встал в тени, прислонившись к стене, расставив ноги и убрав руки за спину. Был час дня – пора будить и кормить пациенток. Розенберг пожелал остаться и посмотреть.

Сестра Дженкинс с обычной четкостью руководила всей сложной процедурой – подъемом, кормлением, приемом лекарств, походом в туалет. Когда пациентки ели, Розенберг попытался разговорить Кэти Уэбб. Представился и попросил ее решить простой арифметический пример, но девушка сосредоточила все внимание на вилке, на него даже не взглянула.

– Да, – произнес Розенберг, повернувшись к Мейтленду. – Наши точно такие же.

– Ваша группа давно лечится? – спросил Мейтленд. Так он их всегда называл – группой.

– Пять месяцев, – ответил Розенберг.

Мейтленд вздрогнул от неожиданности.

– Пять месяцев?

– Да. Впрочем, не подряд – пришлось сделать большой перерыв, – подтвердил Розенберг. – Не все идет по плану. Двоих мы потеряли.

– Проблемы с кишечником?

– Нет, легочная инфекция. Вот такая неудача.

Мейтленд кивнул.

– А в следующий раз сколько будет длиться терапия?

– Посмотрим, сколько понадобится, – ответил Розенберг. – Я вам сообщу, как идут дела.

Когда все пациентки снова уснули, Мейтленд похвалил сестру Дженкинс.

– Отличная работа, – тихо произнес он.

Снова Мейтленд говорил и действовал четко, по-военному. Американцы направились обратно в кабинет вместе с ним, я же вернулся в комнату сна. На прощание Розенберг сжал мою руку и проговорил:

– Будете когда-нибудь в Нью-Йорке – сразу звоните. – Глаза его светились живым умом.

Я поблагодарил за приглашение.

В половине четвертого «ягуар» все еще стоял около больницы. Но, когда я выглянул в окно два часа спустя, обе машины уже уехали.

Тем вечером я сидел возле бюро и пытался закончить статью, но остался недоволен написанным. Язык был слишком сух, предложения отрывисты – текст читался трудно. К тому же разболелась голова – видимо, из-за тщетных попыток сосредоточиться. Я закурил сигарету и подумал о Джейн. Закрыл глаза, и наш поцелуй предстал передо мной во всех подробностях. Я вновь ощутил вкус ее губ, запах ее духов.

После поездки в Саусуолд нам всего один раз удалось поговорить наедине. Я предложил снова встретиться в выходные, но Джейн уже пообещала матери, что навестит ее в Лондоне. Джейн крепко сжала мою руку и сказала: «Ничего. Мы обязательно справимся». Правда, я не совсем понял, о чем она.

От мощного порыва ветра задрожали оконные стекла. Я решительно перечеркнул только что написанные два абзаца. Затушил сигарету и убрал бумаги в нижний ящик. Резерпин был все еще там. Руки не доходили выбросить. Я взял таблетки, повернулся к мусорному ведру, но почему-то передумал и положил лекарство на место. Посмотрел на часы. Было половина двенадцатого.

Зевая, прошаркал по коридору и добрался до спальни. Нащупал в темноте выключатель. Раздался тихий щелчок, и комнату озарил свет. Вот большая металлическая кровать, комод, массивный платяной шкаф. А посередине ковра, примерно в ярде от меня, поблескивал какой-то маленький предмет. Я присел на корточки.

– Это же…

Я и сам не заметил, как произнес эти слова вслух, голос звучал неестественно громко.

Я поднял предмет и положил на ладонь. Это было обручальное кольцо. Я попытался надеть его на указательный палец, но мне оно было мало. Вне всяких сомнений, кольцо женское.

Неужели я стал жертвой розыгрыша? У Хартли есть запасной ключ… Но я тут же сообразил, что ни он, ни сестра Дженкинс не похожи на любителей подобных забав. К тому же трудно представить, чтобы эти двое что-то делали вместе. Может, сестра Дженкинс приказала Хартли подбросить кольцо ко мне в комнату, чтобы потом обвинить меня в краже? Нет, это какая-то глупость. В голову приходил один вариант за другим, и все одинаково нелепые. Оставалось одно: Алан Фостер спрятал кольцо сестры Дженкинс в заднем кармане моих брюк, а сегодня утром, когда я одевался, оно выпало. Тот факт, что я не почувствовал кольцо в собственном кармане, только лишний раз доказывал, как я замотался на работе.

Я уже хотел звонить сестре Дженкинс, чтобы сообщить, что кольцо найдено, однако решил, что не стоит говорить ей правду. Чего доброго, подумает, что я слишком рассеянный, или обвинит в халатности. А потом еще поделится наблюдениями с Мейтлендом. Как следует поразмыслив, я решил сочинить какую-нибудь историю, чтобы не выставить себя с неблаговидной стороны. Положил кольцо на тумбочку и откинул с кровати покрывало.

Лежа в постели, я слушал шум моря и вспоминал поцелуй с Джейн. Вскоре могучие волны унесли меня в океан сна.

«От доктора Джозефа Грейсона

Отделение психологической медицины

Королевская лондонская больница

Уайтчепел

Лондон E1

23 июня 1955 года

Доктору Хью Мейтленду Отделение психологической медицины Больница Святого Томаса Лондон SE1

Уважаемый доктор Мейтленд! Спасибо, что согласились принять пациентку, о которой мы с вами вчера говорили по телефону, – мисс Изабель Джойс Стивенс (дата рождения – 12.10.1929, адрес – Олд-Элмс-Хаус, 28, Роуп-стрит E2). Я наблюдаю ее уже пятнадцать месяцев и хотел бы услышать ваше мнение относительно того, что следует предпринять в дальнейшем. Пациентке двадцать шесть лет, но за свою короткую жизнь она успела обзавестись сразу многими диагнозами, причем некоторые довольно необычные. Среди них – маниакально-депрессивный психоз, меланхолия и катоптрофобия. Мое мнение таково: пациентка страдает от тяжелой формы маниакально-депрессивного состояния с ярко выраженными психотическими расстройствами.