4

Они стояли молча, обхватив друг друга, широко открыв глаза и вдыхая запах железа и машинного масла, опускающийся с пасмурного неба. Черное облако рассеялось. Их тела излучали страх, и только их крепкое объятие держало его взаперти. Они думали о своем ребенке, который не издал ни звука, когда увидел, что родители уходят и оставляют его на произвол судьбы.

Виола ломала голову, правильно ли она поняла Паоло, тот повторял свои движения, словно перематывая закольцованную пленку, и пытался найти хоть малейшую зацепку. Он ничего не вспомнил, только смутные тени вокруг себя, возможно, девочку на качелях. Он не знал, как сказать Виоле о том, что они не смогут вызвать полицию, представлял себе, как она прореагирует, как возмутится, придет в ярость и накинется на него. А между тем Симоне был прав: если они обратятся в правоохранительные органы, им не миновать тяжелых последствий. Тут речь идет не о легкомыслии, а о халатности, безответственности, безумии.

– Это я во всем виновата, – проговорила Виола. – Я во всем виновата! – прорычала она.

Паоло крепче обнял ее, сдерживая ее судорожные движения: у нее тряслись руки, она переступала ногами, словно маршируя на месте, чтобы снять напряжение. Он прижал ее к груди, стиснул ее плечи, и ему почудилось, что он укрощает дикого зверя, почуявшего запах крови, слышит его хриплое дыхание. Он огляделся и зашептал ей на ухо:

– Тсс… тише! Не дергайся, Виола, успокойся! Дыши.

– Отстань от меня!

Она вырвалась из его рук, отскочила назад и наклонила голову, словно собиралась кинуться на него и вцепиться ему в глотку. Она лишилась сына, и кто-то должен был за это ответить.

– Неправда, не говори так, никто в этом не виноват, – произнес Паоло как можно тише и медленнее, стараясь успокоиться и собраться с мыслями.

Когда они говорили по телефону, он понял, что она его видела, о сообщении она даже не упомянула. Возможно, так его и не прочитала. От этой мысли ему стало не по себе. Он часто ей врал, врал постоянно, но это было нелегко: ложь не приносила никакой выгоды, скорее так он наказывал сам себя.

– Нет, это я виновата. Я отвлеклась, не задержалась, чтобы убедиться, что ты его забрал, поторопилась уйти. Мне просто хотелось уйти, и знаешь почему?

Он сглотнул застрявший в горле комок. Во рту стоял мерзкий привкус, Паоло ничего не ел с самого утра, только проглотил комплексную пищевую добавку: кальций, магний, железо, калий, марганец. Желудочный сок сделал свое дело, и в животе разгорались угли.

– Да! – отрезал он, поскольку знал, что в приступе ярости Виола могла наговорить все что угодно.

– Я паршивая мать! – выкрикнула она.

Женщина, стоявшая на остановке трамвая на другой стороне улицы, обернулась; Паоло бросил взгляд на нее, потом на ползущий вдали трамвай номер 2, новых пассажиров, быстро заполнявших скамью на остановке. Устроенная Виолой сцена не то чтобы кого-то напугала, но явно вызвала интерес. Паоло знал, что главное, чего им в данный момент не стоило делать, – это привлекать к себе внимание.

– Иди сюда, успокойся, иначе ничего не добьешься.

Виола отпрянула и наставила на него палец:

– А ты? Ты ни на секунду не задержался, просто развернулся, как по команде, и уехал обратно в офис. Словом, исчез – как всегда. Ты…

– Виола, теперь это уже не важно, бесполезно выяснять, кто прав, кто виноват, – мягко возразил Паоло. – Нам необходимо успокоиться и начать поиски.

– Ты дерьмовый отец, – не унималась Виола.

Она пятилась от него до тех пор, пока не наткнулась на ограду парковки; она внезапно застыла, как будто кто-то стукнул ее сзади, и повернула голову. Паоло осторожно шагнул к ней. Взгляд у Виолы внезапно изменился, стал настороженным и неподвижным, словно она что-то увидела.

– Ты слышишь? – спросила она.

Он задержал дыхание и прислушался, но не услышал ничего, кроме громыхания трамвайных колес, шума автомобильных двигателей и криков одинокой чайки.

Парк опустел. Виола оперлась на ограду, провела по ней ладонями. Уронила голову на руки и расплакалась.

Паоло медленно подошел к ней почти вплотную.

– Виола, послушай меня, – сказал он, положил руку ей на плечо и поднял голову: по небу плыл черный дым, поднимавшийся с завода на виа Фламиния.

Он увидел длинную тень Виолы на асфальте, которая тянулась вправо, а сразу же за ней заметил детскую коляску.

