ГЛАВА 3

Май 2006 года

— А что, Людка, сойдёмся ли в цене?

Соседку смежного участка Иван начал спаивать недавно. Утром махнёт ей, как родной, через забор:

– Людмила, угоститься не желаешь? Когда к тебе заглянуть – в обед или к ужину?

Иным словом: когда ты, любезная соседка, желаешь сегодня напиться вдрызг?

Людмила отвечала по-разному: хоть и любительница была заложить за воротник, про дела не забывала. Огород у неё был ухожен, мелкий ремонт по дому – даром что одна жила, без мужика – всегда сделан вовремя. Скотину и даже кур давно не держала, сил не было, но пока держала, берегла. Сколько б ни выпила накануне, а чуть свет уже в хлеву.

– Ты, Вань, к восьми заходи. Чекушечку принеси, и хватит.

Иван кивнёт, а сам решает: чекушки мало. Выяснил уже: от четверти у бабы язык не развязывается и сговорчивости не прибавляется. А от трёх четвертей в сон клонит. Так и стал приносить по «поллитре». Поначалу дорогую водку брал, хорошую, но очень скоро перестал тратиться: Людка любую сивуху готова употреблять. Выпьет, развезёт её, про жизнь деревенскую расскажет, слезу, бывает, пустит. Ивану и про окружающих послушать интересно – авось пригодится. А про Людмилу главное волновало – есть ли родственники? А их не было. Вот и стал Иван соседку круче прежнего осаждать. Как всегда, с судьбой о справедливости поболтал: участок у него узкий, у самой дороги, всего 20 соток, а выпивохе этой 30 соток перепало. Не многовато ли? Покупать у неё – глупость несусветная, всё равно деньги пропьёт. Так пусть за бутылку и отдаст Ивану участок. Разве не справедливо? Справедливо! Сколько захочет? Ящик? Получит ящик. Он и два поставит – пусть упьётся. Только после сделки – где-нибудь в канаве.

– А ты наливай, Ванечка, наливай, – мурлыкала соседка. Его от этого «Ванечка» передёргивало, но терпел. Дело превыше всего. Справедливость вершится: земля с землёй воссоединяется.

Закуски он приносил мало. Кусочек сала, пару солёных огурцов да полбуханки хлеба. А то и накладно выходит, и опьянение дольше не наступает. Но Людмила и без закуски справлялась. Махнёт стакан горькой – рукавом залихватски занюхает. Бывает, закашляется чуть не до рвоты, но ни разу не было, чтобы её вывернуло.

– А чего ж сам-то со мной не выпьешь никогда? Брезгуешь? – спрашивала, а сама на водку косилась, как бы и правда гость не покусился!

– Пей на здоровье, – глухо отзывался Иван и добавлял мысленно: «Сколько влезет, пей! Лишь бы подпись в нужное время в документах поставила, хоть крест какой полуграмотный». – Когда нотариуса-то звать, Людка? Или ты уже не согласна на сделку?

– Согласна я, Ванечка, согласна! – Людка вдруг стакан критически осмотрит: достаточно ли чист? Будто впервые заметит, что нечист: и гостям не предложишь и самой бы ко рту не нести, но всё равно новую порцию водки в себя вольёт. – Завтра вон и зови своего нотариуса!

– А вот завтра и позову! – Иван глаза прищуривает: не дурит ли его баба?

– Вот прям завтра и зови, Вань.

Домой Иван вернулся в приподнятом настроении. Дома ждала жена, Алевтина, на пять лет старше него самого. Ему сорок восемь, ей – пятьдесят три. Сына четырнадцатилетнего, Георгия, воспитывали. Жили не сказать чтобы совсем уж душа в душу. По части рукоприкладства Алевтина Ивану фору даст, а уж по склонности к аферам далеко и обгонит! И даже никакими сказками о справедливости свою жажду наживы покрывать не стремилась. Внешностью Алевтина обладала яркой, даже можно сказать – цыганской: чёрные глаза с длинными ресницами, тёмные распущенные вьющиеся волосы не удерживались ни под одной косынкой, тонкие черты лица, смуглая кожа. Одеваться она предпочитала пёстро: носила яркие сарафаны и платья, покрывала плечи цветастыми шалями.

– Я тебе сразу сказала: старая дура долго ломаться не будет! – Алевтина поставила перед мужем тарелку с горячей молодой картошкой, подложила со сковороды котлету и выставила на стол миску с салатом из огурцов, помидоров и зелени. – Поешь и Степанычу позвони, хотя нет… Позвони нотариусу немедленно. Пусть прямо с утра приезжает, а то потом эта сука фортелей каких-нибудь навыкидывает. Давай-давай, – она отобрала у мужа вилку, – позже пожрёшь, сначала дело.

***

Не было ещё и 10 утра, когда на порог Людмилиного дома явился нотариус с подготовленным пакетом документов.

Выглядела хозяйка с утра плохо. Одутловатое иссиня-серое лицо, лоб в испарине, одышка – всё выдавало в ней серьёзное нездоровье. Рукой грудь растирала да постанывала, если не сказать поскуливала.

