Если собственность несовместима с правом на труд и если последнее основано на том же принципе, что и протекция, то какой иной вывод можем мы сделать, кроме вывода о том, что протекция сама несовместима с собственностью? В геометрии считается бесспорной истиной, что две вещи, равные какой-то третьей вещи, равны и между собой.

Между тем случилось так, что блестящий оратор г-н Бийо⁵ счел своим долгом подняться на трибуну и высказаться в поддержку права на труд. Это было нелегко, после того как с уст г-на Прудона слетело его признание. Г-н Бийо отлично понимал, что заставить вмешаться государство, чтобы выровнять имущественные состояния людей, – это значит покатиться по наклонной плоскости к коммунизму. Так как же он высказался, чтобы побудить Национальное собрание нарушить принцип собственности? Он просто сказал всем вам, что предлагаемое им уже и без того практикуется вашими тарифами. Он хочет лишь несколько расширить область применения доктрин, давно признанных и применяемых вами. Вот его слова:

«Взгляните на наши таможенные тарифы. Посредством запретительного характера, ставок, дифференцированного подхода, премий, комбинаций всякого рода общество поощряет, поддерживает, задерживает или продвигает вперед самые разные комбинации национального труда (возгласы «Именно так!»). Оно не только регулирует баланс между французским трудом, который оно защищает, и трудом иностранным, но и в пределах нашего отечества оно беспрерывно перетасовывает различные отрасли промышленности. А эти отрасли беспрерывно судятся между собой, выдвигая друг другу встречные требования. К примеру, отрасли, использующие железо, жалуются на протекцию, предоставленную французскому железу, чтобы меньше ввозилось железа иностранного; отрасли, использующие льняную или хлопчатобумажную пряжу, протестуют против протекции, предоставленной французской пряже, чтобы исключить ввоз пряжи иностранной. То же самое и с другими отраслями. Таким образом, общество (надо было бы сказать «правительство») вынуждено вмешиваться во всякую борьбу и все передряги, имеющие касательство к труду. Оно вмешивается активно и повседневно, прямо и косвенно, и как только вы начнете заниматься таможенными вопросами, вы тут же увидите, что сами вы волей-неволей затрагиваете своими собственными делами интересы всех.

Никто не ставит под сомнение долг общества помогать обездоленным трудящимся, а речь идет о том, что обстановка сложилась такая, что правительство вынуждено вмешиваться в решение вопросов труда».

Заметьте, что аргументация г-на Бийо свободна от злой иронии, а по содержанию – от грозных намеков. Он не тайный сторонник свободного обмена и не стремится сделать очевидной непоследовательность протекционистов. Нет, г-н Бийо сам убежденный протекционист. Он хочет уравнять достояния и шансы с помощью закона. На этом пути он считает полезным эффект тарифов. А встретив преграду в виде права собственности, он просто перепрыгивает через нее, как это делаете и вы. Затем он встречает на своем пути право на труд, тоже рассматривает его как преграду в виде права собственности и тоже перепрыгивает. Но, вдруг обернувшись, он удивляется, что вы уже за ним не следуете. Он спрашивает вас, почему вы остановились. Если вы ответите ему: в принципе я допускаю, что закон может нарушить право собственности, но я не хотел бы, чтобы он делал это в форме защиты права на труд, – г-н Бийо поймет вас и будет обсуждать с вами лишь второстепенный вопрос о своевременности или несвоевременности закона именно в такой форме. Однако вы противопоставляете его точке зрения сам принцип собственности. Это его удивляет, и он вправе сказать вам: не изображайте сегодня из себя прозорливого апостола, и если вы отвергаете право на труд, то хотя бы не делайте этого, основываясь на праве собственности, ибо вы сами нарушаете это последнее право, когда вам заблагорассудится, то есть когда вам это выгодно. Он может также небезосновательно добавить: защитительными тарифами вы зачастую лишаете собственности бедняка и передаете ее богачу; а вот с помощью права на труд вы посягнули бы на собственность богача к выгоде бедняка; почему же в вас так долго не просыпается совесть?⁶

