Цитаты из книг автора «Фернандо Пессоа»

Если я пишу о том, что чувствую, то только потому, что таким образом ослабляю лихорадочное желание чувствовать.

Моим идеалом было бы проживать все в романе, отдыхая в жизни – читать о моих переживаниях, проживать мое презрение к ним. Для того, кто обладает развитым воображением, приключения героя романа сами по себе являются достаточным переживанием и даже чем-то большим, потому что они принадлежат и ему, и нам.

Что это означает? Какова правда, которую пленка безошибочно передает? Какова точность, которую документирует холодная линза? Что такого во мне, чтобы все выглядело так? И тем не менее… Это групповое оскорбление? – Вы очень хорошо получились, – неожиданно говорит Морейра. И затем, поворачиваясь к продавцу: – Личико точь-в-точь его, а?» И продавец согласился с такой дружеской веселостью, что его стоило за это швырнуть в мусорное ведро.

Так же, как мы моем тело, нам следовало бы мыть судьбу, менять жизнь, как мы меняем белье – не для того, чтобы сохранить жизнь, как когда мы едим и спим, а из-за того постороннего уважения к нам самим, которое мы, собственно, и называем чистоплотностью. Есть много людей, для которых нечистоплотность – это не веление воли, а лишь пожимание плечами ума. И для многих блеклость и однообразие жизни – это не форма любви к ней или естественное приспособление к нелюбви к ней, а затухание собственного разума, автоматическая ирония познания.

Вдруг, как если бы судьба-хирург, прооперировав мою застарелую слепоту, добилась мгновенных результатов, я поднимаю голову от моей безымянной жизни для ясного понимания того, как я существую. И вижу, что все, что я сделал, все, о чем думал, все, чем был, есть разновидность обмана и безумия. Я изумляюсь тому, что прежде умудрялся этого не видеть. Удивляюсь, каким я был, и вижу, что я на самом деле не такой. Я смотрю, словно на простор, который озаряет прорывающееся сквозь тучи солнце, на свою прошлую жизнь; и отмечаю с метафизическим ошеломлением, что все мои самые уверенные жесты, самые ясные мысли и самые логичные намерения, в конечном счете, были лишь прирожденным опьянением, естественным безумием, великим незнанием. Я даже не играл себя. Меня играли. Я был не актером, а его жестами. Все, что я сделал, о чем думал, чем был, есть сумма подчинений либо ложному сущему, которое я считал своим, потому что я действовал вовне, находясь в нем, либо бремени обстоятельств, которые я принял за воздух, коим я дышал. В это мгновение прозрения я внезапно становлюсь одиночкой, который обнаруживает, что является изгнанником там, где всегда считал себя гражданином. В самом сокровенном, о чем я думал, я не был собой.

Мы вымираем. Стали дни благие И та звенит, растравна и остра.

Покуда спи. Желанная дорога, И потому любовь его мала.

Сколько муки и разлада Сущая в моей груди!

И чувствую муку, не чувствуя жала, И чувствую слезы, не ставшие плачем.

амС наивной верой. Но будет неба синеваНе благостыней,Пока в глубины естестваНе примешь сини — И цвет, которым зеленыХолмов уборы,До самой сердца глубиныНе вникнет в поры. О ты, несведущий двойник,Уйди, не мешкай! —Но не отступит ни на миг,Глядит с насмешкой, Что и земля и небесаВсего родимейТому, кто душу отдал заСлиянье с ними. Слиянье с ними.