2

На следующий день Евгений не перезвонил. Не было от него вестей и днем позже. Вечером Инге стало тревожно, собралась позвонить сама, но в последний момент передумала: вспомнила, что Женя и его семья проходят через непростой период в жизни, у них сейчас масса забот, хлопот и переживаний. Инга отложила телефон в сторону, села за компьютер и набрала сыну.

Алекс ответил не сразу. Пришлось сбросить дозвон, перекурить и вернуться к ноутбуку, со второй попытки контакт состоялся. Сегодня мальчик был в приподнятом настроении, сказывались весело проведенные выходные. Стефан баловал его безбожно: и кино, и игры, и модная одежда. Пока жили вместе, Инга никогда такого не позволяла. Придется напомнить бывшему, чтобы поумерил пыл, не стоит портить ребенка. В конце разговора мальчик сообщил, что в школе все в порядке, хотя некоторые ученики теперь дразнят его расистом. Инга посоветовала не обращать внимания на дураков и не тратить на них время, ведь оно бесценно и проходит безвозвратно. Когда настала пора прощаться, она сказала с мягкой улыбкой:

– Спокойной ночи, дружочек мой.

– И тебе, мам, – ответил он и замолк, скользнул мимолетным взглядом по объективу камеры, и миг спустя уже смотрел в сторону. Словно ждал чего-то или собирался сказать что-то еще.

– Ну-ка, ну-ка, – хитро прищурившись, подбодрила его Инга, – говори, не стесняйся! Помочь с домашкой? Или опять двойка по родному?

Он мотнул головой, едва слышно спросил:

– Можно, я к тебе перееду?

– Алекс, что ты! Тебе в Швеции будет гораздо лучше. Россия тоже хорошая страна, но именно тебе будет лучше на родине, правда.

– Тогда ты приезжай.

– Скоро, сынок, у меня билеты на середину октября, недолго осталось…

– Нет. Навсегда приезжай. Чтоб как раньше.

Инга помрачнела, поджала губы. Внутри заскреблось что-то холодное, липкое. Она вздохнула и так ласково, как только могла, сказала:

– Алекс, мы уже говорили об этом, я с твоим папой не…

– Не надо с папой. Ты просто могла бы жить где-то в Стокгольме.

Инга кашлянула в кулак, рука потянулась к сигаретам.

– Это сложно, сынок, – попробовала объяснить она, закуривая. Ее взгляд забегал по экрану, клавиатуре, мышке и вернулся в объектив камеры. – В Швеции я не могу работать по специальности, для этого мне пришлось бы дополнительно учиться в университете, а иначе старше медсестры мне не подняться. Я так и собиралась сделать, в смысле серьезно взяться за учебу, когда мы с твоим отцом поженились и я переехала к нему в Стокгольм, но появился ты, и мне стало не до уроков. К тому же, ты родился… мм… особенным, а в этом случае быть мамой – работа на полный день, как минимум. Короче, ни на что другое времени у меня просто не оставалось, и я решила посвятить все свои силы тебе и семье. Об университете пришлось забыть. А потом у нас с твоим папой все… все сломалось.

Инга затянулась и выпустила струю дыма в сторону. Алекс внимательно слушал, не глядя на экран. Он знал наизусть – слышал не раз! – все ее аргументы, и с момента расставания у нее не появилось новых. Но знать и принимать – не одно и то же.

– Так совпало, что, когда мы с папой разошлись, мои старые знакомые предложили мне должность здесь, в России. Как раз ту, о которой мечтала: в родном городе, да еще и в институте, где раньше работала… ну в общем, отказаться я не смогла. Понимаешь?

Алекс молча кивнул.

– Прости меня, сынок, что так вышло. Но мы же видимся очень часто, я скоро приеду…

– И ты прости меня, – буркнул мальчик.

– Господи, а тебя-то за что?

– За то, что появился невовремя.

Инга выронила сигарету. Тут же спохватилась, нырнула под стол, а когда поднялась, услышала прощальное: «Спокойной ночи».

– И тебе, малыш, – успела сказать она, прежде чем изображение исчезло.

Она несколькими глубокими затяжками докурила до самого фильтра и затушила окурок.

– Люблю тебя, сынок, – промолвила она дрогнувшим голосом в пустое окно скайпа, чувствуя, как щиплет в глазах.

Некоторое время Инга задумчиво пялилась в экран, затем захлопнула крышку ноутбука и отправилась спать.

3

Евгений объявился лишь в обед третьего дня. Инга расправилась с ланчем и теперь рылась в рюкзаке в поисках сигарет и зажигалки, собираясь спуститься во внутренний дворик и перекурить, когда из приемной позвонили. В трубке послышался мягкий, но слегка удивленный голос администратора Марии Аркадьевны.

