Адамберг и Маттьё за весь недолгий путь до дома Гвенаэль Бриан не перекинулись ни словом, зная, как тягостно отвечать на вопросы раздавленных горем пострадавших. От утешительных речей не было никакого проку, приходилось выдавливать их из себя с большим трудом.

– Невесело, – в конце концов буркнул Маттьё.

– Ты начнешь? – спросил Адамберг. – Ты ведь с ней знаком.

– Ни за что. Тебя назначили начальником, ты и начинай.

– Хочешь соскочить?

– Так точно. И ты тоже.

– Так точно.

Врач открыл им дверь и поздоровался кивком. Сидевшая на стуле молодая женщина, сгорбленная, осевшая словно мешок, державшая на коленях стиснутые, туго переплетенные пальцы, подняла на них измученное лицо с тусклыми глазами. Она была невзрачной от природы, а выражение полного безразличия еще больше портило ее. Полицейские сели на стулья по обе стороны от нее.

– Конечно, это вам не поможет, – заговорил Адамберг ласковым голосом, – но знайте: мы вам глубоко сочувствуем. Мы найдем того, кто это сделал.

Сколько раз ему приходилось произносить эти заученные фразы, глядя в полные равнодушия глаза.

– Это виконт, – сказал она. – Там был его платок.

Она произнесла первые слова, это было уже кое-что.

– Платок его, но это не виконт.

– Полиция никогда ничего не находит.

– Случается, что находит. У вашей двоюродной сестры была собака или кошка?

– Нет, конечно нет. Понимаете, с нашей работой…

– К вам в магазин заходили люди с домашними животными?

– Нет, это запрещено по соображениям гигиены. И теперь это уже не мой магазин, – твердо проговорила она. – И не мой город. Продам все и уеду. Дядя предложил мне работу в Динане.

– Какую работу?

– Он кровельщик. Буду с ним лазить по крышам и в один прекрасный день упаду и разобьюсь. Только этого и желаю.

– Понимаю, – сказал Маттьё.

Он, как и Адамберг, знал, что в такую минуту бесполезно перечить, будет только хуже.

– Анаэль не контактировала недавно с питомцами ваших друзей? Или с кем-нибудь из друзей, у кого есть домашнее животное? – продолжал Адамберг.

– Мы заняты в магазине целый день, вам это наверняка известно. А почему вы спрашиваете о каких-то животных?

– Потому что вашу кузину покусала блоха.

Гвенаэль растерянно посмотрела на него. По крайней мере, ему удалось на секунду увести ее мысли в сторону.

– Кузину убили, убили! А вы мне рассказываете про какую-то блоху! Вы с ее помощью собираетесь найти убийцу?

– И последнее, – произнес Адамберг, вставая и тем самым намекая, что этот вопрос несерьезен. – Ваша кузина проезжала по вечерам мимо освещенных окон дома Браза. Там дорога идет на подъем, вряд ли она двигалась быстро. Она не говорила вам, что видела там что-то, скажем так, необычное, неожиданное?

– Вы говорите о слухах, так?

– Да.

– Нет, Анаэль ни о чем таком не упоминала, а она мне рассказывала абсолютно все.

– И еще одно: вы не знаете, Анаэль наступала на тени?

Гвенаэль слабо пожала плечами:

– Вы о тех идиотах, которые верят, что их душа будет покалечена, если кто-то поставит ногу на их тень? Мы с Анаэль считали их тупыми и недоразвитыми, – Гвенаэль потерла распухшие глаза, – но она действительно так развлекалась. Она всегда была строптивой, любила приколы и при каждом удобном случае наступала на тень, когда шла по улице, просто не могла удержаться. Я не раз говорила ей, чтобы она не связывалась с этими дебилами, но Анаэль однажды на полном серьезе объяснила мне, что таким образом лечит их от страха: кто-то наступает им на тень, потом с ними ничего не происходит, и они постепенно перестают верить в эту чушь. А почему вы спрашиваете?

– Потому что Гаэль Левен был знаменитым попирателем теней и его однажды угрожали убить.

