– Это очень старый призрак. Он появился еще до того, как отец Шатобриана купил замок. Был такой граф, его звали Мало де Коэткен – самое что ни на есть бретонское имя. В 1709 году он потерял в сражении ногу и с тех пор носил деревянный протез. По ночам в замке Комбур нередко слышался стук деревянной ноги по каменным плитам. Подожди, я записал слова Шатобриана: «Слуги рассказывали, что некий граф де Комбур с деревянной ногой, умерший триста назад…» – на самом деле он скончался в 1721 году – «…иногда бродит по замку, и они встречали его в лестничной башенке; порой, говорили они, его деревянная нога разгуливает одна в сопровождении черного кота…» Некоторые еще рассказывали, что порой слышали мяуканье кота-призрака. Отец Шатобриана безоговорочно в это поверил и не преминул рассказать об этом детям. Сладких снов, милые детки! Передай мне, пожалуйста, воду, надо промыть глаз.

Маттьё смочил салфетку и приложил ее к веку, которое, как показалось Адамбергу, немного покраснело. – Внимание, вот и он, – тихо сказал Маттьё. – Нынешний Шатобриан, Норбер. Посмотри на него, но только незаметно: он человек приятный и скромный, хоть и одет довольно необычно. У него удивительная судьба, только слишком тяжело она давит ему на плечи.

Немного повернувшись и не отрываясь от бокала с вином, Адамберг с изумлением обнаружил, что в зал вошел тот же самый человек, которого он нарисовал в своем блокноте. Худощавый, с правильными чертами лица, заостренным подбородком, красиво очерченными губами и немного меланхоличным взглядом, он был точной копией знаменитого писателя. Адамберг, ни секунды не веривший в невероятную «встречу», обещанную Маттьё, пристально смотрел на вошедшего: тот непринужденно здоровался с гостями и гостьями, легкой походкой переходя от стола к столу. Одет он был хорошо, но неброско, каждый предмет его костюма сам по себе выглядел классическим – облегающие брюки, белая рубашка, жилет, удлиненный черный пиджак, – но все вместе создавало ощущение, будто на нем костюм XIX века. Впечатление усиливали завязанный на шее маленький белый платок и поднятый воротник рубашки, впрочем, они никого не раздражали, поскольку всем было известно, что у Шатобриана проблемы с горлом. Отвечая на его приветствие, одни говорили: «Добрый вечер, виконт», – другие: «Добрый вечер, Шатобриан», – третьи просто: «Добрый вечер, Норбер».

– Хватит его разглядывать, – прошипел Маттьё. – Повернись ко мне. Черт, он собирается подойти к нам. Притворись дурачком, сделай вид, что не узнал его, ему будет приятно.

– Мне почудилось, или он на самом деле изображает персонаж девятнадцатого века?

– Представь себе, на этом настаивает лично мэр. Ради рекламы, ради туристов, которые конечно же расстроятся, увидев Шатобриана в свитере и резиновых сапогах. Поверь, торговцы Лувьека на этом неплохо зарабатывают. Норберу такое положение в тягость, он хотел бы порвать связь с замком Комбур и своим обременительным предком.

– В таком случае почему он согласился на эту роль?

– За это мэр платит ему небольшую пенсию и предоставляет бесплатное жилье. К тому же Норбер подрабатывает, дает частные уроки истории, литературы, математики, химии и биологии, истории искусства, философии и еще каких-то там наук. Его познания не так глубоки, как у твоего Данглара, зато чрезвычайно обширны. Его ученики быстро делают успехи, он очень востребован.

– Данглар полный ноль в естественных науках и математике. Получается, этот костюм – что-то вроде униформы?

– Именно. Впрочем, мне всегда казалось, что эта одежда не вызывает у него отвращения. Думаю, предок по-прежнему держит его за полу пиджака, хотя сам Норбер этого, возможно, не осознает. Наверное, тоже легкий сдвиг.

Норбер де Шатобриан подошел к их столу и протянул руку Маттьё, тот привстал и поздоровался.

– Сидите-сидите, Маттьё, – попросил Шатобриан мягким, мелодичным голосом. – Нам с вами уже доводилось встречаться в Комбуре и Лувьеке, например, когда ко мне в дом проникли полоумные туристы, желавшие сделать фотографии, и, что еще хуже, они тогда перевернули все вверх дном в поисках каких-то неведомых заметок, оставленных великим писателем. Комбурские жандармы позвали вас на подмогу.

