Глава VI

Полынья – Трудный выбор – Надо ехать по воде – Подготовка к прыжку – Цены на землю – Наша первая остановка – Просеивание зерна – Идолопоклонничество в России

Дорога тем временем сделала крюк, и наш возница направил коней к берегу. В этот момент идущая прямо перед нами упряжка проломила лед, и лошадь стала испуганно биться в воде. Глубина здесь не превышала, к счастью, четырех футов, поэтому вытащить животину не составляло труда. Гораздо более важной задачей было понять, как нам теперь добраться до берега. Между нашими санями и твердой землей простиралась обширная полынья, проехать через которую, не промокнув, казалось уже невозможным.

– Чудесно, – буркнул мой компаньон. – Просто чудесно. Давайте-ка выберемся из саней и хорошенько оглядимся. Поищем местечко, где можно проехать.

– Да здесь проскочу, – подал голос наш Ииуй, сияя широкой улыбкой на лице цвета вареного омара.

Судя по всему, его забавляло наше положение.

– Я тебе проскочу, шельма, – рявкнул мой компаньон. – Стой на месте, пока мы не вернемся.

После продолжительных поисков мы обнаружили участок, где ширина полыньи не превышала двенадцати футов. Какие-то крестьяне, рыбачившие поблизости, подошли к нам и предложили помощь. Один из них принес шест длиной около восьми футов, при помощи которого, как он сказал, мы могли бы перепрыгнуть через промоину. Мой товарищ посмотрел на меня с меланхоличной улыбкой, отражавшей борьбу решимости и сомнений.

– Ужасно, – сказал он. – Однако выбора у нас нет. Боюсь, придется прыгать.

С этими словами он взялся за шест и воткнул его покрепче в илистое дно.

– А если на той стороне подо мной лед провалится? – замер он вдруг в нерешительности, отпустив шест.

– В таком случае готовьтесь принять ванну, – был мой ответ. – Однако же поспешите. Чем дольше вы тянете, тем больше сомнений. Стоять очень холодно. Прыгайте поскорей.

– Да я вот подумал, – продолжал мой компаньон, – не лучше ли будет все же в санях? Так я, пожалуй, только снизу подмокну. А то ведь и вправду, чего доброго, треклятый лед подо мной не выдержит. Вес-то у меня будь здоров.

В этом с ним нельзя было не согласиться, поскольку в своих мехах и во всей остальной одежде он весил, как минимум, двадцать стоунов^[5].

– Да и силенки у меня уже не те, что прежде, – продолжал он. – Провалюсь ведь, а потом замерзну насмерть.

В этот момент его опасения почти подтвердились. Лед под ним треснул, и одной ногой он где-то на фут ушел в воду. Отпрыгнув назад, товарищ мой объявил:

– Только в санях! Треклятой палке не доверюсь ни за какие коврижки.

Момент был ужасный, и я не могу сказать, что наслаждался всей этой ситуацией. В жизни человека бывают такие минуты, когда у сердца возникает вдруг неистребимое желание выскочить куда-нибудь из груди. Чувство это весьма пренеприятное и хорошо знакомое мне по скачкам в Лестершире, когда лошадь галопом подходит к так называемому «снегирю» (препятствие в виде плотной живой изгороди, а также скрытого за ней рва), и вам совершенно неясно, что ожидает вас по ту сторону; однако на скачках за вами наблюдает множество людей, и это ко многому обязывает. В то время как здесь не было никаких зрителей, кроме нескольких ухмыляющихся мужиков и моего товарища, который решил отказаться от вызова и потому считал, что и мне будет лучше и благороднее последовать его примеру.

Вопрос благородства, помещенный меж двух вариантов – проехать ли по воде в санях или рискнуть, прыгнув с шестом, – казался мне сейчас решительно неуместным. Выбор был хуже некуда, однако я остановился на втором пути, будучи слегка раздражен из-за насмешек веселившихся на наш счет крестьян. Они пребывали в полном восторге от нашего конфуза, негромко обмениваясь абсолютно справедливыми, но в то же время крайне неуважительными замечаниями по поводу размеров, которые мы с моим компаньоном приняли в своих одеяниях.

– Ты погляди, какие толстые! – говорил один.

– Да нет, это из-за шуб, – отвечал другой.

– Экий увалень, – продолжал третий. – Я бы вот легко перепрыгнул!

– Ты знаешь, я тебе вот что скажу, дружок, – наконец отозвался я, – если будешь продолжать в том же духе, скорее всего, сам прыгнешь – либо через полынью, либо прямо в нее, поскольку мне надо определить точное расстояние. Вот швырну тебя первым, и сразу станет понятней, насколько тут широко и глубоко.

