– Молодец девочка, что так любит своего брата, нигде не отстаёт от него, – ласково произнёс Усманов, гладя её непокорные кудряшки. – А как зовут девочку?

– Меня зовут Бибиджамал, – гордо и даже с некоторым вызовом заявила девочка.

– Красивое имя! Биби… Бибкей… – восхитился Усманов. – Это имя очень идёт такой прелестной девочке.

И с тех пор, с лёгкой комиссаровской руки, никто уже в деревне не называл эту девочку Биби или Бибиджамал, а звали её ласково Бибкей. Но девочка об этом, конечно, ещё не знала, а потому смело вскинула на комиссара свои огромные синие глаза и спросила с наивной простотой и детской прямотой:

– Дядя, а сегодня ты кого убивать плиехал?

Усманов на мгновение смутился, но быстро взял себя в руки. Не переставая улыбаться, он приложил палец к губам девочки:

– Тс-с! Мы никого не трогаем, сестричка, и никому не причиняем зла. Мы только гоним своих врагов. Нам они не нужны, пусть убираются восвояси…

Но болтливую Биби трудно было остановить. Она ткнула крохотными пальчиками в сторону сцены и безапелляционно заявила:

– Враги-душманы вон там, их и нужно прогнать. Пусть уходят, да, дядя?

Дядя не ответил. Он уже уходил, кивнув на прощание Ахметсафе. Подросток что-то хотел сказать вдогонку комиссару, но передумал и уселся на приготовленное ему место. Бибкей вскоре угомонилась и сладко заснула у брата на руках, обняв его за шею и положив голову на его плечо. Ахметсафа всё своё внимание переключил на сцену. Вот на неё легко взбежал Усманов, поднял руки, выдержал небольшую паузу и заговорил:

– Джамагат! Сёстры и братья! Уважаемое общество! Как видите, мне довелось через год вновь посетить ваше село и встретиться с вами. На этот раз я выступаю перед вами в качестве представителя регулярной Красной Армии и комиссара самого передового и боеспособного полка сформированной в Казани I Татаро-мусульманской Стрелковой бригады. Партизанщина на Красном фронте закончилась. В непримиримой борьбе с врагами главное слово останется за частями созданной Красной Армии. От самых высших властей советского правительства я получил разрешение на формирование Татарской Национальной Гвардии, и я верю, что татарские воины проявят себя в освободительной борьбе с самой лучшей стороны. Совсем недавно, в начале мая, в Казань приезжал сам товарищ Калинин и дал высокую оценку частям формирующейся Татбригады. Тем, кто не знает, кто такой Калинин, скажу, что он работает в Москве рука об руку с Лениным, вождём революции. Я не скрываю, что в Москве есть много разных начальников и не все они хорошие, но Калинину можно верить. Он выходец из рабочих. Это по его совету наш полк направили на борьбу с колчаковцами в Оренбургский край…

Толпа зашумела, и Усманов выждал, пока люди успокоятся. Теперь ему нужно было повернуть разговор на события, хорошо известные и самим каргалинцам.

– Вы сами видите, что Красная Армия наступает, несмотря на всё коварство и козни хорошо вооружённого врага. Дутовские казаки и вам немало крови попортили…

И тут кто-то из толпы внятно сказал:

– Красные нам и побольше крови попортили, если на то пошло…

– Наверное, и так было… Война… Могут и не спросить, кто ты таков… И всё-таки я опираюсь на факты. Красноармейцы проучили дутовцев так, что тем неповадно будет больше совать свой нос в оренбургские степи.

Народ снова зашумел, заволновался. Дело в том, что немало каргалинских парней ушло также и с дутовскими отрядами, и их родителям тяжело было воспринимать теперь победные реляции Усманова. Оратор, видимо, догадался об этом и снова поднял руку, прося внимания. Ахметсафа с интересом вгляделся в лицо комиссара, будто видел его впервые: курчавые волосы аккуратно выглядывали из-под фуражки с красной звездой, гимнастёрка чётко облегала ладную фигуру, карие глаза смотрели приветливо и в то же время требовательно… Словом, в фигуре, жестах, взгляде комиссара было что-то такое, что каждый раз заставляло людей успокаиваться и слушать оратора дальше.

– Кроме того, башкирские отряды Валидова также перешли на сторону советской власти. И теперь мы вместе громим белогвардейцев. У башкир есть своё правительство, и у нас, татар, будут и своё государство, и своя национальная армия. Примером и почином тому служит I Татаро-мусульманская Стрелковая бригада. Татарский народ должен шагать в ногу со временем, а не плестись в хвосте мировых событий…

Тут взгляд его упал на сладко спящую Бибкей, и Усманов на мгновение перевёл дух, любуясь малюткой. Потом он обвёл взглядом группу записавшихся в красноармейцы юношей и продолжил:

– Вот сегодня несколько каргалинских джигитов решили добровольно записаться в ряды доблестной Красной Армии…

– Добровольно-принудительно, – хмыкнул кто-то в толпе.

Ещё кто-то ехидно поправил:

– По собственному желанию…

Несколько человек захихикали.

