6

Она перешла из медицинского кабинета в такую же холодно-строгую допросную, чьи стены видели жизнь в ее худших проявлениях.

– Это маленькое чудо, – сказали ей. – Настоящее чудо, что вы не просто остались живы, но не получили ни царапины!

Ремни безопасности выполнили свою работу, железо погнулось в правильных местах, она и водитель остались сидеть в креслах как пришитые. Машина несколько раз перевернулась и в конце концов уткнулась в отбойник. Случилось маленькое чудо.

Ее вытащили из покореженной кабины, сделали кучу анализов и тестов и вкололи легкое успокоительное. Никто не спросил ни кто она, ни откуда взялась. Непредвзятая, справедливая Франция сначала врачевала раны, а уж потом задавала вопросы.

Действие успокоительных постепенно подходило к концу, приглушенная ватная атмосфера пусть медленно, но рассасывалась, отступая, как отлив, обнажающий влажный песок.

Возвращение к реальности.

– Скажите мне, если захотите чего-нибудь попить, договорились? – предложил сидевший напротив жандарм.

Длинное, гладко выбритое лицо придавало ему приветливый вид, а проглядывавшая сквозь редкие волосы лысина не позволяла точно определить возраст, как будто молодого мужчину заперли в старом теле. Она помотала головой, и он продолжил таким тоном, как будто ему неловко:

– Будьте добры, назовите вашу фамилию, имя, возраст и скажите, чем занимаетесь.

Фамилия. Как только она это произнесет – если осмелится, – мир рухнет и на нее накинется ураган небывалой силы. А может, и нет. Может, миру плевать на нее с высокой колокольни, нашлись другие занятия, все забыто и тема закрыта.

Рано или поздно каждый должен идти вперед, подумала она. Люди проявляют поразительную сопротивляемость, особенно когда речь идет о выживании. Она всегда считала, что человек способен справиться с худшим. Даже если миру больше нет до нее дела, она точно знает: стоит озвучить фамилию – и ее мир разобьется вдребезги.

– Зачем вам знать мою фамилию? – спросила она, нарушив наконец повисшую в комнате тишину.

Ей пришлось откашляться – после часов молчания от нескольких произнесенных слов заболело горло. Во время аварии она, видимо, орала как резаная и теперь жалела, что не попросила у любезного следователя стакан воды.

Мужчине в форме было так неловко, что он машинально ерзал на стуле.

– Дело в том, – начал он, – что водитель, который вас подвозил, подал жалобу.

Молодая женщина откинулась на спинку стула, изумленно уставившись на офицера, но ничего не сказала, и он продолжил:

– Вы хоть объясните, что произошло.

Капрал не повторил просьбу назвать фамилию, и она подумала, что выиграет немного времени, если расскажет свою версию. Это как отступить на несколько шагов перед прыжком. Так делают для верности, чтобы добиться лучшего результата. Она слегка помассировала шею, сделала глубокий вдох и сказала:

– Я голосовала на дороге. Он остановился, я села, и мы поехали. Он сказал, что может подвезти меня, что ему почти по пути. Сначала он в основном молчал, потом я уснула, а проснулась на заправке. Там мы пробыли недолго, поехали дальше и почти сразу попали в аварию.

Капрал что-то записал на листочке. Ее пока не попросили дать показания под протокол. Она знала, что потом придется подписать распечатанный экземпляр. Жандарм просто хотел услышать ее вариант истории, оценить его, но – чисто теоретически – не станет делать выводов, пока не наберется больше деталей. И все-таки странно.

– Он говорит, вы плеснули ему в лицо горячим кофе, что и стало причиной аварии. Это так?

– Он начал спрашивать, одна я живу или с парнем, а потом положил руку мне на бедро.

– Ясно. – Капрал снова откашлялся.

Жеральд Дюплесси, подвозивший девушку, получил ожоги второй степени некоторых участков лица, в том числе одного века. Болезненно, но не опасно. А вот авария могла бы закончиться куда как драматичнее.