Так что между гном Бийо и вами имеется лишь одно различие. Оба вы идете одним путем – путем к коммунизму. Только вы пока что сделали один шаг, а он уже сделал два шага. Поэтому – по меньшей мере, я так думаю – вы остаетесь в выигрыше перед ним. Но вы теряете в том, что касается логики. Ибо, поскольку вы идете с ним одним путем, повернувшись спиной к собственности, то получается забавное зрелище, когда вы пытаетесь выглядеть рыцарем собственности. Это явная непоследовательность, которой г-ну Бийо удалось избежать. Но, увы, он тоже впадает в нелогичное словопрение. Г-н Бийо – человек достаточно просвещенный, чтобы почувствовать, хотя бы смутно, опасность каждого своего шага на пути, ведущем к коммунизму. Он не ставит себя в смешное положение и не выступает ярым защитником собственности в тот самый момент, когда посягает на право собственности, но что он изобретает, желая оправдать себя? Он обращается к излюбленной аксиоме людей, желающих примирить между собой две непримиримые вещи: дескать, вообще нет никаких принципов. Собственность, коммунизм… Давайте возьмем понемногу отсюда и оттуда в зависимости от обстоятельств. Вот его слова:

«По-моему, маятник цивилизации качается от одного принципа к другому смотря по тому, чего требует момент, но его качание всегда означает прогресс, и если он сильно качнулся в сторону абсолютной свободы индивидуализма, то он затем возвращается к необходимости правительственных мер».

Получается, что в мире нет ничего истинного, нет никаких принципов, поскольку маятник должен качаться от одного принципа к другому в зависимости от требований момента. Ох уж эта метафора! Куда ты нас заведешь, если дать тебе волю?⁷

Как вы однажды здраво высказались с трибуны, невозможно сказать – а тем более написать – сразу и обо всем. Вот так и я. Я не рассматриваю сейчас экономическую сторону защитительного режима и не пытаюсь выяснить, дает ли этот режим больше блага, чем зла, или наоборот с точки зрения национального богатства. Единственный пункт, который я хочу вам доказать, это то, что вышеуказанный режим есть не что иное как проявление коммунизма. Господа Бийо и Прудон начали демонстрировать последний, и я хочу продолжить и дополнить их демонстрацию.

Прежде всего, что именно следует понимать под словом «коммунизм»? Существует несколько способов если не реализовать общность имущества, то, по крайней мере, попытаться сделать это. Г-н де Ламартин насчитал четыре способа. Вы полагаете, что их тысяча, и я согласен с вами. Тем не менее я думаю, что все они сводятся к трем категориям, из которых только одна, по-моему, представляет действительную опасность.

Во-первых, двое или чуть больше людей могут объединить свой труд и условия жизни. Если они при этом не стремятся поколебать все общество, ограничить свободу, узурпировать чью-то еще собственность прямо или косвенно, они причиняют зло только самим себе. Такие люди всегда склонны осуществлять свои мечты в какой-нибудь отдаленной и пустынной местности. Всякий, кто размышлял по этому поводу, знает, что эти несчастные в конце концов погибают, став жертвами собственных иллюзий. В наше время коммунисты такого типа дали своему химерическому раю имя Икарии, как бы предчувствуя трагическую развязку своего начинания⁸. Мы должны бы тоже страдать от их слепоты и предостеречь их, если бы они умели нас слушать, но во всяком случае обществу не страшны их химеры.

Другая форма коммунизма грубее и жестче. Надо, мол, собрать все имеющиеся ценности и разделить их поровну между всеми людьми. Это кража, ставшая господствующим и всеобщим правилом. Это уничтожение не только собственности, но и труда и самого мотива, побуждающего людей трудиться. Такой коммунизм столь груб, абсурден и чудовищен, что, по правде сказать, именно по этой причине я не считаю его опасным. Об я этом я высказывался недавно на довольно многолюдном собрании избирателей, представлявших в своем большинстве бедные и страдающие классы. Мои слова вызвали взрыв недовольства.

Я выразил удивление. «Ну и ну, – говорили они, – г-н Бастиа решается утверждать, что коммунизм неопасен! Значит, он сам коммунист! Мы и так подозревали, потому что коммунисты, социалисты, экономисты – все они одной породы, у них даже концовки рифмуются». Я не без труда вышел из неловкого положения. Но сам этот случай доказывает истинность моего утверждения. Да, коммунизм неопасен, когда он проявляет себя в наивнейшей форме самого простого грабежа; он неопасен, потому что вызывает отвращение.

Поспешу сказать, что если протекционизм может и должен быть уподоблен коммунизму, то коммунизму отнюдь не в той форме, которую я только что обрисовал.

Но коммунизм имеет еще и третью форму.

