Жизнь IV часть

 
Наш первый самолет стоял на взлетной полосе.
Осуществленною в реальности несбыточной мечтою,
И мы вошли в него и сели, чуть дыша,
Казалось, происходит все во сне и не со мною.
 
 
Нет, это был не сон – кругом звучала речь,
Одетых превосходно, сытых иностранцев,
Тут Англия, Америка, Германия – не счесть,
Ну, и советских бывших парочка засранцев.
 
 
Освоились мы быстро, засучивши рукава,
Что делать с коньячком и водочкой… додули,
И в миг прекрасный аппетитный закусон
Ну, глазом не моргнуть, мы развернули.
 
 
«А так как говорили без акцента мы на этих языках»,
То молча жестом иностранцам намекнули,
И, оказалось, выпить иностранец не дурак,
Минуты не прошло, как водку коньяком мы полирнули.
 
 
И не заметили мы в радости тогда,
Как самолет прорвался в высоту – дельфином в воду,
И искренне порадовались господа
За то, что вырвались мы на свободу.
 
 
И, слава Богу, мы защищены транзитом,
Пока не попадем в тот вожделенный рай,
Немного денег на дневное пропитанье
Капитализм, ты хоть умри, но нам отдай.
 
 
Зато теперь ты в браке со свободой,
Которую ты всей душой хотел!
Теперь бы к браку этому прибавить бутербродик,
И доказать, что жизнь «существование белковых тел».
 
 
К тому ж Господь помог нам уцелеть,
Ну, не заметили мы в радостном угаре,
Что в крылья только половина керосина залита,
И самолет до Вены лихо долетел
«на вино-водочном коньячном перегаре».
 
 
Ну, смехом – смех, а жизнь – жизнью, брат,
Та Вена хороша сейчас для венского аборигена,
Попробуй ты с семьей без языка, без денег проживи,
Ведь даже бочки нет, которая была у Диогена.
 
 
А вскоре был сколочен тот еврейский поезд,
Заполненный бежавшими совками под предел,
Кого там только не было – дантист, профессор,
«Триперолог», повар, прожига-жулик,
Но последний в тот момент был не у дел.
 
 
А после мюнхенской Олимпиады нас особо охраняли,
Примерно, как у Брежнева – солдат не счесть,
Спецназ черненными 16-М вооруженный,
До Рима поезд провожал, какая честь.
 
 
Часы тягучие прошли и в сердце Рима,
Вокзальной суетой окружены,
Наш поезд в «Термини» вкатился тихо,
И в «вечном городе» вдруг оказались мы.
 
 
Затем в заношенном задрипанном отеле очутились,
Куда нас быстро провожающие привезли,
И здесь такое с нами приключение случилось,
Что в самом худшем сне не ожидали мы.
 
 
Раздался русский голос:
«Господа, счас время «перманджаре»,
Тарелку макарон извольте получить,
Затем наверх – дадут вам мили-лиры,
Чтоб в Риме-городе вам долларом служить.
 
 
У лысых волосы на голове поднялись дыбом,
За что нас обозвали грубым словом – «господа».
И что такое означает слово «перманджаре»?
А главное, за что дают нам денежки зазря?
 
 
За прожитую жизнь в «совке», за долгие года,
Нам никогда задаром денежки не выдавали,
Ни разу нас не оскорбили словом «господа»,
Еды бесплатной не давали – бесплатно лишь кричи «Ура!»
 
 
Конечно, все здесь страшно возмутились,
Оглобли развернуть – какое счастье, время есть,
Но быстро голоснувши, согласились,
Что это все возможно нам перетерпеть.
 
 
И оказавшись в абсолютно абсолютнейшей свободе,
Все побежали «вечный город» посмотреть.
На привокзальную на площадь Рима,
А выданные мили теплотой карманы стали греть.
 
 
На площадь вышли, и у нас квадратные глаза,
Там трансвеститы нас чуть в сети не поймали,
Какое счастье, что совковый опыт был у нас,
Ведь раньше трансвеститов – только мы и знали.
 
 
Там проститутки в два ряда заманивали мужиков,
На всю оставшуюся жизнь совки могли найти подругу,
А уж о «ролексах» железно-золотых —
Чего тут говорить, купи за пару миль и подари их другу.
 
 
Мильоны зажигалок продавались там,
На противнях железных там дымилися каштаны,
Кокосовые дольки – все в белейшей белизне,
И орошали их журчащие фонтаны.
 
 
А в первые деньки пятерку долларов на душу,
Так, что в богатстве мы могли бы утонуть,
Плати за пачку «Мальборо» – а это миля-лира,
А на четыре остальные можно и гульнуть.
 
 
«Былого не вернуть, а будущего нету»,
В цыганской песне ведь поется так.
Ведь мы бомжи, без денег и без документов,
Прямым путем отправим денежку в кабак.
 
