и туго заплетенную косичку, я понял, что могу потребовать от нее всего, чего угодно, и пошло-поехало: “Сядь прямо, чтоб вздулись сиськи”; “Теперь задери юбку и прогнись назад”; “Так бы и впился в твою дырку”; “Спусти колготки и трусики. Разведи ноги. Откройся хорошенько. Можно, я буду называть тебя Сезам?”. У меня сохранились крупные планы ее светло-розовой письки и запись жалобного блеяния под мою дудку. Чистое наслаждение: никогда не слышал ничего более возбуждающего, чем ее слабые протесты. Она, конечно, никому не пожаловалась