Она не могла говорить из-за трубки во рту, мычала, слабо сжимала мою руку. Мне оставалось лишь догадываться, что она хочет…

– С твоей дочерью всё хорошо. Мы вылечим тебя…

Марфа замерла. Из глаз вырвались слёзы, и она затихла. Всего на мгновение, а после раздался монотонный писк аппаратуры.

– Что происходит? Что происходит??? – орал я, не понимая, что делать.

Её губы стали синими, кожа потеряла последние следы румянца, а пальцы стали слабыми-слабыми. Рука соскользнула с сероватой простыни безвольно веточкой, тонкой, слабой, безжизненной…

– Все на выход! – врачи вбежали в палату. Иван Петрович мгновенно бросился к монитору, а потом стал давать указания на тарабарском медицинском языке.

– Вертолёт будет через сорок минут, – Морозов вытащил меня из палаты силой.

А у меня в груди сердце сжималось. Казалось, я больше никогда не увижу её… Именно в этой больнице я в последний раз поймал слабую улыбку матери. Возможно, именно в этой палате. Что ж это за место такое губительное?

Глава 7

– Все на выход! – врачи вбежали в палату. Иван Петрович мгновенно бросился к монитору, а потом стал давать указания на тарабарском медицинском языке.

– Вертолёт будет через сорок минут, – Морозов вытащил меня из палаты силой.

А у меня в груди сердце сжималось. Казалось, я больше никогда не увижу её… Именно в этой больнице я в последний раз поймал слабую улыбку матери. Возможно, именно в этой палате. Что ж это за место такое губительное?

Реальность превратилась в фильм на быстрой перемотке. Петрович стабилизировал пациентку, дав указание готовить её к транспортировке. Мне вручили в руки все её документы, а Морозов помчался организовывать перевозку к заводской вертолётной площадке.

Медицинский транспорт нашли довольно быстро, да и с клиникой проблем не возникло, Леняев сам договорился о палате в своём отделении. Я просто висел на телефоне, поднимая все связи, что только могли понадобиться, а сам не мог оторвать взгляда от дверей палаты. И каждый раз, когда выходил персонал, в струну вытягивался, пытаясь увидеть её ещё разочек.

Безумие какое-то.

Я со странным ужасом наблюдал, как взлетает вертолёт, превращаясь в тарахтящую точку в небе. И только толчок Морозова привел меня в чувства. Сопровождали её врачи, включая того дедка, чтобы если что помочь Леняеву стабилизировать её состояние в воздухе.

Юра бросал на меня недоумевающие взгляды, полные требования объясниться. Но что сказать? Я и сам ничего не понимал, кроме как то, что могу спасти чью-то жизнь. Да, не своими руками, да, с помощью связей и денег. Но могу! В моих силах вернуть мать той девочке, чтобы не обрекать её на прозябание в серости детского дома.

Происходящее до сих пор в голове не укладывалось. Вспышка прошлого, давно забытое воспоминание, ниточка, ведущая к той жизни, о которой я так тщательно пытался забыть. Не потому что стыдно было, а потому что болело неистово.

И вот одна больница сменилась другой. Да, дорогой, полной заботливого персонала и охраны, дабы не допустить утечки информации в прессу, но сути не меняло. Для Марты выделили отдельный блок, хорошую палату, сиделку.

Все кардиологи клиники собрались на консилиум, они задумчиво передавали медицинскую карту из рук в руки, с жалостью смотря на молоденькую девушку, зависшую между жизнью и смертью.

Петрович заявил, что ему нужно время, чтобы провести ещё несколько анализов и подготовить пациентку к операции, дабы увеличить шансы на благоприятный исход. Я думал, речь о часах… Но вредный кардиолог вытурил нас из больницы, заявив, что свяжется, как только составит план дальнейшего лечения.

К дому мы подъехали, когда уже солнце зависло над самым горизонтом. Из полицейского бобика слышался мощный храп, а на крыльце нервно расхаживала представительница опеки. С Мартой мы разобрались, осталось понять, как быть с моими утренними гостями.

– Боже! Горислав Борисович, я уже места себе не нахожу!