– Описанное вами подпадает под определение сексуализированного нападения. Так гласит Уголовный кодекс. Вы можете выдвинуть встречное обвинение.

Она напряглась и потупилась. Прочесть то, что записал капрал, не удалось – слишком мелко. Ее молчание само по себе стало ответом на вопрос.

– Если он действительно трогал вас за бедро, нельзя это спускать. Вам обоим повезло выжить и не пострадать, ваш поступок можно легко объяснить, но придется пойти официальным путем и написать заявление.

Она скрестила руки на груди, подняла голову, встретилась взглядом с молодым сыщиком и успела почувствовать его дискомфорт, прежде чем он спрятал лицо за бумагами.

– Я… я не знаю… – пролепетала она, захлебываясь от волнения.

Что ты забыла в жандармерии? Она ни на миг не допускала, что все может закончиться вот так, даже при ее способности попадать в самые невероятные истории. Ирония момента едва не заставила ее улыбнуться, но она справилась с порывом: сидящий напротив офицер выглядит искренним, он пытается завоевать ее доверие. Может, этот человек – исключение из общего правила? Первый мужчина, которого она встретила после всего пережитого, потянулся своей мерзкой лапой к ее ноге. Она проклята, других объяснений нет.

– Боитесь, что этот тип найдет вас, когда узнает, что вы подали на него жалобу? Вы назвали адрес, когда сели в машину?

Меня может найти он… – повторила она про себя, и у нее заледенела кровь. Что, если так?

По ее щеке скатилась слеза.

– Дать вам воды?

На этот раз она кивнула.

* * *

– Повторяю – это она на меня напала! – проворчал Дюплесси, дотронувшись до повязки на правом глазу. – Из-за этой шлюхи пострадала моя тачка…

– Итак, – перебил его приземистый коренастый жандарм лет пятидесяти, – я еще раз зачитаю вам весь документ, и вы скажете, согласны с ним или нет.

Жеральд несколько секунд тер висок, потом кивнул. На лицо жандарма упал голубоватый отблеск компьютерного монитора.

– Вы заявили следующее: «Молодая женщина голосовала, сказала, что ей нужно в Тон, мне было по пути, и я ее посадил. Все время, пока мы ехали, она делала разные намеки, сказала, что живет совсем одна, что рассталась с парнем. Я заметил, как она одета, ну и сделал выводы. Сначала подумал, что она проститутка, но меня это не волновало – мне никогда не требовались услуги подобных… дамочек. В какой-то момент она…»

– Обязательно повторять все слово в слово? – насупился Жеральд.

– Я зачитываю только то, что вы сами заявили. Если хотите, можем начать заново, но…

– Ладно, ладно, давайте уж…

Жандарм откашлялся и продолжил:

– «В какой-то момент она протянула руку к моему… Моей ширинке, ну я и положил ей ладонь на ляжку. У нее снесло резьбу, или что там еще у баб в голове, и она выплеснула мне кофе в лицо. Я схватился за глаза, а дальше не помню».

– Моя машина, моя машина… – повторил Дюплесси, потупившись. – Как я домой-то доеду, на чем буду работать?

* * *

Вернувшийся в комнату капрал неожиданно показался ей выше, стройнее и моложе. Теперь ей не было видно, как поредели волосы у него на макушке. Она подумала, что при его росте люди вряд ли это замечают.

Он протянул ей прозрачный стаканчик с водой, она поблагодарила, выпила, дождалась, чтобы он сел за стол, и робко улыбнулась.

– Я поступлю, как вы сказали, и подам жалобу, – чуть увереннее объявила она.

– Мадам, я всего лишь хотел напомнить вам о ваших правах и ни в коем случае не настаивал. Вы описали поступок этого человека, я именно это характеризую как правонарушение.

– Вы правы. Хотя все не так уж и страшно – он же меня не изнасиловал.

– Уголовный кодекс определяет его поведение как сексуализированное нападение. Мадам, поймите, я смогу действовать, только опираясь на вашу жалобу. Я…

– Да-да… – едва слышно пробормотала она.