Мысль моя, высказанная довольно резким тоном, произвела желаемый эффект. Ухватившись за шест, я приготовился к прыжку, не представлявшему никакой сложности для человека без тяжелой шубы, однако для меня, во всей моей дорожной экипировке, являвшемуся серьезным вызовом. Раз, два, три! Толчок, ощущение полета, скольжение, попытки устоять – и вот я уже на другой стороне, слегка промочив лишь одну ногу, отчего валенок на ней почти мгновенно покрылся сверкающей коркой льда.

– Садитесь быстрей! – крикнул мой друг, успевший к этому времени переехать полынью на санях. – Надо спешить.

И мы помчались дальше в сторону Самары, не успев даже толком проверить, насколько пострадали мои патроны и весь остальной багаж, лежавший на дне саней, от этого невольного купания.

Поместья в окрестностях Сызрани сильно выросли в цене, с тех пор как железная дорога дошла до этого города. Одна desyatin земли (2,7 акра) стоит сейчас двадцать рублей, тогда как в Самаре ее можно купить вполовину дешевле. Земля в России приносит хороший доход. Любой землевладелец в этой стране считает, что у него имеются причины быть недовольным, если на вложенные средства он не получает шести – восьми процентов чистой прибыли.

Один английский джентльмен, уважаемый всеми член парламента, предвидя рост цен на землю и на недвижимость в Самарской губернии, купил здесь большое красивое поместье. По мнению моего компаньона, он удвоит вложенный капитал, если через два-три года пожелает расстаться со своим приобретением.

Тем временем мы неуклонно приближались к нашей первой стоянке. Это было крестьянское хозяйство, известное под именем Нижне-Печерский хутор и расположенное в двадцати пяти верстах от Сызрани. Когда мы подъехали, несколько человек во дворе сельского дома занимались просеиванием злаков. Метод, избранный ими для очистки зерна, применялся, возможно, еще до потопа, поскольку, подбрасывая злаки лопатой высоко в воздух, они просто давали ветру сдувать шелуху, а зерна падали на обширное покрывало. Урожай после этого считался просеянным и готовым к отправке на мельницу. В целом хозяйство содержалось в чистоте, а в самом доме чудесным образом отсутствовали животные. В избе у русского крестьянина, особенно в зимние месяцы, нередко можно увидеть теленка, проживающего вместе с семьей. Однако сюда опрятная хозяйка не допускала этих иноплеменных гостей. Половицы сияли чистотой и свежестью, говорящей о том, что здесь привыкли намывать полы. Весь дом, полностью сделанный из дерева, состоял из двух просторных комнат с низкими потолками. Большая глинобитная печь отапливала оба помещения. Входная дверь из тяжелого дерева вела в небольшой коридор, в противоположном конце которого висела традиционная икона, обязательная почти в каждом русском доме.

Эти obrazye существуют в разных вариантах, но в основном изображают либо святых, либо Троицу. Рельефная основа из меди покрыта серебристым окладом, обрамленным безвкусной бахромой с какою-то мишурой. Бесконечные поклоны и крестные знамения, какими осеняет себя крестьянин перед этими идолами, являют собой весьма непривычное зрелище для англичанина, особенно если ему было сказано, что между греческой верой и его собственной разницы почти нет. Будь это правдой, стоило бы как можно скорее исключить из нашего богослужения всякое упоминание о второй заповеди. Нам, пожалуй, скажут, что русское крестьянство в этих образах видит лишь символы, а на самом деле молится Богу живому. Отправьте того, кто питает подобные иллюзии, в Россию поговорить с местными жителями про их иконы, лучше всего – в Киев во время народного паломничества к мощам святых. Полагаю, он после этого скажет, что во всем мире нет страны, более подверженной суевериям, чем Россия.

На печи высотой в пять футов лежал дощатый настил, от которого до потолка было еще около трех футов. Там находилось спальное место для всей семьи, днем периодически используемое в целях просушивания одежды. Эту лежанку русский мужик предпочитает всем другим уголкам своего жилища. Он любит поваляться там и хорошенько прогреться, чтобы приготовить себя к поджидающему снаружи морозу. Дом, где мы остановились передохнуть, обошелся при строительстве в две сотни рублей (около двадцати шести фунтов нашими деньгами). Принимавшая нас добрая хозяйка явно гордилась им. Она умела читать и писать, что нечасто бывает среди крестьянок в российской глубинке.

К этому времени лошадей нам поменяли на свежих. Новый ямщик почти закончил приготовления к нашему дальнейшему путешествию на санях. Обмотав себе ноги предварительно прогретыми на печи портянками, он натянул пару теплых сапог, после чего взял еще одну пару, побольше, и натолкал в нее сена. Обувшись и в эту пару, он облачился в огромный тулуп, шапку, башлык и объявил, что готов отправляться.