– Марта переведена в городскую клинику, – достал документы, визитку врача и протянул старушке. – Большего в данной ситуации уже и не сделать.

– Спасибо, – она заохала, прижимая морщинистую руку ко рту, блеклые глаза наполнились слезами. Так странно… Такой опыт работы с чужим горем, а ещё способность сопереживать не потеряна.

– Пойдём, Алевтина Петровна, – из дома вышла сонная Алекса, лицо было опухшим, заплаканным, а глаза красные. Она схватила старушку за руку и потащила к автомобилю. – Спасибо, дядя Гора. И простите, я все же испачкала ваше кресло карандашиком. Он желтый, я попыталась оттереть, но пятно все равно осталось. Тётя Катя сказала, что вам говорить об этом необязательно, но ведь это я испортила? Простите меня.

– Ничего страшного, Алексия, это всего лишь кресло, – я обернулся, ища взглядом Раевского. Тот стоял на террасе, разводя руки, словно давал понять, что в этой ситуации большего уже и не сделать. – Твоя мама непременно поправится.

– Нет, не нужно меня обманывать, я не маленький ребёнок уже. Моя мама если и даёт обещание, то всегда его выполняет. Мы много раз оказывались в больнице, но ещё ни разу меня не выгоняли из палаты. А в этот раз мама ничего не сказала. Я просила её, умоляла пообещать, но она промолчала…

Её слова превратились в горький яд, осевший в моём сердце. Что можно сказать после этого? Сожаление? Так эта крошка ещё наестся лживой человеческой жалости. Обещания? Так ни я, ни Петрович – не боги, а учитывая сложность диагноза и слабое, не всегда корректное лечение, то и шансы у Марфы ничтожно мизерные.

Все всё прекрасно понимали. Вот только почему мне так хреново?

Совершенно ясно, что не мой это ребёнок. Ну не мой! Отчего тогда совесть волчицей завывает?

Марта могла узнать обо мне из газет, из журналов, поэтому и вписала моё имя в графу отчества. Но не более! Бедная девочка просто надеялась, что я смогу помочь, что смогу организовать лечение, операцию. Я был для неё последним шансом.

И вроде даже обманом не считается. Как на это можно злиться?

Переполненная материнскими инстинктами сохранить, защитить, девушка отчаянно хваталась за все соломинки, способные уберечь её дочь от той судьбы, что досталась мне. Как жаль, что меня никто не уберёг. Некому было заступиться, некому было укрыть, успокоить и пообещать, что моя мама поправится.

С пустым сердцем и растрескавшейся душой наблюдал за тем, как полицейская машина отъезжает. Видел маячившее заплаканное личико Алексы и задумчивость в глазах Алевтины Петровны.

И почему-то стыдно было. Безумно стыдно! Что-то противное скулило и раздирало меня изнутри. Я словно врал самому себе, пытался откупиться от совести тем, что Марфа в безопасности, что её окружают самые крутые врачи области. Но о себе ли так пеклась она? Нет… Её волновала дочь. А я просто наблюдаю за тем, как её увозят.

И вновь меня в тьму засосало. Замаячили обрывки воспоминаний из поселковой реанимации: безжизненное тело, слабые пальчики, потрескавшиеся губы и ворох рыжих волос на серой подушке. А ещё бездонное море в её глазах, полное надежды на меня.

– Что мы можем сделать? – обернулся к подошедшему Раевскому.

– Не знаю. Отправить в другой интернат временного пребывания? Но смысл? Я поговорил с Алевтиной Петровной, нормальная женщина, вроде. Она заверила меня, что девочка будет под присмотром.

– Рай…

– Гора! Ну что мне сделать? Ты только скажи, я всё сделаю, но ты сам не понимаешь, чего хочешь. Стыдно? Совестно? Триггер прошлого? Хочешь избавить ребёнка от своей участи? – рычал Денис, надевая пиджак. – Все дети до совершеннолетия находятся под полной опекой государства. Но я могу сделать все что угодно. Ты просто скажи…

Друг хлопнул меня по плечу, а после прыгнул в машину и выехал, оставляя наедине со своими тяжелыми мыслями.