– Кто?

– Мари Серпантен.

– А, понятно, эта мерзкая гадюка, – отозвалась Гвенаэль. – Но одно дело угрожать… Вы заметили, что те, кто бережет свои тени, не выглядят хрупкими и слабыми, как можно было бы предположить?

Врач принес ей чашку кофе и знаками дал им понять, что подмешал в него лекарство, чтобы ей стало лучше.

– Вовсе нет, – снова заговорила она, – и не такие уж они безобидные. Им кажется, что их жизнь в опасности, и они защищаются. Они зовут друг друга тенелюбами и собираются дважды в месяц, чтобы «организовать оборону». Смех, да и только. Кстати, они составили список злоумышленников, которых называют тенедавами. Вы понимаете, что они собой представляют? Это кажется смешным, но теперь, когда вы об этом заговорили, я думаю, что вы, может быть, правы.

– Откуда вы все это знаете?

Гвенаэль высморкалась в десятый раз.

– От своей подруги, Лоры Селестен. Ей захотелось побывать на одном из их собраний, просто ради развлечения. Но когда она оттуда вернулась, ей было не до смеха. Двое или трое из этих типов предложили «заставить поплясать» тенедавов.

– Что они под этим подразумевали?

– Лора не знает. Может, избить. Или… Молодая женщина снова залилась слезами, Адамберг встал и положил ей руку на плечо.

– Спасибо, Гвенаэль, – мягко поблагодарил он.

Они вышли, и Адамберг сделал долгий выдох.

– Тяжко, – признался он. – Обычно я отправляю к пострадавшим лейтенанта Фруасси. Она вечно пребывает в тревожном состоянии, но держит удар лучше, чем я.

– У меня такое ощущение, будто я только что с похорон, – сказал Маттьё, взъерошив белобрысые волосы. – Надо пойти выпить.

– В такой час?

– В такой час. Пойдем.

– Версия кровосмесительной связи – мимо. Тебе обязательно было обсуждать с ней блох? – спросил Маттьё, как только они уселись с двумя рюмками коньяку за столик в кафе «У Норбера», в полукилометре от трактира «Два экю».

– «У Норбера», – повторил Адамберг, разглядывая вывеску.

– Не горячись, это просто имя человека, открывшего кафе, кажется, он прадед нынешнего владельца. И не имеет ничего общего с нашим Норбером. К вопросу о блохах: ты специально о них упомянул, чтобы ее встряхнуть, или это серьезно?

– Серьезно, Маттьё. Эти мелкие твари, как я тебе уже говорил, меня очень интересуют. В это самое время члены обеих наших команд стучатся в двери жителей Лувьека и от имени санитарной службы мэрии ищут всех вероятных носителей блох.

– Ты действительно в это веришь?

– В то, что убийца поделился блохами со своими жертвами? Да, это кажется мне вполне вероятным.

– И этого достаточно, чтобы звонить во все двери Лувьека? Этому конца не будет, дружище, у половины жителей городка есть домашние животные.

– Блохи бывают разные.

– И что ты будешь делать потом?

– Составим список зараженных.

– А потом?

– Потом проверим алиби. Все население допрашивать не придется.

– Алиби! Ты же знаешь, все будет как обычно: «Мы были дома и смотрели телевизор», «Мы уже легли спать». Из этого редко получается что-то извлечь. Муж или жена всегда подтверждают алиби друг друга.

– Посмотрю, какие фильмы показывали в среду вечером, во время убийства, по самым популярным каналам. Но сначала блохи.

– Зачем ты заговорил с ней о тенях?

– Я пытаюсь понять фразу Гаэля. А еще эти невнятные слова в конце. Я подумал: а вдруг он хотел предупредить о какой-то опасности? Например, о тенелюбах?

– Но это не соответствует началу.

– Ничего подобного. Если только он не хотел что-то сказать об Одноногом. Но вспомни угрозы Серпантен в трактире. Было бы полезно внедриться в их группу. Тебе, случайно, не доводилось слышать, что здесь завелся живодер?