Когда мы вышли за порог, нас охватил жуткий холод. За последние полчаса столбик термометра упал еще на несколько градусов. Ветер усилился и теперь завывал и посвистывал в карнизах крестьянского дома, окутывая его мириадами хаотично мелькавших снежинок. Из саней, куда уже уселся мой компаньон, долетело негромкое постукивание. Ощутив холод, он старался поддержать кровообращение в ногах, притопывая по днищу нашего транспорта.

Глава VII

Мороз пощипывает – Измученные лошади – Ямщицкое понимание расстояний – Остановка – Наши нечаянные соседи – Набожный, но немытый торговец – Величественный рассвет – Уговор есть уговор

Очень скоро я почувствовал покалывание и пощипывание, памятное по тем временам, когда в детстве мы играли в снежки. Чтобы хоть немного согреться, мне приходилось усиленно ерзать, сидя на своем месте. Снег валил крупными хлопьями. Ямщик с трудом находил дорогу. Измученные лошади временами буквально тонули в наметаемых ветром сугробах. Они едва пробивали себе путь. Возница щелкал кнутом по их изможденным бокам, и звук этот напоминал пистолетные выстрелы. С губ ямщика летели бесчисленные проклятия:

– Ах ты, скотина!

Хлоп:

– Да чтоб тебя!

Хлоп.

Удары доставались в основном кляче, которая, судя по виду, досыта не ела овса никогда в жизни.

– Пошла, тварь ленивая!

Хлоп! Хлоп! Хлоп!

– Ах ты ж Господи Боже мой!

Закричав это, он всем телом навалился на край саней, сильно накренившихся в этот момент и грозивших перевернуться.

– Сколько еще до следующей стоянки?! – внезапно рявкнул мой компаньон, и по его голосу я понял, что даже он по причине мороза и всей этой ситуации утратил присущее ему равновесие.

– Четыре версты всего, ваше благородие! – прокричал в ответ наш Ииуй, изо всех сил пытаясь удержать сани, чтобы они не перевернулись.

Русская верста ближе к ночи, да еще в тех условиях, которые я постарался донести до читателя, – величина глубоко неопределенная. Шотландскую «милю с хвостиком», ирландскую лигу, испанскую legua^[6] или даже немецкий stunde^[7] все-таки в любой момент можно высчитать, чтобы разозлить путешественника, но вот с русской верстой этот номер не проходит. Судите сами, верста составляет примерно две трети английской мили, однако спустя целый час езды мы услышали, что ехать нам осталось еще две версты, и это говорило либо о неспособности нашего ямщика к определению расстояний, либо о его наклонности врать.

В конце концов мы все же достигли какой-то растянувшейся посреди поля деревни с разбросанными там и сям домишками, очень похожими на тот, который я описал выше. Лошади наши остановились у дома на отшибе. Хозяин вышел встретить нас на крыльцо.

– Самовар! – потребовал мой компаньон. – Ставь самовар живо!

Спешно пройдя мимо хозяина и торопливо скинув шубы, мы прижались к теплой печи, чтобы восстановить кровообращение.

Через несколько минут, когда застывшая в венах кровь снова побежала положенными ей руслами, я стал осматриваться вокруг и наблюдать за другими людьми в комнате. По большей части ими оказались евреи, о чем легко было судить по лицам, безошибочно свидетельствовавшим об их принадлежности к племени Израилеву. Несколько стоявших в углу ящиков с товарами указывали на род занятий своих владельцев. Это были лоточники, торгующие вразнос различной бижутерией на радость женам местных землевладельцев и зажиточных крестьян.

Запах в помещении оставлял желать лучшего. Смрад, источаемый овчинными тулупами, немытой человеческой плотью и чем-то жирным, что жарилось в грязной сковороде, вынудил в итоге моего компаньона потребовать другую комнату. Нас провели в небольшую каморку, располагавшуюся по соседству. Неприятный запах доходил и сюда, но все же не был таким ужасным, как в основном помещении.

– Тут немного получше, – пробурчал мой товарищ, распаковывая свой баул и вынимая чайник с двумя металлическими баночками, содержащими сахар и чай.

– Давай, тетка, быстрей! – крикнул он старухе, заправлявшей всем в доме. – Тащи самовар!

Вскоре эта весьма пожилая женщина, которой могло быть и восемьдесят, и сто лет – старость согнула ее почти вдвое, – внесла весело клубившийся паром и потрескивающий раскаленными углями большой самовар.

К этому времени я уже открыл свои котелки и вынимал их содержимое.

– Давайте-ка помогу, – предложил мой друг, пытаясь порезать одну из котлет ножом.