Он прав. Он, как всегда, прав…

Глава 8

– Горислав Борисович, Анжела Степановна на второй линии, – прошептала секретарша в коммутатор, как только сотрудники поднялись с мест и врассыпную бросились из моего кабинета.

– Тань, скажи, что я сам перезвоню, и принеси мне кофе!

Сел в кресло, рассматривая тяжелые грозовые тучи, нависшие над городом, и расслабился. С самого утра кручусь как белка в колесе. Из-за произошедшего во вторник все мои планы и встречи тонким слоем размазались по неделе, делая интенсивность и без того загруженного графика просто адской. И даже в самые крошечные интервалы свободного времени я думал о той рыжей девчонке, оставшейся без мамы.

Марту готовили к операции, с прогнозами Петрович был аккуратен, как никогда, и в подробности не вдавался. Но сейчас, когда смотрел на пропущенный вызов от него, по спине бегали мураши ужаса. Казалось, перезвонив, услышу то, к чему просто невозможно подготовиться. И уже взял телефон, как тот ожил сам, вот только абонент был не тем…

– Да, Анжела, – принял видеовызов, потому что моя невеста терпеть не могла простые разговоры. Ей было важно смотреть мне в глаза, а на самом деле только так она могла контролировать меня, не закатывая скандалов ревности.

– Горислааав, я тысячу раз говорила тебе не называть меня так. АН-ГЕ-ЛИ-НА! Ну просто же, – протянула она в привычной певучей манере. – Ты опять забыл перезвонить? Или это твоя тупая Танюша не пропускает мои вызовы?

Казалось, я вовремя закрыл динамик, потому что моя преданная и весьма сообразительная секретарша внесла в кабинет кофе. Но по виду девушки стало понятно, что не успел, и слова Анжелы достигли своего абонента. Таня поджала губы и быстро вышла, плотно закрыв за собой дверь.

– А я тысячу раз тебе говорил не лезть к Татьяне. Если не отвечаю на звонок, то я занят, – настроение и так было откровенно дерьмовым, не хватало мне ещё разбираться в ее регулярных тёрках с секретарём.

– Ты вечно занят, – Анжела отмахнулась, надела солнцезащитные очки и переключила камеру. – Посмотри, как тут шикарно. Гор, а давай после свадьбы переедем в Италию? Комо, Альпы, шикарная еда и совершенно незнакомые люди. Никто не таскается по пятам, не норовит тебя сфотографировать в неприглядном виде, чтобы на следующий день срубить бабла в желтой газетёнке.

– Анжел, ты же первая заскулишь от тоски, – я разбирал документы, сортируя на то, что успею просмотреть сегодня, а что придётся взять домой.

– Это да. Я уже не могу представить себе жизни без гудящего мегаполиса, – рассмеялась она. – Ты когда прилетишь?

– Не знаю.

– В смысле? Ты обещал в субботу!

– Я посмотрю свой график, но ничего не обещаю. В среду у нас запуск литейного цеха после реконструкции, и мне бы хотелось присутствовать лично. Уж очень дорого мне обошёлся этот проект.

– Ты вылитый отец! Он всё моё детство провел на работе, – Анжела сморщила нос и надела маску обиженки, но быстро вспомнила, что на меня это не действует. – Правда, поэтому я окончила самый престижный ВУЗ Франции и работаю в Европе.

– Ты работаешь в Европе только потому, что ненавидишь зиму, кого ты обманываешь? Ты же с мая по октябрь здесь тусуешься, потому что в старой Европе тебе скучно, пресно и одиноко.

– Ладно, выиграл, – Анжела установила телефон подальше, чтобы в выгодном ракурсе продемонстрировать новый купальник, ткани на который явно пожалели. – Гор, ну даже у Людки муж приехал!

– Это манипуляция чистой воды. Я сразу сказал, что ваш этот девчачий отпуск совсем не моя история. Ну что за истерики? В вашем распоряжении вилла, обслуга, яхта и водитель. Зачем вам там брюзжащие мужики? Уверен, что человека несчастнее, чем Людкин муж, сейчас просто не сыскать. Таскаться с пакетами по магазинам, пытаясь урвать новую коллекцию до того, пока всё разберут? Анжел, уволь.

– Гора, ты как старый дед, честное слово!