– Да, это было лет пять-шесть назад. Парочка фанатов. Их обвинили во взломе и незаконном проникновении в жилище. Кстати, они так и не нашли, что искали.

– Разве что мою частную жизнь. Но я уже привык, – вздохнул Шатобриан. – Вы проявили в этом деле безупречный такт.

– Спасибо за добрые слова, месье, – произнес Маттьё, слегка наклонив голову.

– Не за что. И зовите меня Норбер, как и все здесь.

Мужчина учтиво повернулся к Адамбергу:

– А ваше фото, если не ошибаюсь, было опубликовано вчера в местной газете. Вы тот самый комиссар, который положил конец кошмарным злодействам этого убийцы, и для меня большая честь выразить вам восхищение. Однако они не уточняют, каким образом вы на него вышли. Думаю, они умолчали об этом намеренно?

– Неужели вас это интересует, Норбер? – спросил Маттьё, смущенно запнувшись на имени, хоть и понимая, что Шатобриану нравится непринужденность в общении.

– Право же, остается только гадать, как комиссар умудрился выбраться из этого лабиринта.

– Не хотите ли выпить с нами сидра? – предложил Маттьё, указывая на свободный стул. – Думаю, мой коллега не станет скрывать свои секреты.

Норбер кивком поблагодарил Маттьё и сел за стол, аккуратно откинув полы пиджака.

– Пять жертв, у всех множественные резаные раны, – сказал Адамберг, – но это вы и так знаете. Всего сто шестьдесят ран, и все разные. Совсем разные. Я бы сказал, слишком разные.

– «Все, что излишне, несущественно», говорил Талейран, но в вашем случае, кажется, наоборот.

– Верно, а потому, рассортировав их, я обнаружил сходство между ними, пусть и незначительное, но неизменное, систематическое. Это привело нас прямиком к убийце, который орудовал по всему северо-западному региону. Пришлось сделать анализ более семисот образцов ДНК, чтобы его обнаружить.

– Вы нашли его ДНК?

– Он оставил небольшую полоску крови, она оказалась чуть шире, чем раны. Он прорезал свою перчатку.

– Более семисот проб… – задумчиво протянул Норбер. – У кого их брали?

– У торговых агентов, курьеров, водителей, которые колесят по дорогам региона. Уверяю вас, – улыбнулся Адамберг, – что как минимум двоим из моих коллег очень не понравился этот последний этап работы, а уж тем, у кого брали образцы, и подавно. Можно их понять.

– А вот я, при всей моей лени и любви к праздности, всячески помогал бы вам в этих скрупулезных поисках, так что позвольте еще раз выразить вам мое восхищение. А вот и ваш заказ, не стану портить вам трапезу. Курица с грибами – отличный выбор.

Он поклонился на прощание, маленький шейный платочек соскользнул на пол, Адамберг подобрал его и протянул владельцу.

– Извините, – сказал Шатобриан, – он то и дело падает. Надо было заказать подлиннее, но он выглядел бы чересчур по-старинному, а к этому я совсем не стремлюсь, – проговорил он, улыбаясь и завязывая платок.

Шатобриан удалился, на ходу что-то обсуждая с хозяином заведения, солидным мужчиной в возрасте, высоким и импозантным. Маттьё покачал головой.

– Идеально, – заметил он, – ты ответил ему так, как будто он обычный парень с улицы, такой, как все.

– Ты хочешь сказать, что я говорил с ним как парень с улицы?

– И что тут такого? Ты стыдишься разговаривать как полицейский? Но ты просто ответил на его вопрос, разве нет?

– А у меня вопрос, почему его так интересуют детали. Надеюсь, я удовлетворил его любопытство.

– Ты боишься, что разочаровал Шатобриана? Не парься, это не тот Шатобриан. Тебя немного смутила его изысканная речь, да и лицо тоже.

– А как ты объяснишь, что он вылитый писатель с портрета?

– Ешь, а то остынет, – сказал Маттьё, наполняя бокалы. – Видишь, газетчики уже вплотную занялись этой темой. Погоди-ка, давай послушаем, о чем говорят за большим столом, подозреваю, это будет забавно.

За большим столом сидели девять гостей. Одним из них был Шатобриан, занявший свое привычное место.

– Ну так что, виконт? – заговорил мужчина с мощной мускулатурой. – А ты что думаешь?