Заставить правительство вмешаться, поставить перед ним задачу уравновесить и уравнять прибыли и достояния, взяв что-то у одних без их согласия и безвозмездно отдав другим, то есть напрямую поручить правительству провести в жизнь некую уравниловку посредством тоже прямого ограбления – ведь это же самый настоящий коммунизм! И от этого не уйдешь, украшая разными названиями способы, применяемые государством. Будет ли оно действовать прямо или окольными путями, вводить ограничения в торговле или увеличивать налоги, оперировать тарифами или ссылаться на право на труд, твердить о равенстве, солидарности и братстве – это все едино и не меняет природы вещей. Грабеж собственности не перестает быть грабежом лишь потому, что он совершается регулярно, упорядоченно, систематизированно и через посредство закона.

Добавлю, что именно в наше время этот вид коммунизма особо опасен. Почему? Потому что в такой форме он всегда готов захватить все и вся. Судите сами. От государства требуют даровых поставок орудий труда для одних ремесленников и рабочих, отнимая их у других ремесленников и рабочих. Кто-то хочет, чтобы государство предоставило ему беспроцентную ссуду, но оно не может этого сделать, не посягнув на чью-то собственность. Третий требует бесплатного образования на всех ступенях. Бесплатного! Это значит за счет налогоплательщиков. Четвертый желает, чтобы государство субсидировало рабочие ассоциации, театры, деятелей искусств и т. д. Но эти субсидии суть ценности, заработанные другими, притом законным путем. Пятый не успокоится, пока государство не поднимет искусственно цену на продукт, который он продает, но это происходит в ущерб тому, кто его покупает. Да, в такой обстановке мало остается людей, которые так или иначе не были бы коммунистами. Вы коммунист, г-н Бийо коммунист, и я боюсь, что в конце концов мы во Франции все станем коммунистами. Получается так, что вмешательство государства примиряет нас с практикой грабежа, ответственность за который возлагается на всех, то есть ни на кого, и пользование чужим достоянием ни у кого не вызывает угрызений совести. Возьмем уважаемого г-на Турре⁹, одного из честнейших министров. А знаете ли вы, с чего он начал свой доклад о мотивах законопроекта об авансах для сельского хозяйства? Он сказал: «Совершенно недостаточно поощрять разные искусства и ремесла, надо еще дать работникам орудия труда». После такой преамбулы он представил Национальному собранию законопроект, первая статья которого гласит:

«Статья 1. Министру сельского хозяйства и торговли выделяется из бюджета на 1849 г. 10 миллионов для авансирования собственников и ассоциаций собственников сельских фондов».

Признайте, что если бы язык законов претендовал на точность, эту статью следовало бы сформулировать так:

«Министру сельского хозяйства и торговли разрешается в 1849 г. вытащить 10 миллионов из карманов работников, которые нуждаются в этих деньгах и которым эти деньги принадлежат, и переложить их в карманы других работников, которые тоже нуждаются в деньгах, но эти деньги им не принадлежат».

Разве не есть такой акт коммунистический, разве не составляет он сути коммунизма?

Какой-нибудь мануфактурщик или фабрикант, готовый скорее умереть, чем буквально вытащить мелочь из чужого кармана, совершенно спокойно предъявляет законодателям требование: «Примите закон, поднимающий цену на мое сукно, мое железо, мой каменный уголь и позволяющий мне опустошать карманы моих покупателей». И поскольку руководимый им мотив заключается в том, что он недоволен уровнем своих прибылей, получаемых им в условиях свободного обмена или свободы обмена (это одно и то же), поскольку мы в общем все недовольны нашими прибылями и заработками и склонны обращаться к законодателям, то ясно, по крайней мере ясно для меня, что если законодатели не поспешат ответить: «Это нас не касается, мы призваны не ущемлять, а гарантировать собственность», – то, повторяю, ясно, что мы попали в самую гущу коммунизма. При этом средства и способы, применяемые государством, могут быть разными, но цель одна и принцип один.

Предположим, я предстаю перед Национальным собранием и заявляю: «У меня такое-то ремесло, мои прибыли меня не устраивают. Поэтому прошу вас принять декрет, разрешающий господам сборщикам налогов изымать в мою пользу по одному крохотному сантиму у каждой французской семьи». Если законодатели примут мое предложение, то можно, при желании, усматривать в этом лишь единичный факт узаконенного ограбления, который еще не заслуживает того, чтобы называться коммунизмом. Но если за мной один за другим потянутся все французы с такой же просьбой, а законодатели тоже пойдут им навстречу ради достижения официально признанной цели обеспечить равенство достояний, то в таком принципе и в результатах его проведения в жизнь я усматриваю – да и вы не можете не усматривать – полновесный коммунизм.