Глава VIII

Егерь – Колокольчики в городе запрещены – Гостиница «Анаев» – Транспорт любопытной формы – Закон против клеветы – Цены на продовольствие в Самаре – Уровень смертности среди детей – Podorojnayas, или проездные документы – Книга для ворчунов – Недопонимание между ямщиком и моими лошадьми

Пока мы ждали свежих лошадей, в дом заглянул местный егерь. Он сообщил, что в округе сильно расплодились волки и что они очень вредят поголовью скота; за эту зиму он успел уже подстрелить несколько штук – одного за два дня до нашего приезда. Хозяин дома, крепкий и сильный мужчина, увидев мое ружье, предложил нам задержаться на пару дней, чтобы поохотиться. В округе, как он уверял, водилась хорошая дичь. Однако мой спутник спешил в свои угодья; что до меня, то 14 апреля – дата окончания моего отпуска – висело надо мной как дамоклов меч.

На счету был каждый день. И хотя предложение выглядело крайне соблазнительным, времени на него у меня не осталось. Примерно через шесть часов мы оказались на реке Самаре, где ее широкое русло сливается с Волгой. Мы проскочили через него по льду, и наш возница остановил коней, чтобы подвязать свисавший с дуги колокольчик. Согласно его словам, город располагался совсем близко. В предместьях звон колокольчиков был запрещен, дабы не пугать городских лошадей.

Мы быстро проехали несколько широких улиц, добротные дома вдоль которых красноречиво говорили о зажиточном состоянии своих обитателей, и через пять минут я оказался под крышей гостиницы «Анаев», превзошедшей все мои ожидания от того, на что я мог рассчитывать так далеко от железной дороги.

Надо было спешить, поскольку время уже близилось к обеду. Мы немедленно начали приготовления к дальнейшему путешествию; правда, товарищ мой ехал в другом направлении, так как поместье его лежало в стороне от дороги на Оренбург. Я сожалел о предстоящем нам расставании. Он оказался надежным и бодрым спутником, а перспектива поездки через степь в одиночестве, когда на протяжении сотен миль не с кем перекинуться даже словечком, отнюдь не казалась мне приятной. Однако, как говорят французы, a la guerre comme a la guerre^[9], и выражение это в равной степени применимо к поездке по зимней России. Примирившись с неизбежностью ситуации, я оставил все посторонние мысли и занялся сбором провизии в дорогу, а также поисками саней, которые мне предстояло купить здесь, чтобы добраться, если повезет, до Оренбурга, а то и до Хивы.

И вот мне доставили для осмотра транспортное средство, напоминавшее своей формой гроб. На одном из полозьев я обнаружил трещину, делавшую сани негодными для путешествия. Владелец транспорта использовал все свое красноречие в попытке убедить меня в преимуществах поврежденного полоза и выглядел крайне удивленным, услышав, что я не разделяю его точку зрения; когда тщетность этих усилий, однако, стала ему очевидной, он пообещал распорядиться насчет ремонта и полной готовности саней к исходу ночи.

Вечером я наткнулся в одной газете на любопытную статью, из которой узнал о строгом судебном преследовании клеветников, принятом в России. Там рассказывалось о некоем господине Вайнберге, подавшем в суд на издателя журнала «Дело» за то, что тот назвал его попрошайкой. Издатель, согласно представленным доказательствам, заказал истцу перевод какого-то текста. Исполнив работу, господин В. написал своему работодателю письмо с требованием выплаты пятидесяти рублей в счет причитающегося ему гонорара. Не получив никакого ответа, он явился в редакцию лично и объявил, что без денег никуда не уйдет. Издатель же в свою очередь отправил ему с подручным один рубль, завернутый в бумагу, на каковой было написано: «Это вам за попрошайничество» – или что-то в таком роде. Защитник в суде принес извинения от лица своего клиента, объяснив его поведение преклонным возрастом; тем не менее суд не счел этот аргумент существенным и приговорил издателя к двум неделям тюремного заключения, которое, несомненно, явилось вполне заслуженным наказанием; при этом я совершенно уверен, что у нас в Англии за подобное выражение ответчику не присудили бы даже штраф. Русский закон относительно клеветы, или, точнее сказать, оскорбления, весьма обстоятелен. Во владениях российского императора суровое наказание может последовать за множество таких слов, какие у нас в качестве клеветы ни в коем случае рассматриваться не будут.