С тем же успехом он мог бы вознамериться прострелить лист железа из игрушечного ружья, заряженного горохом, – мясо превратилось в увесистый кусок льда. Оно было твердым как кирпич; с хлебом приключилось то же самое. Лишь после того, как наша провизия примерно на десять минут была помещена в печь, мы смогли хоть как-то приступить к трапезе. Мой компаньон тем временем приготовил поистине восхитительный напиток, и с большим стаканом чая янтарного цвета, в котором плавал тоненький ломтик лимона, я начал осознавать, насколько это на самом деле приятно – побывать в такой передряге. Лишь перенеся определенные бедствия, мы способны по-настоящему оценить радости жизни. «Что есть удовольствие?» – спросил однажды ученик своего наставника. «Отсутствие боли», – ответил философ. И пусть любой, кто сомневается в том, что ощущение божественного восторга может быть достигнуто при помощи самого обычного стакана чая, отправится путешествовать на санях по России, когда ртуть в термометре падает до двадцати градусов ниже нуля (по Реомюру), а ветер продувает до костей и даже еще глубже.

Примерно через час мы были готовы ехать дальше. Но не наш ямщик; на увещевания моего компаньона он ответил следующим образом:

– Нет, bacooshka (обращение это, насколько я понял, означает «маленький отец»), там буран. Заблудимся да перемерзнем. К тому же еще и волки, прости Господи! Сожрут ведь. Или лед на реке треснет, и все потонем. Давайте здесь, бога ради, переночуем!

– Если повезешь нас, – вмешался я, – на чай дадим побольше.

– Ох, ваше благородие, – ответил он, – останемся на ночь, а завтра лошадок новых получим – и полетим дальше птицей.

Переубедить его не было никакой возможности. Вручив себя в руки судьбы, мы с товарищем улеглись на пол в попытке хоть ненадолго уснуть, невзирая на шум из соседней комнаты. Еврейские торговцы затеяли там сделку с древней хозяйкой дома, пытаясь продать ей что-то из своих товаров. Несмотря на преклонный возраст, она весьма живо отстаивала свои интересы. Визгливые интонации ее голоса в сочетании с гнусавыми восклицаниями иудеев отнюдь не способствовали мирному сну.

Тут еще к нам в комнату ввалился закутанный в овчину и покрытый снегом новый торговец. Он стал креститься и кланяться перед иконой, которая висела на стене. Завершив этот ритуал, он пристал к хозяину дома, пытаясь выторговать у него лошадь до следующей станции дешевле, чем она стоила. Однако владельца его красноречие нисколько не тронуло, и торговец, понявший бесполезность своих усилий, вернулся к нам в комнату, где сбросил свои сапоги едва не на голову моему товарищу и объявил о своем намерении провести ночь в нашей компании. Русский джентльмен твердо возразил на это, используя весьма энергичные выражения. В дополнение к запаху, источаемому самим торговцем и его одеяниями, существовала вполне реальная возможность того, что его одежда и борода населены довольно крупной колонией существ, имя которых упоминать здесь нет никакой надобности.

– Ни в коем случае, братец, – сказал мой товарищ, брезгливо поднимая овчину лоточника и вынося ее на вытянутой руке в соседнюю комнату. – Туда иди, братец, ради бога. Со своими поспишь.

Но уснуть было невозможно. Новоприбывший внес дополнительную струю раздора среди торговцев. Все, кто находился в соседней комнате, представляли собой весьма странную группу – хозяин дома, его мать, жена, сестра жены, два или три ребенка и пятеро торговцев – все они, сбившись в кучу, отнюдь не освежали воздух, и без того затхлый и спертый в этом жилище. Но что меня удивило больше всего, так это здоровый вид у детей. Казалось бы, они должны были выглядеть слабыми, бедными и больными – но нет; старший из них, толстощекий румяный паренек лет десяти, являл собой картину идеального здоровья, словно дурные запахи и отсутствие вентиляции не только не вредили ему, но даже напротив – шли на пользу.

Русские крестьяне живут в полном согласии со старой доброй поговоркой «Кто рано встает, тому Бог подает». Короткий световой день в зимние месяцы удваивает необходимость следовать этой мудрости. За час до рассвета мы все были уже на ногах – товарищ мой заваривал чай, а наш возница запрягал лошадей; правда, на этот раз не тройку, поскольку дорога нам предстояла узкая и разбитая. Мы решили отправиться на двух санях, запряженных парою лошадей каждая, усевшись в одну повозку и разместив наш багаж в другой.

Наконец наша разношерстная компания двинулась в путь. Первым ехал тот немытый торговец, который ночью изъявил желание улечься рядом с моим товарищем; за ним шли сани с багажом, а мы с моим другом замыкали колонну. Он поднял кожух, закрывавший нам спины, и внимательно поглядывал по сторонам, так как люди в этих местах известны своей неразборчивостью в понятиях теит и шит^[8].