– Всё это серьёзно, товарищи, а не шутки… Взять, к примеру, наших женщин-мусульманок. Ведь мы, стыдно сказать, держим их на положении рабынь. Они невольно стали жертвой канонов и традиций, практически лишающих их права на собственную жизнь, любовь, профессию, образование. А ведь они вправе иметь всё это, как и любой другой свободный человек. Даже маленькая Бибкей имеет право уже сегодня чувствовать себя Человеком с большой буквы, а при достижении совершеннолетия самой выбрать себе суженого, жить с ним в любви и согласии, учиться и работать, воспитывать детей… Должна же быть свобода выбора в любви! Как жить без этого? Многие сегодня понимают и принимают такие наши лозунги, как «Свободу женщине!», «Нет рабству и угнетению!». В доказательство правдивости наших лозунгов хочу привести вам живой пример. В гости к вам сегодня приехали юные татарские артистки, первые ласточки нашего национального театра – танцовщицы Мукарряма Асфандиярова и Камиля Мазитова. Им всего по шестнадцать лет, но они нашли в себе смелость порвать путы векового рабства и закостеневших, отсталых представлений о женщине как человеке второго сорта, служанке мужчины. Несмотря на угрозы кадимистов, этих замшелых консерваторов и схоластов, девушки смело примкнули к группе фронтовых артистов. Пусть и другие девушки и женщины, обречённые на прозябание в четырёх стенах, борятся за свои права, требуют равноправия, пусть у нашего народа будут свои Жанны Д,Арки, Софьи Ковалевские, Марии Ермоловы!.. Чем мы хуже других наций и народов?!

– Ну да… – сердито отозвался один мужик. – Бабам только дай волю, они тут же тебе на шею и усадятся. Сам у них потом ишаком станешь и даже орать по-ослиному научишься. «Свободу женщине!» Как же… Выкуси… Они, племя дьявольское, и так норовят от рук отбиться. А если их и большевики подстрекать начнут… Караул тогда кричи… Обратно в стойло их уже никакая революция не загонит, даже самая размировая…

Толпа снова зашумела, мужчины о чём-то стали спорить, послышались шутки, смех, и, наконец, атмосфера опять разрядилась.

– Товарищ Еникеев, продолжайте концерт, – приказал комиссар своему культоргу и, спрыгнув со сцены, присел рядом с Ахметсафой.

Сидя бок о бок с Усмановым, Ахметсафа испытывал сложные, смешанные чувства. Но, в общем, этот комиссар вызывал в нём больше симпатии, чем настороженности. Более того, Ахметсафе вновь захотелось встать в ряды победоносной Красной Армии, делить с ней все тяготы походов, а в свободное от сражений время наслаждаться искусством фронтовых артистов…

Вот послышались звуки скрипки, забренчала мандолина, и стены храма божьего, казалось, вздрогнули от весёлой плясовой мелодии. На сцену вышли две юные танцовщицы в нарядных национальных костюмах. Их гибкие, быстрые, изящные танцевальные движения не оставили зрителей равнодушными, но были приняты по-разному. Нашлись и такие, кто стал плеваться:

– Тьфу! Людей не стесняются, хоть Бога постыдились бы, бессовестные! Что вытворяют, а? Что за времена наступили. О, Аллах!

– Не только девушки, но и жёны нынче распоясались, – поддакнули ему. – Дожили, называется…

– Не говори!.. О чём только думают родители, посылая своих девиц вертеть задом перед всем честным народом? Негоже нам смотреть на святотатство! Не возьмём греха на душу!

Однако недовольных было мало, а ещё меньше тех, кто выражал своё недовольство вслух. Никто не спешил уходить. Напротив, заворожённо, зачарованно смотрели на лихо танцующих девушек, нежные ножки которых, казалось, едва касались помоста. Ведь умным людям и в голову не придут грешные мысли при созерцании торжества красоты…

Даже Усманов вдохновился танцем и, забыв о своём комиссарстве, выбежал на середину сцены, включился вместе с девушками в пляс, легко и непринуждённо исполняя танцевальные движения…

– Во наяривает комиссар! – хихикнул какой-то мужик. – Петушок с двумя цыпочками…

– Петушков целый полк, а цыпочек – раз-два и обчёлся, – поправил его сосед.

– Не шути, – вмешался в разговор третий. – Думаешь, кому достанутся эти цыпочки? Каким-нибудь петушкам задрипанным? Держи карман шире! Этих ангелочков-попрыгуний орлы себе разберут, начальники, высшие офицеры… Видели уж в японскую войну. Там тоже вертелись эти… как их… сёстры милосердия… Ни одна из них солдату не досталась. Зато военачальники попользовались ими всласть…

…После окончания концерта артисты принялись загружать в подводы костюмы, реквизит, оборудование. Ахметсафа стоял в сторонке, всё ещё находясь под впечатлением увиденного и услышанного: ведь это было его первое знакомство с искусством.

Усманов уже гарцевал на коне, приказывая:

– Все по коням! Новобранцам пока занять места на подводах! Тро-огай! Вперёд!