Лежащую на боку коляску марки Bugaboo, оливкового цвета.

Это была коляска Элиа. Его любимая берлога на колесах, его автомобиль, продолжение его тела. При виде опустевшей коляски сердце у него екнуло. Элиа там не было. Паоло подошел, взялся за ручку, и к глазам подступили слезы. Он повез коляску, толкая ее вперед, она была такая легкая – слишком легкая.

– Что ты делаешь?

Виола подняла голову: ее глаза, нос, горло были полны слез.

– Забираю ее, – вздохнул Паоло и повез коляску по узенькой тропинке, ведущей к улице.

– Куда ты ее тащишь?

– Не знаю, – хрипло ответил он, с трудом разлепляя пересохший рот.

Виола сидела, вытирая глаза краем рукава и глотая слезы. Перед ней все время всплывало лицо сына, хотя ей казалось, что некоторые его черты стерлись из памяти. Она не могла вспомнить его ручки, форму ноготков. Не знала, какого цвета худи надела на него в то утро. Она на что-то отвлеклась, когда собирала его на прогулку. Она все время отвлекается. Она увидела, что Паоло идет назад; он сел рядом, прижался к ней. Их взгляды встретились, уже много месяцев они не смотрели друг другу в глаза так напряженно: их одолевали одни и те же мысли, у обоих сердце колотилось со скоростью электрических разрядов и кровь застывала в жилах. Где их ребенок? Веки Паоло поднимались и опускались, как у заводной куклы с заевшим механизмом, и Виола угадывала за ними страх, питавшийся ее страхом.

– Ты понимаешь, что мы наделали? – спросила она, отводя от него взгляд, чтобы удостовериться, что все это не сон.

До них долетал приглушенный шум города. Ветер шуршал листьями. В десятке метров от их скамейки мужчина парковал синий «фольксваген-пассат». Земля продолжала вращаться.

Та же самая мысль пришла в голову и Паоло – ощущение, что мир не прекращает привычного движения, в то время как их собственная жизнь внезапно прервалась. Он просунул палец между планками скамейки, согнул его, обдирая о доски, чтобы почувствовать боль и восстановить связь с реальностью. Почувствовать свое тело, прочную связь с ним. Он перевел дух, потом заговорил:

– Послушай, мы не можем пойти в полицию. Я звонил Симоне… Если мы расскажем все как было, если признаемся, что разбежались в разные стороны, потому что неправильно поняли друг друга, это будет рискованно. Мы должны действовать сами.

– Почему?

– Потому что они могут лишить нас права растить его, ведь мы оставили без присмотра малолетнего, ты понимаешь?

– Нет, не понимаю. Это могло случиться с кем угодно, а случилось с нами. Только полиция поможет нам его найти.

– Виола, если мы пойдем туда и выложим всю правду, в конце концов его у нас отберут. Ты этого хочешь?

– Я хочу вернуть своего ребенка, и все.

– Тогда давай его искать, у нас еще есть время. Мы сильно рискуем, если заявим о его исчезновении.

– Мы его бросили.

– Мы просто ненадолго отвлеклись.

– Получается, это я виновата? Я одна виновата?

– Не надо думать о том, кто виноват. Никто не виноват. Вот только мы не сможем это объяснить. Полицейские начнут расследование, найдут очевидцев происшествия, вероятно, назначат психиатрическую экспертизу.

– Ты считаешь, я одна во всем виновата, ведь так? Ты считаешь, что…

– Виола, – произнес он и обхватил ее лицо руками, – мы с тобой не воюем, вина лежит на нас обоих, но об этом знаем только мы с тобой. Проблема возникнет, как только мы обратимся в полицию, к карабинерам, в правоохранительные органы. Нам надо самим его искать. И найти. Ну что, пойдем?

– Паоло, мне страшно.

– Знаю. Мне тоже.

– Мы не сумеем. Я его бросила…

– Неправда.

– Ты так говоришь, потому что не хочешь смотреть правде в глаза.

Виола потерла ладонью нос.

– Я? Я не хочу смотреть правде в глаза? – сердито спросил он.

Паоло внезапно разозлился на нее. С одной стороны, его привели в ярость ее обвинения, с другой – он хотел ее переубедить. Иногда рассудок отказывает. Виола всегда реагировала на эмоциональные встряски, а не логику. Ей сейчас хотелось бы откинуться на спинку сиденья и выплакаться. И раствориться в слезах.

– Да, ты. Вечно спешишь. Вечно где-то носишься. Вечно по уши в делах. В отходах – очень подходящее слово, оно говорит о многом, – с упреком сказала Виола.