Жители Самары с нетерпением ожидали скорого завершения строительных работ на железной дороге от Сызрани до их города. Наиболее заинтересованными лицами являлись землевладельцы, поскольку дорога открывала новые рынки сбыта для их зерна. Продукты питания стоили очень недорого – лучшая говядина обходилась по семи копеек за фунт, а за хлеб просили две с половиной копейки, тогда как двадцать бутылок водки можно было купить за четыре рубля; последнее обстоятельство словно нарочно побуждало обитателей этого благословенного сообщества напиваться, если к тому была охота – причем за гораздо меньшие деньги, чем указывалось на одном плакате, висевшем несколько лет назад на стене паба в Рэтклифе, где черным по белому было написано следующее: «Внимание! Напейся и стань счастливым – всего за один пенни».

Баранина тут стоила даже дешевле, чем говядина, – шесть копеек за фунт, а за превосходную корову просили тридцать рублей. Сотня свежих яиц обходилась в один рубль с полтиной. Когда я выписал себе все эти цены из того списка, который любезно был предоставлен мне служащим гостиницы «Анаев», я начал подозревать, что все прочитанное мною в детстве касательно географических координат земли обетованной являлось просто-напросто мифом. Это вожделенное место находилось именно здесь, в Самаре, способной стать обителью блаженства для всех молодых, исполненных меланхолией холостяков, столь жаждущих брака и время от времени публикующих в наших ежедневных газетах свои скорбные элегии о том, как сильно им бы хотелось жениться по сто раз в год. Извольте! Пусть приезжают в Самару и заводят себе хоть целый гарем – при том условии, разумеется, что дамы их сердца будут согласны питаться одной бараниной и говядиной.

Цен ниже самарских я не встречал нигде в мире, кроме африканского Судана. Упитанная овца стоила там четыре шиллинга – как и сотня яиц, например, – а в районе Белого Нила даже стоимость живого человека оказалась до невероятности невысока. Мало кто у нас в Англии поверит тому, что мать могла там за малую толику зерна продать свое собственное дитя незнакомцу.

Этот ребенок, правда, и сам был не очень высокого мнения о родительском доме, потому что позже, когда хозяин его, некий англичанин, проезжавший через родную деревню паренька, предложил ему вернуться к матери, мальчик заплакал и объяснился на ломаном арабском: «Нет, сэр, пожалуйста, только не к маме. У нее для меня нет одежды; вы дали мне одежду. Мама не кормила меня, а у вас много еды. Отец дерется палкой, а у вас ничего делать не надо – только пить, есть и готовить еду. Я умоляю, не надо к маме!»

Несчастный мой маленький Агау вернулся впоследствии со мной в Каир и к настоящему времени, я уверен, забыл посреди добродетелей и пороков древней столицы фараонов и про своего отца, и про мать, и про домашние обычаи.

Несмотря на то что Самара и фактически все юго-восточные провинции России привлекают переселенцев невысокой стоимостью земли и дешевизной продуктов, наряду с этими преимуществами существует серьезная и значимая для всей страны проблема. Я имею в виду уровень смертности, особенно среди младшего поколения. Из 1000 рожденных детей 345 умирают в первые пять лет, еще 40 – в следующие пять лет, 19 – за такой же срок в дальнейшем, и столько же – до истечения двух десятилетий. Таким образом, 423 человека из 1000 не доживают до двадцатилетнего возраста. В другой статистической таблице я нашел следующие цифры: из 10000 рожденных детей 3830 умирают в первый год, 975 – во второй, и 524 – на третий. Трудно определить, является ли причиной тому крайняя суровость русской зимы или наклонность родителей к спиртному, препятствующая заботе о потомстве. Возможно, оба эти фактора влияют на ситуацию. Мне часто доводилось слышать от образованных русских людей, что дело обстоит именно таким образом. Также они обвиняют систему сиротских приютов, изначально созданную для борьбы с этой проблемой, но в итоге, по их мнению, приведшую к падению нравственности и сильному росту смертности по всей империи.