– Ох, Ванечка, это уже и вы? – спросила она, не поднимаясь из постели. Говорила тяжело, с присвистом, слова не договаривала, не продыхивала.

«Вот-вот дух испустит», – подумалось Ивану, и он махнул Степанычу: не тяни, ещё, не ровен час, окочурится, не подписав!

– Людмила Валерьевна, вам всего-то и надо парочку автографов оставить. Справитесь?

Иван сделал нотариусу страшные глаза: не задавай лишних вопросов! Что значит – справитесь? Обязана!

– А ты, Ванечка, что ж за мошенника ко мне прислал?

– Я не мошенник, – озлобился нотариус, – документы имеются…

– Ты, видать, Люд, совсем мозги пропила, – процедил Иван.

– Видать, и пропила, а ты подливал, – не осталась в долгу Людмила, с трудом выталкивая из себя слова, – и до инфаркта меня, похоже, допоил. Сегодняшний день не переживу, плохо мне, сердце давит. А ты оставайся с этой мыслью, убийца. А дом я ещё два месяца назад продала, новые хозяева мне пожить разрешили, пока сами не въехали.

– Так зачем же ты водку мою пила?

– Вот ты, Ванечка, всю сущность свою и вывалил. Думаешь, не поняла я, зачем ты ко мне захаживал? Хотел на халяву участок получить? А я водочки попить на халяву решила! Что, съел? Думал, самый умный? А вот и поумнее тебя есть. Живи и помни, что какая-то пропойца тебя вокруг пальца обвела. А настоящий нотариус перед сделкой всегда участок проверит, – она перевела взгляд на Степаныча, – так что гони этого пройдоху прочь! Ничего не подпишу, да и силы моя подпись больше не имеет – не мой теперь дом!

Она вдруг разом сделалась бледной, охнула и потеряла сознание.

– Что теперь с этой старой сукой делать? – растерялся Степаныч.

– Здесь оставим. Пусть подыхает, если ещё не сдохла.

Иван смачно сплюнул себе под ноги и едва удержался, чтобы не плюнуть и на Людмилу.

– Пошли, чего стоишь, мудак? Не мог участок проверить? Из-за тебя идиотом выставился!

Степаныч пошёл за Иваном к двери, обернулся, раздумывая: не вызвать ли скорую. Но что-то ему подсказывало: Людмила мертва.

– Теперь за этим домом должок, – прошипел Иван, – я этот участок всё равно получу. Не от этой овцы пропитой, так от нового хозяина. Оплачено уже, слышишь? – он развернулся к горе-нотариусу, и видно было, каких усилий ему стоит не ударить Степаныча по лицу. – Это мой участок, понимаешь ты? Мой! Не уступлю! Куплено!

ГЛАВА 4

Июнь 2006

Евгению новый дом нравился. Заходили местные жители, стращали: бывшая хозяйка недавно померла, «в этой вон постели прям».

Евгений был в курсе. Участковый с ним побеседовал, уточнял, знал ли Аршинов, что в его доме жиличка имелась, с его ли ведома проживала? Что Людмила была любительницей выпить, участковый, разумеется, знал, что инфаркты у таких любителей не редкость – тоже. Смерть не признана криминальной. Вопросов к Евгению нет. А дом куплен, принадлежит теперь Аршиновым, чего ж не жить-то? Много ли на планете мест, где никто не умирал? А где есть такие, там и сам жить не захочешь!

Так Евгений соседям и отвечал.

К физическому труду Евгений был привычен. Туалет – дырка в полу – не смущал. Раз в неделю вывозить бак с нечистотами на компостную яму было не в тягость. Умываться из рукомойника на улице даже приятно. Это пока лето. А зимой что? Тоска, наверное, здесь. Делать нечего, до больницы – случись что – неблизко, развлечений никаких, разве что автолавка два раза в неделю. Продавец Лёха свою машину, говорят, и по зиме исправно пригоняет. Случаются, бывает, поломки, но редко.

– Пока, Светик, мы с тобой дом как дачу будем использовать, на лето приезжать. Зимой в городской квартире жить продолжим! Да и школу надо в городе окончить, не переходить же в сельскую!

Но всякий раз, когда приходила пора уезжать из деревни в город, Евгений грустил, приговаривал:

– Как же… Мыши тут целый год живут, не уезжают… Коты местные останутся, собаки, соседи некоторые. Даже печка, с утра натопленная, ещё долго будет остывать, и вода из рукомойника окончательно скапает, когда мы до города доберёмся. Странно это: представлять, что печка тёплая, а греться некому… Бабочка на крыльце сядет, а ты не увидишь… Пейзаж весь тот же, только нас уже нет… Уехали…

И почему-то казалось, что вместо «уехали» хотелось ему произнести другое слово, помянуть необратимый уход, а не временный. Будто предчувствовал…

Соседи – чета Оладьевых – хорошие, добрые, приветливые. Встретили радушно и на чай с пирогами зазвали.

С первых слов подружились.

Иван с Алевтиной непьющие, а Евгению рюмочку предложили.

– Ты пей, пей, Жень, на нас не смотри.