 
О «Траттория» римская – ведь ты совсем не шутка,
Там клетчатою скатертью покрыты все столы,
И можешь хорошо по-римски там покушать,
И можешь ты устраивать «лукуловы пиры».
 
 
Сейчас начнем: сперва на стол придут «Ризотто моцарелла»,
«Прошутто» с дынею – «Салато мисто» вдруг,
Вокруг тарелочки «Вердура котто» – отварная,
Лови момент и наслаждайся, друг!
 
 
Затем настанет время итальянской пасты,
«Аль-Астичи» лингвини тут «Фраскати» ставь на стол,
Спагетти «Болонезе» с нежным пармезаном,
Ты чувствуешь себя царем, усевшимся на трон.
 
 
Тебе финалом зазвучит оркестром мощным
«Коррето векья», ты эспрессо закажи,
А перед этим рюмочку обледенелой «Граппы»,
И можешь веселиться для души.
 
 
Теперь рутина – расскажу для сохранения арийской расы —
«Еврейцев» всех отправили в «ХИАС»,
Бастардов остальных в «ИРЧИ» определили,
Чтоб каждый знал, какой с рожденья у него окрас.
 
 
Сказали в месяц раз, чтоб приходили за получкой,
На шестьдесят поддерживали в месяц нас, сказали,
Чтоб жилье искали срочно, замков не снимали
И мебель антикварную не покупали б мы сейчас.
 
 
Случайно набрели мы на жилье под Римом,
На живописных, с пиниями, взгорках старый дом стоял,
И верхний в нем этаж мы на троих с Одессой поделили,
Внизу апартаменты – вечно блеющий барин снимал.
 
 
В уютной атмосфере (0+5, уютно) перезимовали,
Разбили урну с прахом тещи нам опять
Ну, что уж эти «шерлок холмсы» там искали,
Мне до глубокой старости вот это не понять.
 
 
И вдруг Господь нас наградил за нравственные муки,
На всю оставшуюся жизнь спасенье ниспослал.
Владелец домика, врач-рентгенолог Альдо Брокиери,
Наш главный Вектор жизни в руки передал.
 

Собака-одесситка, мы – временные итальянцы. 1976

 
Благодаря спортивно-медицинскому образованью,
Которому пятерку жизни лет отдал.
Я в тяготах его с ногами разобрался, и он, как резвый конь,
Пригорками с винтовкой поскакал.
 
 
Скакал, охотился, и в благодарности
за возвращенное здоровье
Ключи от клиники рентгеновской мне передал.
А адрес студии такой – «Ravenna Venti Quatro»,
Чтобы в дальнейшем в ней я пациентов принимал.
 
 
А в «вечном городе» он был известный рентгенолог,
И мне блестящую характеристику нарисовал,
И много римских дам за красотой в погоне, —
За точечный массаж лица легли к моим ногам.
 
 
В те времена моя работа стоила пять баксов в час,
Два пятьдесят откладывал я доктору заначку в книжку,
А остальную половину я по-братски брал себе,
Мне не казалось, что с него беру я лишку.
 
 
Смех смехом, но в дремучие те времена
Валюта что-то стоила от денег настоящих.
Глядь, месяц не прошел, и я купил жене
Кольцо шикарное из камушков блестящих.
 
 
За триста баксов с бриллиантами кольцо купил.
Сегодня стоит это барахло в десяток раз дороже,
В СССР монету эту за десяток жизней я б не накопил,
А банк взорвал – то, вероятно, получил в милиции по роже.
 
 
И вот настал счастливый тот второй момент,
Когда Господь вознаграждает в жизни за потери,
Ко мне пришел с женою Пией пациент,
Который главный архитектор Рима был, синьор Зампери.
 

Кафе «Эль Греко». Вечный город. 25 лет спустя.

 
На костылях пришли, но не одни, а с помощью друзей,
Внутри в ногах обоих вставлены эндопротезы,
Заснули год назад бедняги за рулем
И получили новые суставы из «титановой железы».
 
 
Два месяца работал я, как вол,
Я мышцы поднимал, формировал в минусовой надежде,
Добился своего, а костыли – в окно,
И оба вдруг пошли ногами, было все, как прежде.
 
 
Калеки перестали быть калеками, наоборот.
К синьору Корачу директора «Ирчи» по Риму побежали,
Все, что случилось, рассказали там они,
А также, что на остров Искию нас пригласить пообещали.
 
 
И благородный серб наш, Корач дорогой,
Не посмотрев на нарушение транзитного устава,
Позволил нам на девяносто дней уехать в рай земной,
Хотя и самому такого отдыха так не хватало.
 

Моя любовь – Иския

 
О, Иския! – белейший твой песок!
Лазурным морем словно оцелован,
А сверху солнца льющийся поток…
И невозможной смесью красок глаз наполнен.
 

