– Сын твой настоящим безбожником растёт! От медресе «Хусаиния», говорят, только одно название осталось, а на самом деле там учат молодёжь тому, как бы побыстрее превратиться в неверных русских! Позор! Я не могу на людях появиться, мне тут же тычат в нос безбожником Ахметсафой, удивляются, как это Мустафа позволил сыну от веры предков отойти. Вообще, в деревне молодёжь распоясалась, стариков ни во что не ставят, каким-то комсомолом бредят. Дескать, мы комсомол построим!.. Может, и построят, думаю, что это гораздо легче, чем дом из саманных кирпичей слепить. Вот и Ахметсафа тоже, как приедет домой, так сразу бежит этот самый комсомол строить. А Советы почтенного Давли бая из собственного дома выгнали и организовали там «Молодёжную избу-читальню». Дожили… Ахметсафа в этой «избе» декламации всякие читает, вечера устраивает, молодёжь с пути сбивает. Это не молодёжная изба-читальня, а бессовестная изба-пытальня… Изба безбожников! Хоть бы ты поговорил с сыном, одёрнул его, наставил на путь истинный!

Удивлённый такой переменой в поведении жены, Мустафа пробовал урезонить её:

– Пойми, другие времена настали. Нельзя же Ахметсафу дома взаперти держать. Прежнюю жизнь, увы, не вернёшь. Страну вверх ногами перевернули, разрушили до основания. Разве мог я предположить, что заброшу своё любимое торговое дело? Что мы будем делать, если и Ахметсафа не сможет приспособиться к новым условиям жизни? Наш род испокон веков торговлей жил, мечетям жертвовал, веру и обычаи предков чтил, и священнослужители были к нам благосклонны, хвала Аллаху. Ахметсафа не может стать безбожником, не то у него воспитание, просто он переживает переходный возраст. Как говорится, молодо-зелено. В юности, случалось и мы разные глупости вытворяли, а потом всё становилось на круги своя… Помню, перед тем, как нас с приятелями забрали в солдаты, мы однажды вечером решили подурачиться и, проходя мимо дома старшего хазрата, спели шутливую песенку. Помню, там были такие слова:

 
Мы вам пели задушевно
Песенки нелестные.
Не сердитесь, что такие
Молодые-резвые…
 

По тем временам это считалось, скажем так, лёгким богохульством. Поэтому хазрат скандала раздувать не стал, а лишь на утреннем намазе мягко укорил отца в «недостатке воспитания». Молодость всегда ершиста. Вот и Ахметсафа со временем остепенится, забросит забавы юности… Меня сейчас, по правде говоря, другое беспокоит: второй год уже нет вестей ни от Гумерхана, ни от Гусмана. А война, кажется, затихает, к концу подходит. Что же случилось с моими мальчиками?

После этого разговора Шамсия умерила свой пыл, оставив в покое Ахметсафу и других «строителей комсомола»…

Мустафа слушал своего брата, по-прежнему пропуская его слова мимо ушей. Поняв это, Гумер абзый печально улыбнулся, и Мустафа виновато потупил взор. Что касается Ахметсафы, то он, покончив с чаепитием, поспешил в хозяйскую библиотеку и с удовольствием принялся рыться в книгах. Братья остались за столом: их разговор по-настоящему только-только начинался. Встречались они не так часто, может быть, один или два раза в год, и им было о чём побеседовать.

– Парню учиться надо, – заметил Гумер эфенди, наступив нечаянно на больную мозоль брата. Дело в том, что устав от попрёков жены, Мустафа всерьёз задумывался, не определить ли сына помощником к какому-нибудь купцу. Скажем, года на два, а там видно будет…

– Я и сам об этом ему говорил, – продолжил хозяин. – Какие бы времена ни стояли на дворе, а честь нашего рода нужно поддерживать. Давлетъяровы – не последние люди в мусульманском мире. Мы и с царём ладили, и Временному правительству не перечили, и с Советами, даст Аллах, общий язык найдём. Я так думаю, брат. Советы поначалу много кричали о народе. Теперь их политика, кажется, меняется. И всё-таки главная опора Советов – якобы беднота. Но ты скажи мне, дорогой, разве человек позволит себе ходить в бедняках, если хоть что-то умеет, обладает известными навыками, знаниями, просвещённостью?

Мустафа отрицательно покачал головой.