Между Самарой и Оренбургом действует постоянный почтовый тракт. Не так давно власти установили на здешнем маршруте новую форму проезда, упразднившую старый порядок вещей, когда требовался паспорт или podorojnaya. В прежние времена путешественник сначала должен был посетить полицейский участок и сообщить, куда он едет, указав количество лошадей, необходимых для его упряжки. Ему выдавали печатный бланк, в который вносилось его описание, а также распоряжение станционным смотрителям способствовать ему в дороге. Однако сейчас эта устаревшая система уже в прошлом и между Самарой и Орском, который расположен в ста сорока милях за Оренбургом, курсирует volnaya potchta.

Все, что требуется нынче от проезжающего на почтовых станциях, это лишь попросить свежих лошадей. Они будут предоставлены либо немедленно, либо при первой возможности. Путешественник платит авансом по четыре копейки за лошадь на каждую версту.

Следующим утром меня разбудили, едва встало солнце. Закончив последние приготовления, я уселся в свои только что приобретенные сани, получившие необходимый ремонт, и выехал в сторону Смышляевской^[10], где находилась первая почтовая станция на пути в Оренбург; от Самары она отстояла примерно на двадцать верст. Местность вокруг расстилалась абсолютно плоская и не вызывавшая ни малейшего интереса. Разбросанные там и сям редкие деревья своей неприютностью и наготой еще более подчеркивали общую безжизненность пейзажа. Повсюду, куда достигал взгляд, не было ничего, кроме снега. Признаки жизни отсутствовали, и только несколько унылых ворон и галок время от времени взлетали на пару секунд, чтобы размять крылья, а потом возвращались на свое прежнее место у какой-нибудь печной трубы, чтобы хоть немного согреться. Путь мой в точности напоминал дорогу между Сызранью и Самарой, потому что на самом деле зимой в России все места либо похожи друг на друга, либо скрыты от глаз под глубоким снегом.

Станционные домики на той дороге, по которой я ехал, отличались опрятностью и чистотой. Обстановка обычно включала в себя диван, набитый конским волосом, несколько деревянных стульев и цветные эстампы с изображением императора и других членов царской семьи, развешанные по стенам в попытке украсить помещение. В наличии к тому же имелась жалобная книга, куда любой путешественник мог записать свои обиды, если таковые были ему учинены. Потом жалобы рассматривались станционным смотрителем, чей долг, помимо основных обязанностей, также состоял в неукоснительности подобной ежемесячной процедуры. Ожидая замены лошадей на станциях, я иногда перелистывал страницы этой книги для любителей поворчать, а порой и сам добавлял туда что-нибудь. В основном пассажиры брюзжали по поводу дурного состояния лошадей.

Сразу после заката я прибыл в Бодровский^[11], где задержался лишь для того, чтоб выпить пару стаканов чая и укрепиться духом против крепчавшего мороза, поскольку термометр показывал уже двадцать пять градусов ниже нуля (по Реомюру), после чего я выехал в сторону Маломальского^[12], до которого оставалось двадцать шесть с половиной верст. Добраться туда я надеялся часам к девяти вечера, дабы успеть заморить червячка перед дальнейшей дорогой. Зимнее путешествие на санях пробуждает аппетит, и организм требует хорошей подпитки для поддержания жизненных сил. Правда, не стоит забывать, что в России довольно глупо строить планы, опирающиеся на часовой график. Туземцы здесь отличаются поистине магометанским безразличием к отсчету времени, и путешественник, хочет он того или нет, вынужден смириться и уступить своенравию их природы.

Неожиданно я услышал щелчки, похожие на пистолетные выстрелы, – звуки кнута, гулявшего по спинам моих лошадей, – и понял, что между ними и ямщиком возникло определенное недопонимание. Незадолго до этого повалил густой снег; в наступившей тьме я не видел даже спины своего возницы. Наши измученные лошади блуждали в разные стороны в тщетной попытке вернуться на укатанную дорогу, с которой они со всей очевидностью сбились. Возница слез с облучка, оставив меня присматривать за лошадьми, и теперь кружил подле саней в надежде отыскать дорогу.