– Назовите вашу фамилию, имя, возраст и род занятий.

Ну вот. Приехали.

Она всегда знала, что этот момент настанет и она окажется там, где находится сейчас. А ты что думала? Что явишься из ниоткуда, как цветочек, и никто ничего не заметит? Не задаст ни одного вопроса? Ты собралась жить в стороне от людей?

– Савиньи. Виктория. Двадцать шесть лет. Безработная.

Фраза получилась рубленой, как будто ее произнес бездушный робот, набитый электроникой. Паузы между короткими словами призваны были замедлить неумолимый бег времени, оттянуть начало катаклизма, готового обрушиться на ее голову.

Зрачки капрала превратились в два ониксовых шарика, позвоночник, от копчика до затылка, пробил электрический заряд.

Виктория Савиньи.

Перед глазами на мгновение встал пожелтевший плакат, спрятанный за сейфом в кабинете шефа.

Виктория Савиньи здесь, перед ним? Нет, невозможно. Исключено.

7

Младший лейтенант Робье, некогда заставший начало дела Савиньи, как его окрестили журналисты, первым позвонил Мари и Жаку Савиньи и сообщил им новость. Он услышал на другом конце провода вой и стенания, какие издает умирающее животное, сердце его болезненно дернулось, но радостно-изумленное возбуждение возобладало.

Минут через тридцать супруги явились в жандармерию, Мари увидела Викторию в дальнем углу просторного помещения, и стены словно бы раздвинулись, давая ей дорогу. Зрение несчастной матери помутилось, слезы хлынули ручьем, и на усталом лице отразилась глубокая печаль пополам с неистовым восторгом.

Виктория стояла неподвижно, сунув руки в карманы джинсовой юбки, и как будто терпеливо ждала соприкосновения с двумя людьми, которых не видела больше десяти лет. Жак Савиньи держался сдержаннее жены: он шел, отстав от нее на несколько шагов, и кивал жандармам, а когда встретился взглядом с Викторией, едва заметно прищурился и на его лице мелькнула тень сомнения.

Она ведь так изменилась… Белокурые волосы потемнели, густая челка доходила до резко очерченных бровей. Пухленькая малышка из его воспоминаний исчезла, спряталась за стройной взрослой женщиной, которую с неистовой радостью обцеловывала его жена.

В свете исключительных обстоятельств Виктории позволили вернуться домой. Жандармы приняли две жалобы, которые позже рассмотрит судья. Младший лейтенант Робье предупредил родителей Виктории, что в скором времени ей, возможно, придется снова побывать в отделе расследований.

* * *

Молодая женщина устроилась на заднем сиденье подержанного «пежо», через несколько минут ее сморила усталость, и она уснула, прижавшись щекой к холодному стеклу. Всю дорогу до маленькой живописной деревни в горах, где на опушке леса стоял их дом, Мари наблюдала за дочерью в зеркале заднего вида. Она изучала складочки и выпуклости, как океанограф, пребывающий в экстазе от потрясающего открытия в морских глубинах.

Жак вел машину, не отвлекаясь от дороги. Этот молчун, человек темперамента скорее угрюмого – как большинство савойских крестьян, – просто не понимал, как реагировать на возникшую ситуацию.

Древний автомобиль сильно затрясло на ухабистой гравийной дороге, которая вела к дому Савиньи, и Виктория, проснувшись, заметила, что на стекло из уголка ее рта натекла тонкая струйка слюны. Жак поставил машину перед крыльцом на газоне, поделенном пополам дорожкой из плитняка.

Контуры старого каменного дома резко выделялись на фоне ярко-синего неба. Деревянные панели выцветшего коричневого цвета и поросшая мхом черепица придавали ему печальный и одинокий вид; на заднем плане высились прямые ели – как любопытные жирафы, наблюдающие за прибытием нового соседа. Терраса с парапетом из того же тусклого дерева, что ставни и двери, нависала над открытым гаражом, похожим на пасть голодного людоеда. Справа к дому лепилось что-то вроде амбара: чуть осевшая крыша и массивная каменная кладка выдавали его преклонный возраст – явно старше остальных построек.