– Это Гаэль, лесничий, – шепнул Маттьё. – Задира, спорщик. Норбер – одна из его любимых мишеней.

– Прекрати наконец называть меня виконтом, черт возьми! – вспылил Шатобриан. – Я такой же виконт, как вы все. Сколько раз тебе повторять? О чем я что-то думаю? – сердито спросил Норбер, приступая к омлету.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Об Одноногом из Комбура: вот уже три недели люди слышат, как он бродит ночью по улицам, стуча своей деревяшкой.

– Истинная правда, – подхватила толстая дама, – не далее как вчера я слышала его прямо под моим окном, его деревянная нога скребла по камням, я прямо похолодела от ужаса.

– Я тоже слышал, – кивнув, заговорил мужчина за тем же столом. – Кинулся к окну посмотреть, а там ничего. С привидениями всегда так. С этим тем более, у него вообще видна только деревянная нога.

– А это Горбун, как ты и сам мог догадаться, – прошептал Маттьё, указав на мужчину за стойкой, прислонившегося спиной к стене. – Маэль Ивиг. Кто только не пытается на ходу прикоснуться к его горбу, чтобы поймать удачу, и его это бесит, что вполне понятно. Кстати, Норбер этого никогда не делает.

– С чего ты взял, что меня это касается больше, чем других? – спросил Шатобриан у лесничего.

– Не строй из себя невинного младенца, виконт. Все-таки Одноногий из замка Комбур.

– Можно подумать, я там живу. Вам хорошо известно, что я не переступал порог замка и впредь не собираюсь. Я из Лувьека, а не из Комбура.

– Но Одноногий все-таки отчасти Шатобриан, – не отставал лесничий.

– Ты что думаешь, Гаэль? – рассердился Шатобриан. – Что я пошел в замок и отыскал привидение, чтобы вас немножко развлечь?

– Вполне вероятно, что какой-нибудь человек или даже мальчишка ради забавы ходит и стучит палкой по мостовой, – предположил красивый мужчина с густыми седыми волосами, пытаясь разрядить обстановку.

– Местный доктор, – пояснил Маттьё. – Лоиг Жафре.

– Так оно и есть, – подал голос Горбун. – Норбер, между прочим, всех тут уважает и никому не хочет проблем. Вам бы тоже не мешало вести себя как он, особенно тебе, Гаэль. Первый, кому вздумается портить ему жизнь, будет иметь дело со мной.

– Тем не менее ноги его, то есть деревяшки, не было в Лувьеке давным-давно, целых четырнадцать лет, – снова заговорила толстуха. – Вы помните?

– Да, тогда Одноногий месяца два-три стучал по ночам своим протезом. И что случилось потом?

– Некоего Жана Армеза застрелили прямо в постели, и все его накопления исчезли.

Адамберг посмотрел на Маттьё, поднял бровь, и тот кивнул.

– Это единственное убийство, случившееся в Лувьеке, люди были потрясены, – сказал Маттьё. – Здесь так спокойно, что жители даже не запирают двери – забывают. Армез по глупости прятал деньги под матрасом. Тайник себе устроил, видишь ли. Подозревали, что это дело рук неопытных воров-малолеток, отморозков без тормозов, искали молодых парней, у которых внезапно появились деньги, – никаких результатов. Но больше всего жителей взбудоражил тот факт, что Одноногий сразу исчез из Лувьека. И появился только сейчас.

– А теперь, когда он вернулся, как вы думаете, кто умрет? – спросил какой-то тощий мужичок.

– Не знаю, что у вас с головой, – проговорил Шатобриан, рассматривая на свет вино в бокале, который он, следовало признать, поднял гораздо более грациозным жестом, чем его сотрапезники. – Во-первых, должен вам напомнить: привидений не существует. Вы бретонцы, а значит, у вас есть голова на плечах. Во-вторых, призрак не покидает своего жилища. В-третьих, насколько я знаю, комбурский призрак никогда ни на кого не нападал. В-четвертых, четырнадцать лет назад меня не было в Лувьеке, я еще сюда не вернулся. Надеюсь, вас такие объяснения устраивают? Один из вас услышал какой-то громкий мерный стук, а может, он ему просто приснился. И вы вслед за этим человеком тоже стали слышать этот звук, который, вероятнее всего, существует только в вашем воображении. Коллективная галлюцинация. Это все просто иллюзия, и чем скорее вы о ней забудете, тем скорее испарится ваш Одноногий.