Огорошенный Маттьё со стуком поставил рюмку на стол.

– Ты к чему клонишь, коллега? – спросил он.

– К тому самому – к живодеру, любителю убивать кошек или небольших собак, – проговорил Адамберг, потом улыбнулся и добавил: – Сейчас ты гадаешь, как это вышло, что министр отправил меня вести это расследование.

– Есть такое, – признался Маттьё.

– Представь себе, мне это тоже непонятно. Так что же, тебе что-нибудь известно об убийце кошек? Судя по твоему лицу, у тебя появилась какая-то мысль.

– Это не один убийца, а банда мелких поганцев, которые этим развлекаются. Душат животных. До чего мерзко! Мэр с удовольствием положил бы этому конец, потому что от мальчишек, которые начинают с таких «игр», в будущем ничего хорошего ждать не при ходится.

– Как вышло, что их до сих пор не поймали?

– Потому что у них свои приемы. По средам или по субботам один из них подманивает кошку кусочком паштета и ловит ее. Прячет в рюкзак, а потом они с приятелями утаскивают ее в пустынное место. Там и происходит «церемония удушения». Отвратно. Затем кто-нибудь находит труп кошки, и все. Иногда они ради особого удовольствия добавляют лягушку со вспоротым брюхом или воробья с оторванными крыльями. Скоро из них вырастет банда садистов, это я тебе говорю.

– И давно это началось?

– Примерно год назад.

– По твоим прикидкам, сколько животных они прикончили за год?

– Нашли то ли двадцать восемь, то ли двадцать девять. Но если им удается проделывать это дважды в неделю, то, не считая каникул, получается не меньше шестидесяти. Многовато.

– Да, в Лувьеке шутников хоть отбавляй, – повторил Адамберг свои недавние слова. – Поблизости есть интернат?

– Да, в северной части городка. Мы думаем, они оттуда.

– Сколько всего там детей?

– Около пятидесяти. Когда в семье трудный ребенок, многие родители опускают руки и сдают его в интернат, и таких куда больше, чем ты думаешь. Воскресенье дети могут проводить дома, если хотят. Некоторые наотрез отказываются. А ты говоришь…

– Какого они возраста?

– От восьми до двенадцати лет. Тех, кто старше, отправляют домой.

– А как они выходят за территорию по средам и субботам?

– Вокруг интерната большой парк, окруженный колючей живой изгородью. Но ты же знаешь мальчишек, они всегда найдут способ удрать. Небольшой просвет между веток – и они на воле.

– Разве днем они не находятся под контролем?

– Днем они находятся в своих комнатах и делают уроки. Комнаты – на шестерых. Если один сбегает, остальные ни за что его не выдадут. Круговая порука.

– Будь я на твоем месте – если ты бы мне позволил, – я съездил бы в интернат и осмотрелся. Это идеальное место для того, чтобы в человеке вызрело раздражение и злость, а потом ненависть и жестокость. Нужно будет обыскать рюкзаки. Самое любопытное – это рюкзаки.

– Потому что…

– Пойманная и насильно засунутая в незнакомый рюкзак кошка пытается вырваться и царапается изо всех сил. Она может прямо там обмочиться от страха. Короче, она портит рюкзак, дерет его когтями, рвет. Если ты осмотришь пятьдесят рюкзаков, то почти наверняка найдешь маленьких начинающих убийц.

Маттьё молча кивнул.

– Сделаю, – произнес он. – Но мне казалось, ты приехал заниматься настоящими убийствами.

– Маленькие живодеры могут играть свою роль в этом деле. Я не считаю, что убийцей может быть ребенок, ты прекрасно знаешь, что не бывает прирожденных убийц. Я думаю об их родителях, особенно об отцах. О ребенке, с которым плохо обращаются, о сыне грубого подонка, а значит, сыне возможного убийцы.

– Ты перескакиваешь с одного на другое. С убийцы на блох, с блох на живодеров, с живодеров на их выродков папаш.

– Маттьё, у всякой дороги есть ответвления.