Это я, господи!

Молитва

 
Благоговею перед чудом —
Обычной явью бытия:
Что я живу заботой буден,
Что не ушёл из жизни я!
 
 
Благодарю тебя, Создатель,
За лишний день и лишний час!
Я не грущу о скорбной дате,
Что тайно поджидает нас.
 
 
Благодарю тебя за солнце,
За ночь, за таинство огня.
За то, что злополучный стронций
Злым бесом не проник в меня.
 
 
Благодарю, что я не нищий,
Что есть пока очаг и кров,
За то, что красотой насыщен
Я в этой жизни до краёв!
 
 
Благодарю за то, что с детства
Луч удивленья не погас
И что в трясине благоденствии
Я, слава Богу, не погряз!
 

«Мой стакан невелик, но поверь, милый друг…»

Мой стакан невелик,

но я пью из своего стакана.

Альфред Мюссе

 
Мой стакан невелик, но поверь, милый друг,
Зелье в нём всех бальзамов целебней, —
Там настойка из слов, возвышающих дух,
Там живая вода откровений.
 
 
Мой стакан невелик, но достанет его,
Чтобы многих спасти от напасти,
Кто от жизни не ждёт уж давно ничего —
Ни любви, ни заботы, ни счастья!
 
 
Мой стакан невелик, не питейный сосуд,
Но вино в нём особых кондиций,
Там закваска – добро, а не злой пересуд, —
Виноделу есть повод гордиться!
 
 
И хоть мал мой стакан, – уместится в ладонь,
Вы о нём не судите заране!..
Пейте всласть из него, – вспыхнет в сердце огонь,
И любовная страсть не увянет!
 

Не мудрствуя лукаво…

 
Живём, о жизни мудро рассуждая
И сравнивая с прежним бытиём:
Не кажется ли старина седая
Милее, чем теперешний содом?
 
 
У всех поживших есть единый признак —
Им по душе минувшего черты.
Скорей всего, до самой горькой тризны
Так точно будем мыслить я и ты!
 
 
Как проявленья жизни многолики:
То блеск вершин, то темь сырых низин,
То стон печали, то восторгов крики,
То на макушке славы, то в грязи!
 
 
Вопрос не прост – когда мы лучше жили?
Чем опьянил нас вольности угар?
Мои рубли в швейцарском Куршевиле
Просаживает бойкий олигарх!
 
 
Мои рубли текут в трубе на Запад,
Минуя беспардонно мой карман.
Не пахнут деньги, но особый запах
У тех, что мне достались не дарма.
 
 
И мне совсем не ясно: кто я? что я?
Ещё не бомж, уже не гражданин!
Какие-то подорваны устои…
Да были ли устойчивы они?
 
 
Но, несмотря на все мои потери,
Просчёты, и печали, и т. д.,
Как прежде, люди молятся и верят,
Как прежде, чахнут в праведном труде.
 
 
Не в силах нас стравить на потасовку
(Устал народ, пройдя девятый вал!),
Замыслил дьявол хитрую уловку —
Жизнь превратить в бессрочный карнавал!
 
 
Как дух людской подвергнуть оскопленью?
Сочинены приёмы не вчера, —
И кабаков бессчётное скопленье,
И зрелищных вертепов мишура.
 
 
Мне жаль нестойких, откровенных, юных!..
Как уберечь их от потоков лжи?
Какие в их душе затронуть струны?
Как объяснить им, что такое жизнь?
 

Линия жизни

 
Досадуй! Терзайся! Слезой сожаления брызни!
Но нет у меня – не поверите – линии жизни:
Сплошные зигзаги, изломы, – как в кардиограмме…
Такими лихая судьбина меня одарила дарами.
 
 
И я спотыкаюсь об эти корявые кочки,
Наверно, поэтому пишутся скверные строчки!
Но я не в накладе: паденья и взлёты привычны,
Я свыкся: (философ сказал: ощущенья первичны).
 
 
Как жизнь описать? Перепутаны в памяти нити,
То шёпотом буду, то криком, – уж вы извините!
Но время – всезнающий знахарь,
                                      искуснейший лекарь, —
Всё вправит, всё сгладит, всё выправит.
                                     Время – аптека!
 