– Вот и подумай ещё разок перед тем, чтобы в ЗАГСе ответить «да».

– Горозия, ты чего там удумал? Я что, зря пасла тебя три года? – Анжела сняла очки, чуть приблизилась, выражая недовольство темой, куда съехал наш разговор. – Не я, так другая тебя к рукам приберет. Так уж лучше я. Взрослые правила конкуренции, знаешь ли.

Анжела хоть и говорила чистую правду, но вот суть как-то слишком чувствительно царапала сердце. Прагматика, расчёт, и ничего более. Вот только это я и искал. Вернее, она сама нашла меня на благотворительном вечере, который организовывал мой друг Куталадзе.

И с того дня не проходило ни одного мероприятия, где бы я не видел эту красивую и очень целеустремленную женщину. Мою загруженность она воспринимала как ролевую игру, поэтому с каждым разом штурмовала всё отчаяннее и отчаяннее.

И вот спустя три года этих странных воинственно-завоевательных отношений мы решили пожениться. Просто сидели за обедом в нашем любимом ресторане, планировали год, пытаясь встроить туда совместный отпуск. А обнаружив почти свободный август, Анжела произнесла: «Я согласна». Вот так всё и вышло. Просто, быстро и максимально по-деловому.

Лично меня такой подход не пугал. Табуна женщин за мной никогда не бегало, ибо поймать не могли. У меня просто не было возможности остановиться и начать кутить. Мне всё казалось, что сейчас меня обгонят, опередят, обманут! И я не останавливался: проект за проектом, победа за победой.

А с Анжелой всё как-то само собой получилось. Её отец, владелец сети автосервисов, был несказанно рад и счастлив устроить дочу в надёжные руки, но ещё больше была рада её мама.

Нет, в них я не обрёл семью, потому что не пытался заполнить зияющую дыру, но любимчиком явно стал.

– Анжел, то, что ты говоришь, больше похоже на детский сад. Назло маме отморожу уши, – в прозрачную дверь кабинета поскребся Раевский, спрашивая разрешения войти.

– Женщине простительны невинные истерики. Как дела, что нового? – моя невеста игриво пробежала пальчиком по впадинке между грудей, прогоняя холодную каплю апельсинового сока, упавшую с её сочных губ.

Хороша, чертовка… Эти отношения устраивали меня целиком и полностью. Анжела ни разу не проявила неуважения, была весьма тактична, спокойна и рассудительна. Правда, её нарочитая покладистость порой бросалась в глаза слишком явно, но вот физически она подходила мне отлично. И секс был шикарный, и ласки было столько, сколько требовалось. Чем-чем, а этим она меня не душила.

И стоит ли говорить ей о произошедшем, при учёте, что я достоверно знаю, что Алексия не может быть моей дочерью? Нет, определенно не стоит. Иначе через два часа Анжела уже будет перерезать провода в палате Марты.

– Ладно, мне пора.

– Ты до скольки будешь в офисе? Позвони потом.

– Анжела, – процедил я последнее предупреждение и отключил звонок.

Красавица, фотомодель, у неё контрактов на год вперёд. Но я всё время ждал, когда же эта сухая скорлупка спадёт с её сердца? Очевидно, никогда… Попытки контроля, созвоны по расписанию, аккуратно оформленные списки подарков к каждому празднику, и лишь дикие приступы ревности скрашивали наш союз долей пикантности.

– Говори, Рай, а то мне Петровичу позвонить нужно, – я скинул собранные документы в портфель, понимая, что желание задерживаться на работе растаяло окончательно. – А лучше сам в клинику заеду.

– Ну, поедем тогда вместе, – Рай как-то слишком внимательно смотрел на меня, будто видел впервые. Всматривался, изучал, потирая подбородок, а потом выдал полную чушь: – А ты уверен, что девочка не твоя? У вас, кажется, носы одинаковые. И глаза… Я впервые вижу две пары одинаково зеленых глаз.

– Ты ушибся темечком, что ли? – стукнул друга по плечу и вышел из кабинета. – Татьяна, я домой, если что, на связи.

– Горыныч, не сердись, – смеялся Раевский, догоняя меня у лифтов.

– Я тебе ещё раз говорю, что с Мартой у меня никогда и ничего не было.