Всадники двинулись вперёд стройными рядами, за ними поехали подводы с новобранцами, обозом и театральным инвентарём. Скрип тележных колёс будто отдавался тоской в самом сердце, и Ахметсафа не мог понять причину этого чувства… Сквозь слёзы на глазах он помахал рукой односельчанам, которых увозил полковой обоз. Ему опять почудилось, что среди них уезжал и его любимый брат Гусман абый…

Полк возвращался в Оренбург. Усманов не мог нарадоваться успешному проведению концерта. Настроение у него было великолепное. Он ещё не знал, что концертное выступление будет первой и последней победой полка, что очень скоро, несмотря на его протесты, полк кинут на самый тяжёлый участок фронта и оставят без всякой поддержки, и в первом же бою полк почти полностью будет вырезан казаками.

* * *

…Ахметсафе не хотелось есть, хотя за весь день у него и хлебной крошки во рту не было. Он растянулся на топчане в малой избе, подложив под голову думку, и закрыл глаза. События сегодняшнего дня вновь проходили у него в голове, вызывая какое-то смутное беспокойство в душе.

Долго он так лежал, потом забылся тревожным сном. Его разбудили громкие крики на улице. В комнате уже темнело. Ахметсафа едва поднял с подушки тяжёлую голову, как в избу вбежал напуганный чем-то отец:

– Кто дома? Быстрее вставайте! Горим! Пожар! Нижняя махалля¹⁸ загорелась! Ветер в нашу сторону. Быстрее вытаскивайте из дома всё ценное!

Ахметсафа выбежал на улицу. Сельчане сломя голову мчались к своим домам, чтобы спасти хотя бы самое ценное из нажитого за многие годы имущества. У каргалинцев насчёт пожара опыт немалый. Деревня не один пожар пережила. Люди знают: в такой ветреный летний день огонь от загоревшегося дома в мгновение ока перебросится на другие строения, и через какие-нибудь полчаса от улицы, застроенной в основном саманками с камышовой крышей, останется лишь груда пепла. Бесполезно было пытаться спасти дома. Нужно было успеть спасти и вынести как можно больше вещей и имущества.

Загоревшийся дом, как на зло, был расположен совсем недалеко от двора Давлетъяровых. Именно в этом вспыхнувшем, как спичка, доме живёт… то есть уже жил Карим, с которым Ахметсафа учится вместе в новометодном мектебе Мифтаха хальфы. Огонь не жалел никого и ничего и уже пожирал соседний дом, хозяйственные постройки… По улице летели объятые пламенем связки камыша, сорванные ветром с крыши. Дымная туча накрыла село. Через несколько минут огонь доберётся и до Давлетъяровых. Трагедия неотвратима… Как же это случилось? Почему? Ахметсафа увидел своих сверстников и друзей – Саттара с Абдерашитом, во все лопатки бегущих к своим домам. Понимая, что в эти минуты ни у кого нет времени на объяснения, Ахметсафа всё же рискнул расспросить приятелей. Впрочем, они сами остановились, чтобы перевести дух, и коротко обрисовали ситуацию.

– У Каримов горит! – выпалил Саттар. – У них солдаты на постое были, а Каримка, ты же его знаешь, табака у солдат немного стянул. Сегодня хотел покурить, спрятался от родителей за домом, в зарослях лебеды, и тут, как назло, мать появилась. Каримка со страху выбросил горящую спичку, а та попала на камышовую крышу. Мать ещё не успела ничего понять, как огонь охватил всю крышу… Тётя Бадар плачет…

Дослушать не удалось: из дома раздался сердитый крик Мустафы.

– Ахметсафа, куда же ты пропал, негодник? Вытаскивай вещи из малой избы! Живее! Младшеньких отправь к старухе Таифе, их дом огонь стороной обойдёт. Только пусть идут туда через верхнюю улицу! Живее!

Отец с мачехой метались между домом и двором, вытаскивая вещи. Эх, погрузить бы их на телегу и вывезти побыстрее, пока огонь и сюда не дошёл! Увы! Ещё в начале весны, перед приходом красных, колчаковцы забрали двух рысаков, с которыми Мустафа выезжал в казахские степи, и теперь, похоже, Давлетъяровы не только безлошадными, но и бездомными останутся. Эх, судьба-злодейка… Даже пожитки не на чем вывезти… Недоброе предчувствие, с утра терзавшее душу Ахметсафы, обернулось бедой, катастрофой. Мало чего удалось спасти от огня. Огонь пожирал всё подряд, оставляя за собой горячие пепелища.

Несчастный Мустафа от свалившегося на голову горя, кажется, даже перестал соображать. С неподдельным изумлением смотрел он на остатки обугленного яблоневого сада, ещё утром кипевшего белым пышным цветением, и потерянно бормотал:

– Ах, эти яблони… А? Яблони же… В белом цвету были… Ещё утром белые-белые… А!.. Яблони, говорю… Чем же я детей угощать буду?.. Какие яблони были! А? Ещё с утра цвели…

…На другой день Мустафа попросил у кого-то лошадь, погрузил нехитрый скарб, чудом избежавший огня, и переехал в маленький, словно кукольный, домик старухи Таифе.