– То-то, – заключил Гумер. – Об этом и в песне поётся:

 
Старайся, берись за дело,
Ведь жизнь проходит…
 

– Верно. Если сам не подсуетишься, никто тебе на блюдечке ничего не преподнесёт, – тихо согласился Мустафа. – Меня только одно беспокоит: почему государство отлучает молодёжь от веры, закрывает мечети и медресе? Неужели они думают, что новую жизнь можно построить на безверии, с помощью безбожников, людей без чести и имана? Мы, торговцы, никогда не отличались излишней религиозностью, и всё-таки во всём руководствовались прежде всего канонами веры, не отступали от законов совести.

– Торговля, Мустафа туган, это – благородное занятие, оставшееся нам от славных предков и освящённое самим пророком. Некий умник сказал: «Одно дело – шайтан с хвостом, но другое дело – злой дух, злой джин…» Вспомни, что большевики сделали в первую очередь, чтобы удержать свою пока ещё зыбкую власть? Сформировали мусульманские полки. Теперь, когда дело практически выиграно, ни мусульмане, ни другие верующие им не нужны, теперь они орут о рабоче-крестьянской армии, рабоче-крестьянском правительстве…

Мустафа подхватил его слова:

– Я хорошо помню, как красный комиссар Усманов, агитировавший мусульман в Татбригаду, не уставал говорить: «Мы, большевики, боремся за свободу всех мусульман!»

– А-а… – усмехнулся Гумер. – Это сын Хайруллы хальфы. Отец его был образованнейшим человеком, уважаемым хальфой медресе, а сын, как видишь, коммунистом заделался, более того, теперь воюет для большевиков, земли священной для всех мусульман Бухары. Газеты захлёбываются от восторга: «Разгромим гнездо религиозного мракобесия!»…

– Хм-м… Значит, и до благородной Бухары добрались… Скажи, а кто такие коммунисты и большевики? Чем они отличаются? Кто из них для нас хуже?

– Все они одним миром мазаны, – махнул рукой Гумер. – Чтобы отлучить народ от тысячелетней веры, этот дьявол Ленин придумал новую религию – большевизм. Эту безбожную религию теперь и пытаются вколотить в сознание народа, а прежде всего – в умы молодёжи. Народ сходит с катушек, развращается большевиками, теряет веру – вот что самое опасное. С человеком, продавшим свою веру или отрёкшимся от неё, можно делать всё, что захочешь. Ленин хорошо понимает это, поэтому в первую очередь развращает и разлагает молодёжь. По всей стране создаются молодёжные группировки, организации, и хуже всего то, что они добиваются некоторых успехов, как пишут газеты. Повторяю, Ахметсафа должен понять одну непреложную истину: знание – это одно, вера – другое. Если ты начнёшь противостоять своей вере, тебя уже никто и ничто не оправдает, ни в глазах божьих, ни в глазах народа.

Давлетъяровы когда-то бежали в эти края от насильственной христианизации, покинув свои сёла и угодья в бывшем улусе Нукрат-Иделя²³. По воспоминаниям аксакалов, одним из наших предков был саид Арской области, что под Казанью. Не тебе объяснять, что саидами могут называться только потомки рода пророка Мухаммеда. Вот каков наш род!..

– Так, так, – задумчиво кивнул головой Мустафа. – А скажи, абзый, объясни мне одну вещь. Я никак не могу понять: как можно двигать вперёд страну, опираясь на одну бедноту? А?

– Твои сомнения совершенно обоснованы, брат. Беднота обладает одним «талантом»: разбазаривать то, что имеется, жить тем, что ему дают, или тем, что он сам отбирает. Читаешь нынешние газеты и диву даёшься. Ведь на носу посевные работы. В прошлом году, сам знаешь, несмотря на хорошие погодные условия, урожай пропал из-за военных действий на наших землях. Собранный в снопы и амбары хлеб сжигали нелюди: красные уничтожали всё на своём пути, чтобы белым ничего не досталось, ну а те платили красным той же монетой. То, что некоторым рачительным хозяевам удалось сохранить, теперь отбирают. Этот узаконенный грабёж назвали сатанинским словом «продразвёрстка». Уже два года не дают крестьянам подняться на ноги. Лодыри, дармоеды… Ну как ещё назвать людей, живущих за счёт грабежа других?

– Как ты сказал? Про… прора…

– Продразвёрстка, – повторил Гумер.