 
Ты, мой Неаполь – сложною дорогой
Весь оплетен, как тот большой паук,
Окольными и трудными путями
До Порта Иския не доберешься вдруг.
 
 
Сперва заплатишь денежки на Толе
И 27 км ты в пробке простоишь,
Затем ты справа в узкую дорожку
Под мелким указателем влетишь.
 
 
И по разбитой улице на всей планете…
Не удивляйся, что сломается кардан,
Приедешь в порт – любимейший на свете,
Деля и смех, и слезы пополам.
 
 
А смех весь в том, что на таком корыте,
Заделанном в тех римских временах,
Как только ты вошел в него, любезный,
Тебя всего охватывает страх.
 
 
И вроде утонуть тебе так стыдно,
Везувий наблюдает за тобой,
Но вроде бы и больно, и обидно,
Не видев Искию, болтаться под водой.
 

 
Но я шучу – Господь хранит твой отпуск,
Трагета довезет тебя за два часа,
И втащит в порт, весь пальмами покрытый,
И невозможная тебя охватит красота.
 
 
Какие там бассейны, ахи-ахи,
Какая там термальная вода,
Но осторожен будь, не лезь куда попало,
А то обваришься с хозяйством навсегда.
 
 
Там все цветет, растет и дивно пахнет,
Прекрасное вино тут литрами идет,
И если апельсин от ветки вдруг отстанет,
Твою он голову наверняка пробьет.
 
 
Но не боись – там «Ospidale «рядом,
Две «Скорых помощи» там «Subbito «придут,
И бедного тебя, с огромной шишкой,
К хирургам на носилках принесут.
 

Жена и сын цветами расцвели за лето. 1977

 
А если возжелаешь жизнью насладиться,
Быть небожителем на искитанском берегу,
Цени меня как искреннего друга,
Как друг, тебе бесценный свой совет дарю.
 
 
Кати в отель к Antonio Sorriso,
Чтобы места успеть занять, там ждут тебя друзья!
И закажи морскую выкладку фрутти ди маре мисто,
Поймешь в момент, что прожил жизнь не зря.
 
 
Там устрицы в нежнейшей свежести на льду лежат,
С кусочками лимона вперемешку прохлаждаясь,
И сладостных объятий бросить не хотят,
Миг счастья подарить тебе пытаясь.
 
 
На блюде на огромном не одни они лежат —
Окружены созвездием нарезанных
морских невиданных созданий,
Покрытые холодным потом,
шампанского бутылки тут стоят,
Как строй прекрасных стройных светлых зданий.
 
 
Лангусты, осьминоги, вонголи – все очереди ждет,
Как бы сойдя с картины темной старого голландца,
И обоняние волнует, нетерпеньем жжет,
И краски душу заставляют волноваться.
 
 
А ты сидишь с друзьями в этой красоте,
В ушах звучит живое пение бельканто,
И в атмосфере теплой, дружеской везде
Витает дух Италии, бессмертного таланта.
 
 
Финалом зазвучит такое многоцветье фруктов,
С бутылок дюжиной с ликерами и граппой ледяной,
И пей, что хочешь, сколько хочешь из бокала,
Затем с счастливою душой езжай домой.
 
 
Нашествие Батыя с Искией случилось,
Приехавши сюда на край земли,
От искитанских смугленьких аборигенок
Всех мужиков Наташки увели.
 
 
Теперь, гуляючи по Via Roma,
И ты мне в этом даже не перечь,
Я, как большой лингвист, – я в этом разбираюсь,
Я слышу от детей украинскую речь.
 

Таким блюдом балуют гостей в Ristorante Antonio и Nello Sorriso.

Жизнь V часть

 
Вот на такую Искию, которую я описал,
Привез Зампери нас в отель огромный «Мира Маре»,
И другу своему Коллизе Фердинанду передал,
И вся моя семья была, как громом пораженная ударом.
 
 
И Фердинанд в угоду другу быстренько подсуетил:
Мне кабинет под голубым воды каскадом он построил.
И вот ко мне поток больных туристов немцев заструил,
А вскоре все узнали про меня, и что я немцем там устроил.
 
 
Коллизе был крупнейший Искии миллионер.
Себя ценить я стал уж вдвое подороже,
И час мой стоил в тот момент десяток миль,
Хотя за это брать я мог и вдвое тоже.
 
 
Какая странная образовалась в жизни связь.
Я – Фердинанд, он – Фердинанд, и жены наши —
Маргариты тоже,
Мой сын ровесник дочери его,
И наши таксы точной копией похожи.
 
 
Шесть тысяч долларов сизифовым трудом скопил,
Жена и сын цветами расцвели за лето.
По-братски боссу три, а три себе я отложил,
В транзитном хаосе – спасибо Господу за это.
 