Мари и Виктория прошли по дорожке к крыльцу, а Жак тем временем запер металлическую калитку. Мать погладила дочь по волосам, взлохматила челку, и Виктория тут же поправила ее, избегая сияющего взгляда Мари Савиньи. Жак прошел между женщинами, прервав краткий момент болезненной неловкости, и отпер входную дверь.

Внутри пахло медом, вчерашней едой и пылью. Взгляду Виктории открылась гостиная с массивным деревянным столом в центре. В глубине комнаты, слева, на полке над камином стояло несколько безделушек, а у стены справа, на темном комоде, плотно столпились статуэтки святых и иконки. Над комодом висело большое овальное зеркало, отражавшее бледный свет из застекленной двери и заполнявшее тишину комнаты унылыми тенями.

Жак бесшумно исчез на маленькой кухне, а Мари начала подниматься по лестнице, жестом позвав Викторию за собой на второй этаж, где находились спальни. Ступени откликались угрюмым скрипом.

На желтой, выцветшей от времени двери из разноцветных букв было составлено «Виктори»: последняя буква давно исчезла, от нее остался только старый клеевой след. Медленно и плавно молодая женщина нажала на ручку, как будто открывала доступ в святилище. Она обвела взглядом комнату и оказалась в прошлом. Оно словно бы застыло в этих украшенных фотографиями и постерами стенах – совсем как в «капсулах времени», которые закапывают в землю, чтобы достать годы спустя.

Кровать под кремовым покрывалом выглядела по-детски из-за множества плюшевых зверушек и кучи коробок и коробочек, перевязанных лентами.

– На каждое Рождество и все дни рождения мы что-нибудь тебе дарили, – сдавленным от волнения голосом объяснила Мари. – Люди до сих пор приносят для тебя игрушки, диски, книги и всякую всячину, а я все сохраняю. А еще есть куча писем – они в ящике.

Виктория посмотрела на белый письменный стол, над которым висела афиша поп-звезды Леди Гага, томно позирующей у бассейна в сексуальном латексном комбинезоне рядом с изумительным бело-черным немецким догом. В памяти молодой женщины тут же всплыл мотив «Poker Face»^[3]. Музыка – как, кстати, и запахи – наделена невероятной способностью точно датировать этапы человеческой жизни. Голос Мари Савиньи заглушил первые ноты рефрена, зазвучавшие в голове ее дочери.

– Ты, наверное, проголодалась? Сделать кофе?

Виктория покачала головой:

– Больше всего мне сейчас хочется принять горячий душ.

– Ну конечно, дорогая, душ… Сейчас принесу чистое полотенце. Загляни в шкаф, там твоя одежда, я так и не решилась ничего отдать. Вещи наверняка вышли из моды, да и слишком маленькие, но как только захочешь, пройдемся по магазинам и все тебе купим.

Виктория молча кивнула и пошла к двери ванной.

Тусклая лампочка в пыльном плафоне освещала небольшой кухонный стол, за которым сидел Жак. Он налил себе вторую рюмку самогона и спросил у Мари, примостившейся на краешке стула и не спускавшей с него глаз:

– Дала ей полотенца?

– Да.

– Успела увидеть…

– Нет! – отрезала она, энергично покачав головой. – Я разложила одежду на кровати. Может, когда она будет…

– Мы должны знать! – рявкнул Жак, хлопнув ладонью по столу.

Мари вздрогнула и на мгновение опустила веки, как будто надеялась прогнать сомнения мужа.

У Виктории была родинка в форме вытянутого сердечка прямо над левой ягодицей. В детстве форма была почти идеальной – казалось, что это ангелы сделали татуировку. Сначала родинка очень всех забавляла, потом, как это всегда бывает в жизни, восторг первых месяцев сменился обыденным восприятием повседневности.