– Тьфу ты, прости Господи! Язык сломаешь с непривычки… Но как же так, брат? Ведь если средний, зажиточный класс будет разорён, то бедным и подавно нечем будет кормиться, ибо награбленное, дармовое проедается очень быстро. Неужели это не понимают в правительстве?

– Может, и понимают… А может, на это у современного правительства ума не хватает. Зачем голову ломать?! Их лозунг: «Грабь награбленное!» А после хоть трава не расти… Время покажет… Жаль только, что века угнетения привили татарам нехорошую черту: стремление во всём угодить властям, эдакое униженное приспособленчество…

– Н-да… – протянул Мустафа. – Упаси Аллах от такой власти. Смотрю я на её кривляния, а в сердце холод закрадывается. Не к добру это, ох, не к добру… И никакой надежды… Зябко в душе… Темно… Муторно…

– Многие купцы разбежались кто куда, – мрачно продолжил Гумер, беря с полки какую-то толстую книгу в шикарном переплёте. – Вот в этой книге зарегистрирован под моей фамилией и мой торговый дом. Издание называется «Торгово-промышленная Россия»…

Гумер печально усмехнулся и открыл книгу на закладке:

– Вот здесь, на этой странице про меня написано. Давлетъяров Гумер. Саитова слобода Оренбургского уезда. Книга выпущена в 1899 году в Петербурге с одобрения министра финансов… Видишь, как раньше относились к торговым людям? Даже в отдельную книгу собирали. А нынче? Где наши Торговые дома? Обобрали, отняли, прикрываясь лозунгом «национализации»…

В глазах Гумера заблестели слезинки.

– Всю жизнь посвятил я просвещению народа, сколько книг и газет распространял бесплатно! В каждом из моих магазинов были открыты книжные отделы, доступные даже для малоимущих. Моими друзьями были Гаяз Исхаки, Галимджан Ибрагимов, Рамиевы… Где теперь те времена, те люди? Где указанные в этой же книге купцы, промышленники, меценаты из татар? Где наши знаменитые некогда Хусаиновы, Кильдияновы, Динмухаммедовы, Губайдуллины, Азимовы?.. Куда подевались их богатство, имущество, недвижимость? Рамиевы хотели спастись, передав в руки правительства свои золотые прииски, и чем это кончилось? Теперь Рамиев, он же Дэрдменд, знаменитый миллионер, меценат, а ныне всего лишь нищий поэт…

Гумер с болью в сердце продекламировал:

 
Ах, какие времена
Были и прошли!
Споры жаркие друзей,
Смелые мечты,
Устремления к добру
Пламенных сердец…
Золотые времена,
где вы наконец?…
 

Он смахнул с глаз слезинки и печально вздохнул:

– Да… Были времена… Удивительные, восхитительные времена! Славные, шумные годы!.. Дружные застолья, откровенные разговоры, бурные споры, литературные и музыкальные вечера, смелые планы, светлые надежды… а что теперь? Куда ни пойдёшь, всюду одни только жалобы…

Мустафа молчал.

– Нет, брат, так дело не пойдёт, – продолжал негодовать Гумер. – Этот путь приведёт страну к гибели. Прогресс государства возможен не при политике грабежа и разбазаривания накопленного, а лишь тогда, когда народу предоставляется возможность самому пользоваться плодами труда, сохранять и умножать богатства, укрепляя и развивая таким образом экономику страны. В противном случае страна развалится, и никакой надежды, как ты верно заметил, нет и не предвидится…

Мустафе стало грустно и неуютно от горьких слов брата. Значит, и Гумеру абзый несладко приходится нынче, более того, он в откровенной беседе с братом кажется очень подавленным и расстроенным сложившейся ситуацией. Как же утешить его? Впрочем, нет теперь таких слов, которые смогли бы утешить Мустафу, Гумера, других…

Звуки их разговора долетали и до ушей Ахметсафы, более того, братья вовсе не намерены были держать свой разговор в тайне от юноши, ибо значительная часть беседы была адресована именно ему и вообще молодёжи. Ахметсафа не во всём был согласен с ними. Особенно не понравилась ему резкая критика Гумером абзый советского правительства. Конечно, дядю можно понять, у него с этим правительством свои счёты, свои обиды. Однако не всё так просто… Ахметсафа вспомнил, как их учитель Мифтах хальфа, недовольный ответом шакирдов, шутливо произносил: «Верно!»… А потом с улыбкой добавлял: «Но это не совсем так! Не всё так просто!..»