– Инга Юрьевна, вас тут спрашивают, – сообщила она, – говорит, друг семьи.

– Кто? – уточнила Инга на всякий случай.

– Некто по имени Евгений Исакович Гольдберг.

– Бегу!

Инга бросила трубку на рычаг и засеменила к двери ординаторской.

В фойе она увидела Женю, он беспокойно вышагивал взад-вперед. Держа «Самсунг» обеими руками, настукивал большими пальцами сообщение, вперив сосредоточенный взгляд в широкий экран. Она окликнула его, он замер, оторвал глаза от телефона. В них отчетливо читались смятение, растерянность и страх. Инга сразу догадалась, что сейчас услышит.

Она медленно подошла к нему, участливо взяла за руку. Они вышли на свежий воздух, Инга закурила. Порывы прохладного ветра принялись трепать и дергать полы ее белого халата, пытаясь пробиться сквозь броню вязаного свитера и плотных джинсов. Меж серых туч, неторопливо плывущих по небу, то и дело проглядывало солнце, которое с каждым днем зависало над горизонтом все ниже и грело все слабее.

Сделав пару глубоких затяжек, Инга тихо спросила:

– Что там?

Он сглотнул, также тихо ответил:

– Все, как ты сказала. Кровоизлияние в миндалинах, аномалия в височных долях, однако разрывы межнейронных связей отсутствуют…

– Ей повезло больше, – заключила Инга. Поймав непонимающий взгляд друга, пояснила: – Сердце отказало, и это спасло ее от невероятного ужаса и тех жутких последствий, которые постигли моего пациента. Все могло закончиться гораздо хуже.

Евгений покачал головой.

– Мистика хренова, – процедил он зло. – Разве может совершенно разным, незнакомым друг с другом людям сниться одно и то же?

Инга пожала плечами, затягиваясь и выдыхая дым уголком рта. Отвечать на риторический вопрос не имело смысла.

Они простояли под холодным ветром еще несколько минут, беседуя о похоронах и самочувствии жены и дочери Евгения. Инга предложила помощь, но он, искренне поблагодарив, отказался и заявил, что вполне справляется сам. Да и родственники тоже не сидят сложа руки. Когда Инга затоптала окурок, они направились обратно к главному входу. До конца дня было еще далеко, в ординаторской ждала куча работы.

Придя вечером домой, она первым делом накормила Жосю, которая жалобно ныла на кухне. Остаток времени провела за компьютером в поисках информации, способной пролить свет на непонятный и страшный феномен. Упорные поиски не привели ни к чему, только прозевала скайп-свидание с Алексом. В этот раз, однако, краснеть не пришлось: сын сообщил эсэмэской, что находится на вечеринке у друзей и говорить сегодня не сможет.

Пока Инга принимала душ, наслаждаясь тугими горячими струями, ей пришла мысль позвонить Алексею. Вероятно, следователю будет интересно узнать про инцидент с тещей ее приятеля. Когда вышла из ванной, на часах было двадцать минут двенадцатого. Не самое подходящее время для делового звонка, но обстоятельства зачастую вносят коррективы в правила хорошего тона. Однако Рогов на звонок не ответил.

– Что ж ты такой недоступный, а? – раздраженно проворчала Инга себе под нос и перевела телефон в беззвучный режим.

4

Рогов перезвонил в начале десятого утра, но в этот раз недоступной оказалась Инга. Держа заходящийся трелью телефон в руках, она была вынуждена сбросить звонок: в дверях ординаторской возник Мирошниченко. Глаза его выражали ужас, он тяжело дышал, словно пробежал стометровку.

– Инга… Юрьевна! – просвистел он.

– В чем дело?

Инга отложила замолкший телефон в сторону и поднялась со своего места.

– Там… там… – лаборант показал большим пальцем себе за плечо, – там пациент.

– Какой пациент? – Инга напряглась и шагнула навстречу Дмитрию. – Что еще стряслось? Объясни толком, не мямли!

– Новый пациент, – сглотнув, выдавил Мирошниченко, – явился без записи, желает побеседовать со специалистом-сомнологом.

– Ну?

– Говорит… говорит, кошмары замучили. Полоски!

Инге показалось, что пол уплыл из-под ног. Ее качнуло, но мгновение спустя она восстановила равновесие. Подошла вплотную к лаборанту и жестко отчеканила:

– Проводи пациента в комнату психолога, дай стакан воды и скажи, что я буду через минуту.

– Да, да. Понял.

Лаборант нервно кивая умчался прочь, позабыв закрыть за собой дверь.