Краткая речь Шатобриана и подоспевшие три бутылки вина подвели черту под дискуссией, растворившейся в общем гуле голосов.

– Они на самом деле в это верят? – спросил Адамберг.

– Боюсь, что так, по крайней мере, многие из них. Кто-то больше, кто-то меньше.

– И они считают, что Одноногий разгуливает по улицам, оттого что тут живет Шатобриан?

– Вроде того, даже несмотря на то, что, как мы с тобой слышали, четырнадцать лет назад Шатобриана в Лувьеке не было. Но в таких делах логику в расчет не берут. Например, здесь твердо верят, что, если кто-то наступит на твою тень, особенно на голову, это навредит твоей душе и в скором будущем приведет к смерти. Многие, конечно, над этим смеются и развлекаются тем, что ходят по чужим теням. Особенно дети: собираются стайками и скачут по теням до тех пор, пока их не прогонят пинками.

– Я сталкивался с этим у себя в деревне, в Пиренеях. Моя бабушка держала нас за руку и останавливала, если кто-то переходил через улицу. Оберегала наши тени.

– Это старо как мир, такие верования есть у каждого народа, – заметил Маттьё, убрав наконец руку от глаза. – Но ты спросил меня об этом поразительном сходстве. Версий всего три. Двойники встречаются так редко, что, пожалуй, самым правдоподобным объяснением кажется подлог. Меня одолело любопытство, и я стал копать. Тщательно изучил приходские книги с записями о новорожденных, архивы мэрии. Ничего, – сокрушенно покачал головой Маттьё. – Ни одного подчищенного или подтертого документа, почерки кюре и сотрудника мэрии совершенно узнаваемы. Он действительно родился здесь, в Лувьеке, пятьдесят три года назад, его отец – Огюст Феликс де Шатобриан. В общем, он своим внешним сходством со знаменитостью никак не воспользовался. Уж самозванец наверняка постарался бы извлечь из этого выгоду, ты согласен? А у Норбера от этого сходства, наоборот, одни неприятности. Он работал то здесь, то там, его охотно принимали благодаря имени и внешности, даже не спрашивая диплома. Он не доучился и не получил диплом, например, учителя литературы и толком не справлялся с преподаванием, тем более что школьные программы и занятия по расписанию приводили его в ужас. Всю свою жизнь он терпел неудачи и провалы и в конце концов вынужден был, поджав хвост, вернуться сюда, в Лувьек.

– Твоя вторая версия?

– Его отец, также уроженец Лувьека, так гордился своим именем и своим отпрыском, что провел долгие годы, роясь в архивах, чтобы воссоздать обширное генеалогическое древо своей семьи. Оно так и осталось в архиве мэрии, Норбер даже не пожелал его забрать. Документ размером метр на два составлен с большой точностью, со всеми именами и датами – отец Норбера был нотариусом с кристально чистой репутацией, – я изучил это древо, потратив не один час. Есть очень дальняя родственная ветвь, где фигурирует Норбер Арно де Шатобриан, первым в роду носивший это имя, которое потом передавалось от отца к сыну. В этом случае наш Норбер, получается, четвероюродный. Далековато от того самого Шатобриана, правда? Тем более для подобного сходства?

– Слишком далеко.

– Остается моя любимая версия: он незаконнорожденный. Того Шатобриана – как бы это сказать? – настоящего, женщины просто обожали. У него было столько любовных связей, что в результате наверняка осталось многочисленное потомство, которое писатель не захотел признать. Но давай предположим, что одна из этих дам имела над ним такую власть, что заставила дать ребенку знаменитую фамилию. В таком случае наш Норбер может считаться прямым потомком Шатобриана, по праву носящим свое родовое имя.

– Два века – многовато для подобного сходства.

– Не забывай: в таких семействах нередко случались браки и связи между родственниками. А это могло увеличить генетическую вероятность такой аномалии. Я не вижу другого объяснения, даже если оно не вполне убедительно. Выпьем по последней, прежде чем попрощаться?

– Не знаю, – проговорил Адамберг и неопределенно взмахнул рукой.

– Как хочешь, я тебя не заставляю.

– Дело не в этом, – словно оправдываясь, сказал Адамберг. – Я довольно часто говорю «не знаю».

– Почему?

– Не знаю, – улыбнулся комиссар. – Давай по последней, Маттьё.