Глава 5

Савелий Галактионович был горд собой. Он не совсем был готов оценить, насколько его открытие позволило продвинуть следствие, но эффект, который оно произвело на чиновника особых поручений, консультанта и его помощника, очевидно, был значительный.

Все трое уставились на переданный надворному советнику список и напряженно молчали.

Первым заговорил Белецкий, и практицизм его вопроса, надо признаться, ошеломил и его друзей, и уж тем более Савушкина.

– Где в такую жару можно сохранить десять трупов? – спросил он таким тоном, каким обычно спрашивал отчета у дворецкого или старшей кухарки.

– Браво, Белецкий! – похвалил Анатолий Витальевич. – Отличный вопрос! Такие места и впрямь можно вычислить, а через них постараться выйти на убийцу. Хоть какая, но конкретика!.. Савушкин, надеюсь, вы записываете?

Младший делопроизводитель, ясное дело, и не думал записывать, потому от заданного вопроса покраснел, тут же поспешно достал блокнот и принялся строчить в нем погрызенным карандашом.

Терентьев тем временем обратился у Рудневу.

– Дмитрий Николаевич, – спросил он, – вас этот список ни на какие мысли не наводит? Есть у вас идея, для какой картины такой паноптикум может подойти?

В списке похищенных мертвецов значились две совсем молодые женщины, два юноши, два старика, три мужчины и одна женщина средних лет.

Руднев отрицательно покачал головой.

– Вот так, чтобы все они могли быть персонажами какого-то одного полотна?.. Ничего в голову не приходит, – сказал он. – Но, может, они приготовлены для разных композиций?.. Если вообще они имеют отношение к нашему делу… Да и к тому же «Весна», как вы помните, господа, была дополнена убитыми… Я не готов строить гипотезы. Это может быть все что угодно.

– Значит так, – деловито проговорил надворный советник, поднимаясь, – вы, Савушкин, составьте мне список всех возможных ледников: склады, ресторации, магазины и прочее. Отправим туда проверку, а параллельно с тем еще раз все морги придется обыскать. Раньше нас интересовали недостающие трупы, теперь будем выявлять излишек. На эту проверку я околоточных с квартальными подряжу. Я сам поеду в Мариинскую больницу, выясню, каким образом у них там могла произойти пропажа. А перед тем съезжу по адресу Агаты и поищу ее няньку. Вы, господа, действуйте, как сочтете нужным. Но только прошу вас, Дмитрий Николаевич, помните, о чем я вас предупреждал! Будьте осторожны!.. Надеюсь, к вечеру мы сможем продвинуться в деле… Что вы расселись, Савушкин? Идемте же!

Когда надворный советник со своим помощником ушли, Белецкий спросил Руднева:

– Что вы планируете предпринять, Дмитрий Николаевич?

– Мне понравилась твоя вчерашняя идея про репродукции «Весны». И в связи с этим я хочу нанести визит Ивану Абрамовичу.

– Я так понимаю, длительной прогулкой вы себя решили не утруждать², – усмехнулся Белецкий и уточнил: – Но ведь Иван Абрамович, насколько я знаю, современным искусством интересуется?

– Да, но смотритель его коллекции – один из лучших специалистов по итальянцам эпохи Ренессанса, – объяснил Руднев. – Собственно, с ним я и намерен переговорить.

– А что вы поручите мне? – спросил Белецкий.

– У тебя две задачи. Во-первых, постарайся выяснить все, что можно, про мадмуазель Флору и про ее свиту. А во-вторых, обеспечь нам с тобой посещение ее ближайшего сеанса прорицаний.

Белецкий нахмурился.

– И с чего вы вдруг решили посетить ее сеанс? – спросил он подозрительно.

– Хочу разгадать суть ее обмана.

– И это единственная причина, Дмитрий Николаевич? – в голосе Белецкого слышалось очевидное недоверие.

Руднев нетерпеливо махнул рукой.

– Давай, Белецкий, говори уж? Будет тебе ходить вокруг да около!.. Так что?

– А то, – безапелляционно заявил Белецкий, – что меня беспокоит ваш интерес к женщине, имеющей прямое отношение к чудовищному преступлению!

– Белецкий, мы расследование ведем! Естественно, я проявляю интерес к участникам дела!

Белецкий был непоколебим в своем недовольстве.

– Дмитрий Николаевич, вы прекрасно понимаете, что я говорю о другом интересе!

– Да с чего ты взял?

– С того, что знаю вас и вижу насквозь! Вы ее всю ночь рисовали!

– И что это, по-твоему, значит?

– Это значит, что она вам нравится!

– Белецкий, мне нравится все, что я рисую! В этом суть творчества!

– О да! Вы всякое свое любовное увлечение на творчество и вдохновение списываете! Только вот в этот раз вашей музой стала женщина, которая, как вы сами вчера сказали, пытается втянуть вас в gefährliches Spiel (нем. опасная игра).

– Gefährliches Spiel habe ich nicht gesagt! (нем. Я не говорил: «Опасная игра»!) – возразил Руднев. – Впрочем, это неважно! Довольно спорить! Я готов признать, что она мне интересна, но мой интерес ты сильно преувеличиваешь. В любом случае я должен переговорить с ней еще раз. Она меня провоцирует, и я хочу понимать на что и зачем.

