Цитаты из книги «Я тебя выдумала»

А ты встретила родственную душу? Такое обычно происходит в первый день занятий. Правильно я говорю? – О боже, Чарли, она снова разрешила тебе читать!

Ганнибалз-Рест? А мы назовем свою дочь в честь Александра Великого! ИЗУМИТЕЛЬНО. И будем чувствовать дыхание истории. Иногда мне хотелось стукнуть родителей сковородой по голове. Главное в них было то, что они любили историю. Оба просто обожали ее. Конечно же, они любили и друг друга, но история была для них главным и абсолютным источником интеллектуальной жизни. Они были женаты друг на друге и на истории.

Я не могла позволить себе принимать реальность на веру. Но не ненавидела всех тех, кто делает это. Я не ненавидела их, просто они не имели отношения к моему миру. Но я отчаянно хотела жить в их.

Иногда лечение помогало. Я ощущала это, поскольку тогда мир становился не таким ярким и интересным, как обычно. Скажем, я признавала, что лобстеры в аквариуме вовсе не ярко-красные. Или же соглашалась, что проверка моей еды на подслушивающие устройства смешна (но я все равно занималась этим, дабы унять уколы паранойи в области затылка). Но я также знала, когда лекарства не срабатывали, ведь тогда мои мысли затуманивались, мне казалось, будто я проспала уже не один день подряд,

Шизофрения проявляется у человека не раньше, чем он входит в позднеподростковый период, но первый ее приступ случился у меня уже в семь лет. Диагноз мне поставили в тринадцать. Параноиком признали годом позже, после того как я обвинила библиотекаршу в попытке всучить мне пропагандистские брошюры подпольной коммунистической организации, базирующейся в подвале публичной библиотеки. (Эта дама всегда казалась мне очень подозрительной – я отказывалась верить, что пользование резиновыми перчатками при работе с книгами является общепринятой нормой, и плевать хотела, когда меня пытались убедить в этом.)

дактилион, и бронтид, и петрикор

Верить в то, что что-то существует, а затем обнаружить, что нет, – это как добраться до конца лестницы, думая, что впереди еще одна ступенька.

Я настоящий. Это, – он положил вторую руку на первую, – настоящее. Ты днями напролет видишь, как я общаюсь с другими людьми; я влияю на мир. Заставляю вещи случаться. – Но… но что, если все это, – мне пришлось снова глотнуть воздуха, – что если, все существует лишь в моей голове? Ист-Шоал, и этот мост, и ты – что, если ты не существуешь, потому что вообще ничего этого нет? – Если нет, то какое это имеет значение? – сказал он. – Ты живешь здесь. А раз так, то это и есть реальность.

Неужели все подделка? А весь мир у меня в голове? Если я когда-нибудь очнусь от этого, то не окажусь ли в обитой войлоком палате с текущими изо рта слюнями? Окажусь ли я сама собой?

Иногда мне казалось, что подобное, ничем не омраченное счастье я испытываю только на Рождество. Остальную часть года я считала, что оно предназначено лишь для того, чтобы тратить деньги, толстеть и открывать подарки. Позволять себе удовольствия различного вида. Но когда наконец оно наступает, и теплое, успокаивающее любую боль чувство, пахнущее мятой, вязаной шерстью, камином, мигающее огоньками, спускается к низу твоего живота, и ты лежишь на полу, и весь свет в доме, кроме лампочек на елке, погашен, и слушаешь, как на улице бесшумно падает снег, то тут-то тебе и становится понятна суть Рождества. Это единственное мгновение оправдывает все в этом мире. Не имеет значения, что на самом-то деле в твоей жизни нет ничего хорошего. Сейчас можно притвориться, что это не так.