 
И будет всё ровно – ни шатко, ни валко
                                         (мечталось!),
И линии прямы… А всё именуется – старость!
 

Феофан Грек^[1]

 
Мой пращур – Феофан —
По фрескам был мастак!
Художник – не профан,
Но всё ему не так!!
 
 
И деисус – как стих,
На солнечном луче,
И образы святых
В трагическом ключе!
 
 
И живопись была —
Стремительней орла!..
Сияют купола
Московского Кремля!
 
 
Ищу до сего дня.
Весь в праведном труде.
Что я ему родня, —
Хоть на седьмой воде!
 
 
Причислен он навек
Почти что к божеству.
Однофамилец Грек —
Пока его зову.
 
 
Такая канитель —
Доказывать родство!
Ведь божество – не цель,
Стремленье – божество!
 

Опыт самоанализа

 
Увы! Не личность я и не субъект —
Во мне толпа людей разнообразных:
И симпатичных (скромных!), и развязных, —
И трудно цельный воссоздать портрет.
Я – образец лоскутных одеял,
Поскольку скроен из противоречий.
И догмам общепринятым перечу, —
Понятно, что отнюдь не идеал!
Но всё же есть какое-то зерно,
Которое во мне живёт и зреет:
Оно моё, оно лишь мне дано,
Оно досталось мне не в лотерею!
Но ведь зерно ещё не колосок, —
До ранга хлеба путь его неблизкий!
Вдруг упадёт оно в сухой песок, —
Как велика тогда опасность риска!
Как поступить? Что делать суждено,
Чтоб проросло заветное зерно?
 

«Чужой судьбы крутые вехи…»

 
Чужой судьбы крутые вехи
С моей стыкуются судьбой:
Есть отклик в каждом человеке, —
Но не откликнется любой.
 
 
Откликнись – не бесстрастным эхом,
А чутким отзвуком души!
Всели надежду в человека
И, сделай милость, поспеши!
 
 
Спеши, пока ещё возможно
Предотвратить напасть и скорбь,
Пока призывно и тревожно
Грохочет барабана дробь!
 
 
Спеши! Добро всегда зачтётся:
Вдруг с тем, к кому был добр я,
Нам пить из одного колодца
Придётся чашу бытия?
 

«Живу на стрессах, как на углях…»

 
Живу на стрессах, как на углях,
Как на гвоздях индийский йог!..
Сбежать бы завтра в тихий Углич, —
Там к человеку ближе Бог!
 
 
А время катит, как по рельсам, —
Без остановок, без преград…
По правде говоря, без стрессов
Как был бы скучен мой уклад.
 

О малой родине

 
Нет у меня «малой родины»
С домиком в три окошка,
С кустиком красной смородины
И лубяным лукошком.
 
 
Нет у меня «малой родины» —
С заливными лугами,
С заботами огородными,
С дремлющими стогами.
 
 
Завидовать ли наследникам
«Таджмахалов» дощатых,
Бревенчатых срубов пленникам,
Коих рой непочатый?
 
 
Увы! Деревни усталые,
Как ни крути, – фантомы!
Исчезнут «малые родины», —
Время затянет в омут!
 
 
А я ненасытен сказочно,
Мне подавай всё разом:
Юга красу загадочную,
Севера блеск алмазный!
 
 
Заснеженных гор вельможности,
Сумрачный мир таёжный…
Без этого жить возможно ли?
Кому-то и возможно!
 
 
А время ставит пародии, —
Вот только финал трагичен:
Любил я большую родину,
Как древний бард Беатриче.
 
 
Когда все дороги пройдены,
Зачем мне копить полушки?
Куплю я «малую родину»
В чахленькой деревушке!
 

Одинокая птица

 
Одинокая птица сиротливо летит в поднебесье, —
Распростилась со стаей, видно, жаждет свободы иной.
А под нею – леса, мегаполисы, реки и веси —
Всё, что кратко зовётся в человечьем наречьи страной.
 