– Я тут промониторил, откуда берутся дети, – Денис расхохотался, отмахиваясь от меня портфелем. – Но боюсь тебя разочаровать, новых способов пока не придумали.

– Смешно тебе?

– Да я всю ночь об этом думал. А ты это… Донором, случайно, не был?

– НЕТ! Рай, я в последний раз говорю, что это не мой ребёнок.

– А носы у вас всё равно одинаковые…

Глава 9

– Как девочка? – мы катились по плотному городскому трафику в сторону клиники. – Ты отправлял своих ребят, чтобы проверили?

– Да. Там всё относительно нормально. Условия приемлемые, – как только мы сели в машину, Денис погрузился в компьютер. Его телефон просто разрывался, а мне стало немного не по себе. Друг ещё вчера должен был вернуться к семье, а из-за меня пришлось сдвигать график.

– Я ж не про условия тебя спросил, Денис.

– Она плачет и почти ничего не ест. А ещё оказалось, у неё астма, – Раевский сказал и замер, косясь в мою сторону в выжидающей манере.

О! Знал я эту его особенность: вбросить информацию и затаиться ядоносной коброй, ожидая повода, чтобы испить крови. Юрист – он и в Африке юрист. Въедливый, не верящий никому на этом свете, но зато преданный, справедливый и честный.

Да и повод его немого вопроса вполне понятен, ведь я с самого детства страдаю жуткой аллергией. Надо же – вырасти на Урале, где повсюду растут берёзы, и иметь аллергию на её цветение? Природа сошла с ума…

– Рай, у меня не астма, а аллергия, и ты это прекрасно знаешь. Только приступы у меня весной, а сейчас сентябрь!

– Так и у Алексы, вполне возможно, просто аллергия. Врач в детском доме не внушил доверия моим казачкам засланным. Так, что цветёт у нас в сентябре?

– В сентябре на Урале всё умирает, и хватит уже дурковать. Договорись, пусть отправят девочку на обследование, раз ты так переживаешь, – я всплеснул руками, раскладывая на коленях бумаги, лишь бы просто занять пульсирующий от вложенных сомнений мозг.

– Так я поэтому и приехал. Девочку в сопровождении Алевтины уже везут в клинику. Счёт куда выставлять?

– Я убью тебя!

– Ладно-ладно, я пошутил, – Раевский загоготал, поднимая руки в пораженческом жесте. – Но ты бы хорошо подумал, Горыныч. Лично у меня сомнений хоть отбавляй. Ну не бывает таких совпадений. И отчество твоё дала, и аллергия, и носы, как с копирки.

– Денис, ну что я, по-твоему, секс-гигант с амнезией? Совратил девчонку, а потом забыл? Много ты женщин за свою жизнь забыл? Но тут получается, что амнезия не только у меня. Марта же тоже вспомнила обо мне, лишь когда в реанимацию угодила.

– Всё-всё, успокойся, – Раевский выдохнул и открыл окно, впуская прохладный воздух. – Согласен. Какой из тебя секс-гигант? Твоя Ангелина, она же Анжела, любую в рогалик скрутит. Ты, кстати, ей сказал?

– Нет, конечно.

– Правильно, смертоубийство нам не нужно, пусть девчонка хоть на ноги встанет. Идём…

Через черный вход мы поднялись на нужный этаж и прошли прямиком в кабинет Ивана Петровича, с которым и столкнулись в дверях.

– О! На ловца и зверь бежит, – Петрович пожал нам руки. – Итак, мы готовим её к операции. Прогнозы лучше, чем я прогнозировал. Всё-таки правильный комплекс лечения и поддержание меняет клиническую картину её порока. Операция назначена на завтрашнее утро. Прогнозы осторожные, сразу скажу. Этот порок обычно до восемнадцатилетия и диагностируется, и прекрасно лечится. А тут ещё этот ковид, будь он проклят…

– Может, вы разрешите её дочери побыть с матерью хоть пару часов? – эта идея пришла так стихийно, внезапно, что даже Раевский хмыкнул. – Вы же сами понимаете, что на операции может случиться всё что угодно. Позвольте девочке просто побыть с мамой?