 
За те три месяца на Искии работы
В Неаполь ездил я в немецкий консулат,
И плавно объяснил, что я полуеврей плюс полунемец,
И что хочу на историческую родину назад.
 
 
Но историческая Родина мою семью к себе не приняла.
За то, что в Первую отец, немецкий офицер, сгнивал в окопах.
Ведь по немецким всем законам – немец я,
Чиновникам на все плевать, сидят на толстых жопах.
 
 
Приходится крутиться между двух огней,
По левой больно бьют за то, что я еврей,
По правой больно бьют за то, что немец,
А может, папуасом лучше стать мне поскорей?
 
 
Закончился сезон – закончилась работа,
По-итальянски запросто болтать могли.
И уезжать из рая в Рим – такая неохота,
Иисусе, Ягве, Будда – ну, пожалуйста, нам помоги!
 
 
Прощай, любимая, о Иския родная!
И вскоре в древний римский порт приехала семья,
И мы почти что год в транзите застревая,
Должны решить, куда поедем мы, друзья.
 
 
Потоки русских беженцев, Ладисполи переполняя,
Всем итальянцам сделали квадратные глаза.
За пару месяцев в квартирах итальянских проживая,
С их полным содержимым исчезали навсегда.
 
 
А в этих вот квартирах со времен Нерона
Такая накопилась вся в Антике красота.
Какие люстры там, ковры, картины, мебель,
И все нередко с тем потоком исчезало навсегда.
 
 
Италия, как полный кубок, до краев культурой налита.
Послушай, слева там звучит сонет Петрарки.
Скульптура Микельанджело вся солнцем залита,
В Венеции соборов купола блестят на площади Сан-Марко.
 
 
Там Данте Алигьери вдруг затеял с Леонардо спор,
Ведь много у великих тем для разговора.
Быть может, речь идет о ботичеллевской «Весне»,
А может, обсуждают в тот момент «Декамерона».
 
 
А в основном все итальянцы, как большие дети,
Им в первое свое знакомство просто поиграть,
А в гости пригласить и накормить – здесь нет дилеммы,
И можно о тебе назавтра забывать.
 
 
Важней всего на свете итальянцем ставится семья,
На месте на втором, важнейшем, мы еду оставим,
На сотом месте остальное – также и друзья,
А модную одежду мы на третье место обязательно поставим.
 
 
Жене наш итальянский привлекательный мужик
Изменит, походя, разочков полтораста,
Но бросить женушку и в мыслях не привык,
Да и она при этом чувствует себя прекрасно.
 
 
А в общем вся страна живет на старом багаже.
Туристы стаями вороньими все города заполоняют,
И зданья римские стоят, запущенные в черноте,
И римляне на них внимания не обращают.
 
 
Есть странная, подмеченная мной черта:
Они на улице весь мусор вкруг себя бросают,
А в доме итальянском поразительная чистота,
Снаружи – грязная помойка, а они не замечают.
 
 
За вещь ты сразу итальянцу избегай платить.
Что ты ему отдал, назад уж не вернется,
А если купленную вещь захочешь возвратить,
Тебе большим скандалом это обернется.
 
 
«А кто твой друг, и я скажу кто ты»!
И, несмотря на нелицеприятность,
Италия десятки лет – мой лучший друг,
Пришедшая с небес – прекрасная невероятность.
 
 
Ну, что мне до того, что мусорят везде,
Ну, что мне до того, что денежки не отдают обратно,
Улыбки, комплименты делают везде и всем,
Здесь ты свободен, и душе здесь жить приятно.
 
 
Во многих странах, где я побывал,
Натянутость улыбок, холодность повсюду,
Особенно у шведов очевидностью видна,
И эту очевидность никогда я не забуду.
 
 
У итальянцев сущность их бежит от темноты,
Растением, придавленным из-под асфальта,
Душа их радостна, для них цветут цветы,
Как будто Каллас голоса контральто.
 
 
Прощай, прощай, Италия, до будущей весны!
Мы обязательно к тебе опять приедем,
А если вдруг ты нас цепями прикуешь,
Мы вообще согласны, мы отсюда не уедем.
 
 
А по субботам рынок под названием «Американо» посещали,
Вот здесь при виде соплеменников накатывала немота,
Доценты, воры, инженеры верх тут взяли,
Казалось, оккупировали все прилавки навсегда.
 
 
Весь итальянский говор стал ненужным и немым,
Звучал родной любимый мат, как на вокзале,
Там в синих и зеленых баночках и черная, и красная икра,
Там лифчики, презервативы, простыни горами – где достали?
 
 
На шеях хомуты из крупных полированных кораллов,
Им в двадцать первом веке не было б цены,
Виднелись тут и там рога маралов,