 
Распростилась со стаей, а суровый вожак не заметил:
Он вперёд устремлён, ему важно не сбиться с пути,
Он сверяет дорогу и с Полярной звездой, и с кометой…
Удивились товарки, но наказ непреклонен: «Лети!»
 
 
Вот опустятся разом на знакомом кормящем болоте,
Друг у дружки добычу начнут вырывать под галдёж,
Стоя, будут дремать, клекотать на одной той же ноте.
И одна будет радость, и одна боязливая дрожь.
 
 
И неведомо им, что такое любить, чем гордиться…
Горделиво летит в поднебесье одинокая птица.
 

Откровение

 
Не обижу ни зелень, ни живность,
По лесам совершая вояж!..
Жёлтой иволги посвист призывный
Восприму, как торжественный марш!
 
 
Отмеряю свои километры,
А со мной, не касаясь земли,
Соревнуются лоси и ветры, —
Не догонишь, хоть Бога моли!
 
 
Километры мои, километры, —
Не уйти от любви и тревог!
На ветвях оставляю, как меты,
Строки песен – издержки дорог.
 
 
Но в пылу наступающей жатвы
Обделённым не числю себя:
Будут песни звучать, словно клятвы,
Журавли отзовутся, трубя!
 

Моя икона

 
Какому следуя закону,
Каким неписанным статьям,
Кровоточит моя икона —
Предвестье горестным страстям!
 
 
В плену высоких технологий,
Увы, никак не объяснить,
Как вихри смуты и тревоги
К иконе протянули нить.
 
 
В чём суть величия иконы?
Кто дух вселил в древесный срез?
Как, восприняв мольбы и стоны,
Она нести поможет крест?
 
 
Всезнайка скажет: «Биополе!
Поток невидимых лучей!..»
Но чья-то изменялась доля,
Когда он обращался к ней!
 
 
Я рос во времена неверья
(Точнее, веры в постулат!).
Теперь подсчитывай потери
От многочисленных утрат!
 
 
А в мире снова беспокойно —
(Наверное, фатальный год).
Кровоточит моя икона
В окладе сердца моего!
 

«Я заквашен на старой Таганке…»

 
Я заквашен на старой Таганке,
На любимовских добрых дрожжах…
Беспощадной эпохи подранки
В тесном зале от страсти дрожат.
Единение в зале – гранитно
(Верный знак благородных кровей!)
Мы сошлись на вечерней молитве,
Чтобы стать на крупицу новей!
Помню я, позабыв всё на свете,
Плыл в толпе, будто в бурной реке,
То с мольбой: «Есть ли лишний билетик?» —
То с запиской Булата в руке.
До сих пор под сердечной аортой
Ощущаешь отчётливо ты
Холодок от ночного полёта
И восторг от большой высоты!
Всё распалось, – и мир стал сиротский,
Но, как прошлого преданный страж,
Промелькнёт, улыбаясь, Высоцкий
И растает, как в небе мираж!
 

Мы

 
Мы, как мосты, разведены,
Как разделённый лик иконы —
Две горечи одной вины,
Две буквы одного закона.
 
 
Мы – недопетой песни два
Надрывно-бравые куплета —
(Не дай Бог, оборвут слова
Два выстрела одним дуплетом!).
 
 
Мы крутим колесо времён —
Две неустанные педали,
Пусть разных судеб и имён —
Две стороны одной медали.
 
 
Мы красим в разные цвета
Своих и недругов, и другов, —
И верховодит клевета,
И верх берут хула и ругань.
 
 
Кто нас сольёт в один поток?
Какой мессия нас рассудит?
Кому под силу завтра будет
Бескровно подвести итог?
 

«Работаю громоотводом…»

 
Работаю громоотводом:
Удары молний на себя
Воспринимаю год за годом,
Живую плоть свою губя!
Людские поглощаю муки,
Иду за ближнего в острог,
И горечь от чужой разлуки
Себе суммирую в итог.
Приму, как должное, укоры,
Что бьётся у меня внутри
Не сердце, а ларец Пандоры, —
Попробуй, крышку отвори!
Но я смиренью недоступен,
Поскольку знаю: клич к добру,
Прости, Господь, водица в ступе,
Когда добро без сильных рук!