Инга сложила в одну стопку блокнот с ручкой и свой телефон. Ее била дрожь от охватившего волнения, но она взяла себя в руки и твердым шагом вышла из ординаторской.

Комната психолога располагалась на последнем этаже здания и представляла собой тихое, уютное помещение с плотными голубыми гардинами и стенами, выкрашенными в пастельно-бирюзовый цвет. Кроме трех небольших кресел и низенького журнального столика в комнате имелся лишь книжный шкаф; в обе стороны от него по стенам тянулись полочки с расставленными на них цветочными горшками, в которых щетинились острыми иглами кактусы разных форм и размеров. Традиционная кушетка психоаналитика отсутствовала: в этом институте психоанализ не практиковали.

Когда Инга вошла в комнату, пациент уже сидел в одном из кресел. Это был полный мужчина средних лет с большой залысиной на круглой, как футбольный мяч, голове. Одетый в черную кожаную куртку с заклепками на рукавах, камуфлированные брюки с огромным карманами у колен и сапоги с металлическими вставками, он сошел бы за рокера или гота, если бы не габариты. Пузатых рокеров с тройным подбородком Инга видела только в плохих комедиях. На столике перед ним стоял в гордом одиночестве початый стакан с водой.

– Добрый день! Я – доктор Инга Вяземская, – представилась Инга, протягивая руку. Она попыталась вложить в голос максимум бодрости и оптимизма, хотя это совершенно не соответствовало ее нынешнему настроению.

Мужчина с усилием приподнялся в кресле и потряс протянутую руку. Рукопожатие оказалось вялым и липким, Инга с трудом подавила желание протереть свою ладонь носовым платком.

– Меня зовут Валентин Шипулин, – представился пациент фальцетом, который резко контрастировал с его грузной внешностью. – Простите, я без записи, но мне сказали, что так можно.

– Совершенно верно, – подтвердила Инга и заглянула в регистрационный листок, который получила из администраторской по пути на встречу. – Тридцать три года, врач-ветеринар, жалуетесь на кошмары.

– Все так, – кивнул он, и пухлые щеки колыхнулись, – мне посоветовали обратиться именно к вам, сказали, вы – лучшая в Петербурге.

Инга зарделась и улыбнулась.

– Насчет лучшей не знаю, но пока никто не жаловался, – сказала она скромно и приготовила блокнот и ручку. – Расскажите подробнее, что за кошмары, как часто снятся и как давно начались?

Шипулин заерзал в кресле, взгляд сделался затравленным, бегающим. Инга заметила, что руки его дрожат, на лбу и лысине выступила испарина. Он вздохнул, пытаясь совладать с собой, заговорил:

– Уже дня три, как… страшно, очень страшно, ничего подобного не испытывал. И не кончается, не кончается!

Инга нахмурилась, и пациент сообразил, что его сбивчивый, невнятный рассказ вряд ли поможет врачу. Кашлянул, заговорил спокойнее:

– Все началось три дня назад или, вернее, три ночи назад. Мне приснилось сиреневое облако. Просто облако, но оно по какой-то необъяснимой причине вызвало во мне дикий, просто неописуемый ужас. Я закричал. Долго кричал, но проснуться не мог. Моя мама… да, знаете ли, я живу с мамой, у нас «трешка» на Бабушкина, но это неважно…

Надо же, почти соседи, промелькнуло у Инги. Хотя она не могла припомнить, что видела этого грузного мужчину раньше, лицо его, да и весь внешний вид казались смутно знакомыми. Может, пересекались когда-то случайно, раз жили на одной улице, но, давно примелькавшись, Шипулин взгляда не цеплял, а обыкновения присматриваться к соседям у Инги не имелось: прожив одиннадцать лет в Швеции, где разобщенность и замкнутость – норма, Инга привыкла соседей не замечать.

– …мама пыталась меня разбудить, – продолжал рассказ Валентин, – но говорит, это было невозможно. Она звала меня, трясла, но я спал как убитый, однако при этом орал как резанный. Все из-за этого проклятого облака.

– Облака? – удивилась Инга. – Разве вы не сообщили совсем недавно моему коллеге про некие полоски?

– Да-да, все верно, – закивал он, – но вначале было облако. В следующую ночь оно преобразилось в три линии того же цвета. Сиреневые, значит. Они выстроились в фигуру… мм… как бы объяснить…

– Нарисуйте, – предложила Инга, протягивая Шипулину ручку и листок из блокнота.

Лицо его исказилось в ужасе, подбородок мелко задрожал. Он с опаской посмотрел на ручку и лист бумаги, как будто она протянула ему гранату с выдернутой чекой, помотал головой.

– Нет, нет, – пролепетал он, – не смогу. Верите? Не смогу, страшно до жути ту фигуру даже вспоминать, а рисовать… нет, и не просите.

