Красный перец

– Флеминг.

Я не мог пошевелиться, меня будто к чему-то привязали.

– Флеминг.

В ответ я промычал что-то невнятное, пока мои глаза были закрыты, а движения – скованны.

– Флеминг, уже очень поздно, – прозвучало в тот момент, когда я стал осторожно поднимать тяжёлые веки, пытаясь понять, кто же так настойчиво старается меня разбудить. Ещё тогда, когда вокруг всё расплывалось, как в тумане, я заметил взгляд печальных серых глаз – маминых глаз. Она нависла над моей кроватью, жалостливо глядя на мои неудачные попытки проснуться. Мне было достаточно одного взгляда на её залитое тоской лицо, чтобы вскочить с кровати, отбросив одеяло, и вылететь в коридор, где я едва не столкнулся с отцом, спешившим на работу. Он был уже одет и только поправлял рукава костюма, ослаблял ультрамариновый галстук и приглаживал светлые волосы.

– Доброе утро, Флеминг. Увидимся после школы, – сказал он на бегу, в очередной раз опаздывая на личное такси, которое, как обычно, ждало его возле нашего дома.

– Привет, пап, – сухо вымолвил я и, прежде чем за мной выбежала мама, скрылся за поворотом длинного коридора и залетел в ванную, лихорадочно запершись на шпингалет. Теперь никто не мог меня потревожить, и я остался один на один со своими мыслями. Во рту была безжизненная сухость, в нос бил запах недавно использованных очистителей для ванны. Зеркало над раковиной безупречно блестело, и только моё напряжённое лицо портило общую картину. Сердце тоже меня подставляло, периодически бросаясь вскачь, и я осознавал, что в любую секунду мог упасть от неожиданного головокружения.

Я смотрел в зеркало на себя, хмурого, потрёпанного, тяжело дышал, опёршись руками об идеальную раковину, а перед глазами вставала та самая квартирка. Такая сумрачная, что должна была бы быть неуютной, но оказывалась тёплой и светлой даже при отсутствии достаточного количества ламп. Там всегда оставалось невероятное смешение запахов, много пара в крохотной кухоньке, куча вещей и минимум пространства. А ещё там был чердак с посредственным видом на дорогу и дома, и фигурки, и белый медовый чай, и аромат цветочных духов, который наверняка сейчас уже испарился.

Прошло больше трёх дней, и только сейчас полиция решила действовать. Идиотские законы, идиотская система.

– Чёрт! – Я ударил кулаком по раковине и моментально сморщился от боли. – Чёрт, чёрт, чёрт! – забарабанил я, насколько мне хватало сил, и с каждым разом боль будто отступала. Я тогда не думал о том, что потом мои руки будут украшать синяки, о том, что будет после. Размышлял лишь о том, что произошло, – и отказывался в это верить.

– Флеминг, открой, пожалуйста! – до меня донёсся голос матери по ту сторону двери. Я не хотел показываться ей таким, каким стал за эти дни. Ведь теперь из зеркала на меня смотрел разъярённый и взлохмаченный парень. Я не плакал, как слабак, а горел от злости. Мне вдруг захотелось с одного удара разбить это стекло к чертям. Хорошо, что я сдержался, вновь услышав просьбы матери. Я устало провёл рукой по лицу и высушенными губами прошептал сам себе:

– Всё будет хорошо. Или она вернётся сама, или я найду её.

Мне было достаточно нескольких секунд, чтобы умыться водой из крана, поплескать её на помятое лицо, вдохнуть полной грудью и наконец отворить дверь матери. Она едва не бросилась ко мне с объятиями, похожая на встревоженную птицу, у которой забрали птенца. Что-то всё же остановило её, и она впала в ступор. Возможно, что-то в моём болезненном взгляде, моей молчаливости и недвижимости. Она испуганно озиралась по сторонам, видимо, пытаясь найти следы какого-то преступления, но тут было чисто: только я и мысли. Лишь кулаки жгло нестерпимой болью, они начали покрываться пятнами, что свидетельствовало о том, что что-то было не так.