Евгений выпить был не против, но сверх меры никогда на грудь не принимал. Тем более в гостях. За знакомство выпил, за здоровье и третий тост, Иваном предложенный, не пропустил. А от четвёртой рюмки отказался – перебор! Иван хотел настоять, но супруга вступилась за гостя:

– Потчевать велено, неволить – грех!

Разошлись добрыми друзьями, Оладьевы пригласили к себе в баню по субботам приходить, пока Евгений свою не отстроит. На это Евгений с радостью согласился. В бане разговоры всегда ведутся искренне, от души, даже незнакомые люди легко вступают в диалог – это Евгений ещё по общественным баням заметил. Сидят все поначалу, как чужие, а потом вдруг в общую беседу втянутся и прощаются уже за руку, а то и обнимаются, распаренные и раздобревшие от пива. Так что тут, в деревне, сам Бог велел к соседу в баню заглянуть, новостями обменяться под кружку кваса.

– А уж за солью, луком или хлебом друг к дружке забежать – святое дело. Все соседи испокон веку так делают, и мы – пусть городские! – поддержим традицию, – так Евгению, перед тем как разойтись, сказали.

А Георгию, кажется, уже тогда Света приглянулась. 13—14 лет… Подростки. Самое время друг на друга заглядываться. Света, увы, пареньком не заинтересовалась: полноватый, рыхлый, лицо в прыщах, а волосы в мать – жёсткие, непослушные, вьются и торчат дыбом, ни вода, ни гель не возьмут.

– Пусть и ребята наши дружат, – проворковала Алевтина.

Иван промолчал, только кивнул, но будто по принуждению. Света покраснела, Георгию тоже сделалось неловко, оттого что мать почувствовала его зарождающуюся симпатию к этой несколько неуклюжей, нескладной девчонке, весь вечер от стеснения не знавшей куда себя деть. Может быть, стоило её к себе в комнату отозвать, показать коллекцию рыболовных крючков или пивных банок, которых больше ста штук вдоль стены друг на друге выставлено? Но не решился, так и просидели за столом, хотя оба подростка с удовольствием от родительских посиделок отлынули бы.

– Я тебя с деревенской компанией познакомлю, – пообещал Георгий Свете на прощание.

Она сделала в ответ неопределённый жест, и Георгий ещё больше смутился, словно предложил какую-то непристойность.

***

Иван и Алевтина семью Аршиновых приняли радушно. Это правда. Но на этом правда и закончилась. В остальном – одно сплошное притворство и расчёт. Прежде чем новички порог их дома переступили, у Ивана с Алевтиной такой разговор состоялся:

– Я этому новому хозяину сарай сожгу! Или сразу дом!

– Сядешь, – припечатала жена. – Ты, Ваня, в шахматы играть не умеешь. Чуть что не по-твоему, тут же на бокс переходишь. А надо игру тонко вести, чтобы противник с удовольствием сам тебе поддавался.

– И что ты предлагаешь?

– Подружиться, Вань, с соседом. Повыспрашивать, что да как, узнать, кто таков, чем живёт, чем дышит. А то, может, он тебе сам первый дом спалит или морду расквасит!

– Не родился ещё тот, кто мне морду расквасит, – огрызнулся Иван.

Алевтина усмехнулась, будто хотела сказать: «Нарвёшься – и от меня схлопочешь», но сдержалась.

– Изучим, кто такие, а там и подход найдём! И своё получим без поджогов и мордобития! Люди – как гвозди, вбитые в доску. Вынимал же сам не раз гвоздодёром такие! Некоторые выходят легко, хоть голой рукой тяни, чуть не сами выскакивают, к другим иной подход нужен – раскачивание, упор, правильная постановка ног, а только потом уже – сильный рывок. Поймём, что за гвозди эти Аршиновы, потом запросто их из доски выдернем!

А после ухода Евгения и Светы Алевтина сказала:

– Тюфяк. И дочка его – тюфяцкая. Селёдки снулые. Ни постоять за себя, ни слова поперёк вставить не смогут. Таких облапошить – раз плюнуть. Ты, Вань, прикорми этого идиотика как следует. Не водкой его опаивай, с ним такое не прокатит, а стань ему другом. Услуги оказывай, подарки делай – что самому отдать не жалко. Он из того типа людей, что за корку хлеба золотыми горами отдарится. Жаль только, гор у него нет. А участок есть. Подходи к Евгению почаще, по-соседски помощь предлагай. Кровать, вон, нашу старую да холодильник предложи – возьмёт! Я тоже понемногу прикармливать стану: пирожки да окрошку свою фирменную… В баню пусть к нам ходят. Скоро будут наши – по уши.

Алевтина как в воду глядела.

Пришла однажды пора Евгения отдавать долги. Приехав на дачу как-то в пятницу, он вдруг обнаружил, что сосед за неделю успел обустроить колодец и что колодец этот частично на их с дочкой территории вырыт.

Иван как раз копошился в огороде по ту сторону забора, так что Евгений, хоть и не по нутру ему такие беседы, решил разговора в долгий ящик не откладывать.

– Вань, ты колодец-то, ёлки-палки, на моей территории поставил!