Он отказывался от посторонней помощи, и она рефлекторно выплеснула на него свой гнев, подумал Паоло. Рефлекторно.

– Скажи мне, кто находился в парке, когда ты ушла.

– Почему ты спрашиваешь? Сам не видел?

– Нет, Виола, не видел. Я направился к вам, посмотрел на тебя, но тут зазвонил телефон, и я вернулся назад. Я видел только девочку.

– Кто тебе звонил?

– Не знаю, не помню, да какая разница?

Виола прищурилась, кашлянула и внимательно осмотрела площадку: ее взгляд летал по настилу, временами останавливаясь, как бильярдный шар на сукне:

– А то, что я помню, наоборот, невероятно важно для всех.

Она не отрываясь смотрела туда, где в последний раз видела сына. На синтетическое покрытие. Представляла себе, как на упругом настиле появляется гигантский рот и земля поглощает ее ребенка. После нечастного случая у нее бывали короткие галлюцинации, всякий раз разные: жутковатые сцены, искаженные лица, голоса, зовущие ее. Когда она чувствовала себя загнанной в угол, фантазии помогали ей вырваться на свободу. Ее спасала игра воображения – способ ухода от реальности, если она невыносима; так было сразу после несчастного случая – о том дне она почти ничего не помнила, кроме мучительной боли, отсутствия Паоло и тайного желания умереть. Отрыв от реальности вывел ее из этого ужасного состояния и заставил заново привыкнуть жить.

– О’кей, мне позвонила секретарша.

– Пьянджаморе… Что за фамилия такая?

Внезапно они услышали шорох, и оба синхронно обернулись. За четвертой опорой Дворца спорта Нерви они заметили цыганскую собаку, которая обнюхивала брошенный пластиковый пакет – куски штукатурки, драный тюфяк, еще какой-то мусор. Отходы. Пес стоял, опустив хвост, и выглядел довольным.

– Там была она… – выдохнула Виола. – Мать цыганской семьи.

– О’кей, пойдем к ним в трейлер, он на другой стороне улицы, кажется, я там его видел. Прикрой нос и рот шарфом.

– Зачем?

– Чувствуешь, какая вонь? Это токсичное облако.

С левой стороны Виола заметила клубы тончайшей взвеси, как будто кто-то распылил с неба лакричный порошок. Это был один из тех случаев, когда ее обоняние не сработало: дым имел только цвет, но никакого запаха. Она не шевельнулась, а он уже вскочил на ноги и приготовился уходить.

– Что будем делать с коляской? – растерянно спросила Виола.

– Оставим ее у фонтанчика, там она никому не помешает.

Она послушно обмотала лицо шарфом цвета хаки, отвезла коляску в уголок, опустила тормоз, забрала из сетчатого кармана соску и спрятала в карман пальто, подумав, что, когда они его найдут, будет чем его успокоить.

Они шли, внимательно смотря под ноги, как водолазы по морскому дну, словно в заполненном ватой пространстве, где нужно с особенным вниманием прислушиваться к любому звуку, приглядываться к любому предмету. Они не стали возвращаться к пешеходному переходу, просто перешли улицу как можно ближе к трейлеру. Один шаг, второй, потом еще и еще. Паоло не думал, что цыгане могли украсть Элиа, он соображал, как лучше подступиться к делу и какой выбрать тон – суровый или просительный. Правда заключалась в том, что у них с этими людьми не было ничего общего, хотя они и обитали в одном пространстве.

Они увидели домик на колесах. На парковке Аудиториума стояло всего несколько машин, и росли маленькие, по-осеннему блеклые, тускло-зеленые дубки, а еще там был маленький мальчик, младший из цыганских детей: он сидел в багажном ящике валявшегося на земле мопеда. Этот малыш лет четырех-пяти, с волосами цвета грифельной доски, был одет в просторное черное худи, в котором помещался целиком. Он складывал камешки в стеклянную банку, а когда увидел, что к нему подходят Виола и Паоло, несколько секунд рассматривал их, потом продолжил играть. Рядом с ним стоял большой ящик, набитый всякой всячиной: в нем лежали сумки, сломанные куклы, коробочки, ободранная поролоновая мочалка в виде шара, детали лего, солдатики, пластиковые бутылки, рекламные листовки.

– Где твоя мама? – спросила Виола, присев рядом с ним на корточки.

Малыш даже не повернул головы, как будто она разговаривала не с ним.

Паоло подошел к двери, несколько раз сухо и выразительно кашлянул. Несколько секунд подождал, потом просунул голову внутрь.

– Есть кто-нибудь? – громко спросил он. Не дождавшись ответа, хлопнул ладонью по стенке и повторил: – Эй, есть кто-нибудь?