– Я пойду в школу, мам, – сказал я тихо, глядя ей прямо в глаза. В любое другое время я бы стал утешать её, просить успокоиться, когда видел, что брови её лезли на лоб, серые глаза были распахнуты до невозможности, а сердце билось так, что я мог отчётливо его услышать. Сейчас утихомирить нужно было меня, но я не нуждался в чьей-либо помощи, мне только нужно было вынырнуть из ванной и вернуться в свою комнату.

Отец ушёл, мать, кажется, оставила меня в покое и теперь где-то застыла, стихла, а я опять очутился в завешанном плакатами и рисунками помещении с большими окнами, выходившими на центр городка – каменную серую площадь с резными фонтанами и деревянными скамьями. Солнце ярко светило прямо в комнату, отчего приходилось жмуриться, пока я не догадался закрыть окно кофейными занавесками. Вмиг стало темнее, и меня окружила одна большая тень, как дома у Цукерманов.

Чёрт.

Подумав об этом, я тут же сдёрнул занавески одним движением руки, вернув комнату в солнечное царство. Ткань полетела на пол и опустилась мятым комом. Кровать моя ещё не была застелена, и складывалось впечатление, что всё утро я потратил на то, чтобы развести в собственном доме хаос. Хотя мне было всё равно. Даже тогда, когда я бросил короткий взгляд на часы, показывавшие половину девятого, что означало: вот уже четвёртый день я опаздывал в школу.

Пусть так, но от занятий меня всё же никто не освобождал, и мне пришлось собраться с огромной скоростью, проигнорировать завтрак, к неудовольствию урчащего желудка, и выйти из дома на улицу, прямо под яркий солнечный свет. Пока я шёл, мне постоянно попадались улыбающиеся люди, деревья с разноцветными осенними листьями, и такой унылый тип, как я, явно не вписывался в пейзаж. Наверное, мир решил надо мной поиздеваться, выплюнув в меня палитру красок и целый спектр душистых ароматов. Ни одного грязного потасканного тела, ни одной поломанной судьбы. В то время как надо мной словно разразился серый ливень. Я был готов в любой момент сбежать отсюда. Хорошо, что вскоре я свернул от людных, по нашим меркам, улиц в сторону тихих и скромных городских уголков. Там людей всегда было мало, только неказистые маленькие домики и подобные им магазинчики молчаливо взирали на редких прохожих. Здесь я мог чувствовать себя в безопасности и так, словно все обо мне забыли. Никто не давил, ничто не давило. Только оказавшись в школе, я вновь почувствовал на себе множество ненужных взглядов, меня окутывали шёпот и голоса. В самый разгар перемены я прирос к полу посреди коридора, не в силах ни двигаться, ни даже повернуть голову. Я застыл так, не отрывая взгляда от пола, словно провинился за что-то и теперь не мог поднять глаза на обиженного мной человека.

Проходя мимо, кто-то сильно толкнул меня острым плечом, и лишь тогда я взглянул вверх, заметив подружек Саванны, и по сердцу словно прошлось острое лезвие. Одна из девушек, чёрненькая и худощавая, обернулась, чтобы одарить меня холодным взглядом из-под тёмных густых ресниц. Как будто это я только что толкнул её, как будто это я был в чём-то виноват.

– Не обращай внимания. Рейн не любит новеньких в компании, – прозвучало над самым ухом, и я вмиг расслабился, когда понял, что это был не кто иной, как Вестер. Я развернулся к нему и попытался выжать из себя улыбку. – Тем более, если этот кто-то близко общался с Саванной. – Он усмехнулся.

– У неё есть причины меня ненавидеть, – горько изрёк я, сдвинувшись с места и направившись вслед за одноклассником в кабинет.

– Ты имеешь в виду то, что ты был последним, кто видел Саванну? – спокойно спросил Вестер.