Ахметсафе казалось, что люди старшего возраста не могут понять и вряд ли поймут происходящие в стране коренные перемены. Он вспомнил, как представитель губкома на встрече со студентами заявил: «Революция только начинается!» Эти слова, по крайней мере, были понятны и доступны каждому. Кому плохо, если все люди будут равны между собой, а жить станут счастливо? Разве «братство, равенство и счастье» – плохие слова? Если рабочие всего мира присоединятся к борьбе этой самой бедноты, над которой насмехаются купцы, разве миру станет хуже? Да, прогресс невозможен без искоренения из сознания людей мелко-буржуазной и крестьянско-собственнической психологии. Нужна новая революция! И она начинается! Революция сознания, революция духа! Только в результате победы этой революции в стране возможно установить новые порядки. Всегда и везде находились противники нового. Поэтому предстоит сломить сопротивление врагов и установить во всём мире диктатуру пролетариата… В институте читают лекции и преподаватели партийно-советских курсов, особенно впечатляют выступления таких пламенных борцов за новый строй, как Загид Шаркый. Это истинные певцы свободы, равенства, глашатаи строителей коммунизма.

Отец и Гумер абзый ошибаются, если думают, что Ахметсафа стал революционером ни с того ни с сего, а вернее, на волне «вечно бунтарской юности»… Разве не он познал вдосталь все «радости» прежней, старой жизни? Куда привела прежняя хвалёная жизнь? Разве после гибельного пожара их домом не стала похожая на курятник лачуга старухи Таифе? Разве при воспоминании о перенесённых ими лишениях и мучениях кровь до сих пор не стынет в жилах? Отец всю жизнь твердил, что миром движет торговля. У него самого торговля не то чтобы расцветала, но твёрдый достаток семье обеспечивала. Но как только в стране начались неурядицы, войны да революции, замерла и торговля. Испытания трудностями она не выдержала, значит, не ту дорогу отец выбирал. Ненадёжным источником существования представлялись и куцые крестьянские поля, урожаи с которых так зависели от погодных условий, что, по сути, оказались в руках Божьих. Давлетъяровы живут сейчас плохо, бедно. И не у кого просить помощи: время на дворе такое, что никто, даже если захочет, не протянет руку помощи «бывшему торгашу»… Да, неправильно жил отец… Его ремесло оказалось палкой о двух концах, толстый из которых колотит их сегодня по голове. В нынешней ситуации больше прислушиваются не к горьким словам книготорговца Гумера Давлетъярова, а к сладким сказкам большевистского агитатора Загида Шаркыя, грезившего «народным счастьем». Как бы то ни было, а слушать о возможной и даже близкой счастливой жизни настолько приятно, будто крылья у тебя вырастают, голова слегка кружится, и ты уже сегодня готов участвовать в созидании «светлого будущего». Мыкаясь с погонщиками верблюдов в торговых караванах, не наживёшь добра, хоть исходи вдоль и поперёк всю великую кипчакскую степь. Нет, это не выход!.. Только став истинными хозяевами всех богатств страны, можно дать народу счастье. И вот тогда уже брат с братом смогут встречаться не раз в полгода, а каждое воскресенье, и вместо того, чтобы жаловаться на жизнь, будут её приветствовать. В общем, будущее казалось Ахметсафе безоблачным и радостным. Впереди их ждали счастливые годы! Как можно о чём-то горевать, зная о грядущем светлом будущем?! И он окунулся в океан мечты, отдавшись воле её сладких, баюкающих волн…

…В конце зимы из лексикона студентов почти исчезли такие слова, как «медресе», «Хусаиния», «шакирд»… Знаменитые купцы и промышленники Хусаиновы много лет были известны как щедрые татарские меценаты, на средства которых, в частности, было построено трёхэтажное здание высшего медресе. Здание возведено из пород горного камня, отшлифованного и плотно пригнанного лучшими мастерами-татарами, и давно стало уже визитной карточкой мусульманской части Оренбурга и, конечно, одним из лучших архитектурных строений города. В годы гражданской войны всё имущество баев было реквизировано «в пользу революции», такая же судьба постигла «Хусаинию». Впрочем, ходили слухи, что Хусаиновы добровольно передали советской власти здание медресе. А как же иначе… Попробовали бы они не отдать «добровольно»… «Верно… Но это не совсем так! Не всё так просто!» – вспомнились вдруг слова незабвенного хальфы Мифтаха…