– Хорошо, – Инга смяла листок, бросила в корзину для мусора, – просто опишите.

Мужчина кашлянул, потянулся к стакану, но в последний момент отдернул руку, будто решил, что вода отравлена.

– Три скрещенные посередине линии, – выдавил он наконец, – похоже… похоже на… мм…

– На букву «Ж»? – подсказала Инга.

– Точно! А откуда вы… ладно, не важно. Да, почти как буква «Ж» – одна линия стоит вертикально, две другие диагонально. Все три пересекаются в одной точке.

Шипулин задумался, затем достал носовой платок, протер взмокший лоб. Инга тоже молчала, ждала. Через несколько минут спросила:

– Что-то еще?

– Да, вот вспомнил: на вершине серединной вертикальной линии – некое утолщение, или круг. Или шар, не уверен… но знаете, доктор, вся эта фигура вызывает у меня такой ужас, какого я никогда в своей жизни не испытывал. И еще каким-то образом во сне я понимаю, что источник моего страха – не сама фигура, не только линии или полоски, а именно то утолщение на вершине серединной линии. Оттуда исходит нечто, что делает сам знак воплощением чистого ужаса, который пробирает меня до мозга костей во сне. И даже наяву! Не знаю, что со мной, не знаю… умоляю, помогите, доктор!

– Постарайтесь успокоиться, – сказала Инга, делая записи в блокноте. – Я распоряжусь, и вы получите подходящее седативное средство. Позже, после встречи с нашим психологом, вам, скорее всего, пропишут антидепрессанты. Но прежде – ответьте еще на несколько вопросов.

– Да-да, конечно.

– Этот знак – скрещенные фиолетовые полоски – вам что-то напоминает?

Мужчина пожал покатыми плечами, взглянул растерянно и удивленно.

– Да что вы! Нет!

– Возможно, вызывает некие ассоциации, давние воспоминания? Что-то из детства?

– Ни малейших. Единственное, о чем я задумываюсь в момент пробуждения, это о своем страстном желании повеситься, чтобы никогда больше этого ужаса не испытывать.

– Вы совершали попытки суицида когда-либо в своей жизни?

– Нет, бог миловал. Причин для этого до сих пор не возникало.

– Вы принимаете или принимали когда-либо в прошлом наркотики?

– Бывало, в юности травку покуривал, – смущенно ответил он и тут же виновато добавил: – Пару-тройку раз, не больше.

– Злоупотребляете спиртным?

– Не пью вообще, принципиально, – твердо заявил он.

Инга одобрительно улыбнулась, сделала пометку в блокноте.

– Психологические травмы? – продолжала она опрос.

– Жена ушла два года назад, но не сказал бы, что это была такая уж травма, – в голосе Шипулина прозвучала ирония. Он закатил глаза к потолку, пытаясь припомнить все травматичные события свой жизни. Назвал еще несколько незначительных эпизодов из прошлого, но Инга не стала их даже записывать: ничего из этого не могло спровоцировать реакцию в виде подобных кошмаров. Она напрягла память, вспомнила детали истории Буковского – совершенно никакого сходства.

– Проблемы с сердцем? – спросила Инга.

– Никогда не жаловался.

– Прекрасно, – прокомментировала Инга, делая очередную пометку, и подытожила: – Ну что ж, думаю, пока достаточно. Я предлагаю провести полномасштабное обследование вашего сна начиная прямо с сегодняшнего вечера. Этот процесс называется…

– Я не буду больше спать, – отрезал Шипулин, и на его полном, круглом лице отразились отчаяние и испуг. – Не стану!

– Но вы не сможете не спать, – осторожно возразила Инга.

– Смогу! Я принял модафинил.

– Валентин, – как можно мягче сказала она, – вы что, вечно собираетесь жить на модафиниле? Скоро его действие закончится, а станете принимать регулярно – умрете рано или поздно от передоза и истощения. Кроме того, хочу напомнить, что в России он запрещен как наркотический и психотропный препарат, так что будьте поосторожнее с ним.

– Я-не-мо-гу! – произнес он по слогам, глаза его заблестели, губы задрожали. – Вы просто не понимаете, этого не передать словами…

– Я дам вам эффективное снотворное, – спокойным доверительным тоном сообщила Инга, – оно подавляет фазу быстрого сна, вы не будете видеть снов вообще никаких. Пока спите, мы проведем обследование различных параметров вашего организма и прежде всего – мозга в фазе медленного сна.

Шипулин задумался.

– В конце концов, вы пришли к нам за помощью, – продолжала она, – а прежде чем лечить, мы должны разобраться в проблеме. Модафинил вас не спасет.