Я медлил.

– Да ладно, расслабься. – Он хлопнул меня по плечу. – Скажу тебе по секрету: моя сестра не так проста, как может показаться, и это не первый раз, когда она убегает из дома.

– Правда? – Я не поверил сказанному. В ответ Вестер звучно рассмеялся, что немало меня удивило. Глаза его вновь превратились в чёрные бусины, а уголки губ потянулись чуть ли не к ушам.

– Конечно. Думаешь, был бы я так весел, если бы это случилось впервые? Не волнуйся, друг. – Какой я был ему друг? – Она скоро вернётся, я это тебе как её брат говорю. Тем более, – он остановился на секундочку, чуть насупившись и зайдя в гоготавший, как обычно, класс, – что она сказала тебе перед тем, как убежала?

Да, это я повторял ему уже раз сто.

– «Жди меня дома». – Я закатил глаза и прошёл к нашей парте. Не мог понять одного: как Вестер мог так спокойно относиться к подобным выходкам, пусть даже привычным? Пожалуй, к нему, а не ко мне в первый же день должна была подойти мисс Уивер, наш психолог.

– Вот и славно. Жди её, – быстро сказал он, усевшись за парту. Я последовал его примеру и не успел более ничего сказать, как прозвенел звонок. В этот раз он вновь подоспел вовремя.

Урок английского проходил как нельзя лучше: учитель не вызвал меня к доске, у меня не спрашивали домашнее задание, и я преспокойно выполнял то, что задали всему классу. Пока я делал какое-то упражнение, Вестер что-то напряжённо царапал карандашом на кусочках бумаги. Я не особо интересовался этим, но к концу урока он пихнул меня в бок и быстро прошептал, всучив кусочки бумаги:

– Передай это Рейн и Клео.

Мне не хотелось признаваться в том, что я был очень плох в запоминании имён.

– Помнишь их? Та, что тебя ненавидит… – Да с чего он, в конце концов это взял? – И феминистка. Понял? – Он с любопытством глянул на меня. Я непроизвольно сглотнул. Среди всей этой тишины, сквозь которую пробивались лишь одинокие перешёптывания и звуки пишущих ручек, было довольно сложно что-либо предпринять. Краем глаза я заметил, как наша преподавательница, миссис Роббинс, пристально следила за нашей партой. Смею спорить, она разгадала, что мы с Вестером занимались совершенно не тем, чем надо было.

– Цукерман, Рид, я вижу, вы уже закончили?

Так и думал.

– Эм, нет, миссис, мы как раз хотели… – начал я, ощутив, как лоб покрылся испариной.

– Обсудить с Клео и Рейн то, как мы будем выполнять задание, – вступил Вестер совершенно безапелляционным тоном. Я решил смолчать, но был категорически против подобной выдумки. Сердце сжалось, и я посмотрел на нашу кудрявую, в узких прямоугольных очках учительницу, что взирала на нас с Вестером со своего места. Её сухая морщинистая рука чуть приподняла оправу, и женщина недоверчиво взглянула на нас, по-видимому, в чём-то подозревая. Затем миссис Роббинс вымолвила:

– Хорошо, только не шумите.

И это было всё? А как же наказание за дурацкие выдумки?

– Ты ведь был в курсе, что задание на доске, – сказал Вестер, указав длинным пальцем в её сторону, – групповое? – Его взгляд показался мне чересчур уж деловитым.

– А ты не мог, – я поджал губы и силился справиться со своими эмоциями, чтобы не ругнуться прямо на уроке, – сказать это перед тем, как я написал четыре листа? – Я продемонстрировал Вестеру исписанные страницы.

– Ну что ж. – Он положил мне руку на плечо и весело усмехнулся. – Зато мы с девочками будем отдыхать.

Тогда я подумал, что задушу его ночью этой же самой тетрадью. Хорошо, что вскоре опять прозвенел звонок.