Белецкий что-то еще поворчал, и на том они расстались.

Когда они вновь встретились, дома их ожидала записка от надворного советника, в которой он сообщал, что няньку не нашел и что, судя по выяснившимся обстоятельствам, живой ее уже найти не удастся. Женщин, очевидно, похитили, когда они собирались выезжать в Мураново.

Дворник, куда как более откровенный с полицейским чином, поведал, что за нянькой и ее убогой подопечной приехал извозчик, загрузил багаж и увез женщин. Однако по номеру живейного выяснилось, что экипажем правил совсем другой человек. Якобы, когда извозчик выезжал по адресу, о котором было договорено еще накануне с каким-то господином, к нему подсел некто в широкополой шляпе и со смешной такой кудлатой бородой, сказав, что ему совсем по пути. Незнакомец тот был крайне весел и говорил, что у него большая радость, за которую он предложил извозчику вместе с ним выпить. Не желая обидеть седока, да и не считая нужным отказываться от дармовой выпивки, извозчик щедро хлебнул из бутылки, которую ему дал седок, и далее уж ничего не мог вспомнить до того момента, как проснулся в глубокой ночи где-то на московских задворках в своем же экипаже.

Выходило так, что радостный седок и был похитителем, который увел экипаж, угостив извозчика чем-то сдобренной водкой, а после вернул коляску, видимо, чтобы извозчику не из-за чего было подымать шум.

Новости, добытые Дмитрием Николаевичем, были куда как скромнее и не только не проясняли дело, но и, напротив, добавляли ему неопределенности.

По словам эксперта, «Весна» относилась к числу тех шедевров, что будоражили амбиции многих художников средней руки, а кроме того, пользовалась достаточной известностью у публики вроде того фабриканта с дочерью, что желали быть увековечены кистью Руднева в Шекспировских образах. Вследствие этого в России, и, в частности, в Москве, было немало плохих и хороших копий Боттичелли, вполне себе достаточных для того, чтобы послужить инструкцией для воссоздания композиции флорентийского шедевра. Помимо этого, описание «Весны» входило минимум в три каталога, а оценить количество отпечатанных литографий эксперт даже не брался. В общем, становилось очевидно, что убийце совсем не обязательно было предпринимать тур по Италии, чтобы почерпать вдохновение и получить представление о картине.

Белецкому тоже удалось узнать немногое.

Мадмуазель Флора стала известна как прорицательница после того, как она якобы предсказала покушение на Вильгельма II, совершенное в Бремене. Правда, как это обычно бывает, о ее предсказании стало известно постфактум, однако достоверность оного подтверждалась лицами, чья известность в берлинском свете не позволяла усомниться в правдивости их слов, тем более что число свидетелей за тот период, пока тема мусолилась газетами, выросло на порядок.

Далее последняя дельфийская пифия в течение десятка лет регулярно оказывалась упомянутой в европейской светской хронике, только уже в основном в контексте позитивных предсказаний. Чаще всего она предрекала рождение наследников, назначения на должности и выгодные матримониальные партии.

Меняя одного покровителя на другого, мадмуазель Флора кочевала по европейским столицам, пока три года назад не оказалась в Петербурге, где прожила два года. После она на полгода уехала в Париж и снова вернулась в Россию, но на этот раз в Москву.

В услужении у пифии, помимо штата, выделенного ей Миндовским, было всего два человека: горничная-гречанка и фамильяр, господин Золотцев. Причем оба они состояли при госпоже задолго до ее приезда в Россию, что было совсем неудивительно для гречанки, но вызывало вопросы в отношении фамильяра. Однако выяснить что-либо о темпераментном Иннокентии Федоровиче Белецкому не удалось.

– Что насчет сеанса предсказаний? – спросил Руднев после того, как Белецкий окончил свой рассказ.

Белецкий взглянул на часы.

– У нас с вами есть время на обед и на то, чтобы переодеться к вечеру.

В особняке Миндовского собралось немногочисленное, но вполне приличное общество.

В освещенной на старомодный лад свечами гостиной посетители разбивались на группы и вели обыденные светские беседы о политике, театре, скачках, общих знакомых, знаменитостях и о прочем в том же духе. Подобранные едва ли не на одно лицо лакеи в голубых ливреях подавали гостям шампанское и засахаренные фрукты.

– Это похоже на обычный светский прием, – поморщился Руднев, который подобные мероприятия терпеть не мог и всячески их избегал.

– А вы чего ожидали, Дмитрий Николаевич? Авлосов? Киликов? Хитонов? – пожал плечами Белецкий.

– По крайней мере я ожидал какой-то особой атмосферы. Пока же антураж абсолютно прозаический.

– Это же не цирк и не шатер гадалки, чтобы декорациями настроение нагнетать!

Руднев недовольно мотнул головой.

– От цирка все это отличается только импозантностью публики!

– Наберитесь терпения, Дмитрий Николаевич! На сеансе атмосфера совсем иная, – заверил Белецкий. – Не знаю, чем уж это объясняется, но, поверьте, это действо захватывает. Я видел, как особо впечатлительные личности там до исступления доходили.

– Это называется истерией, – скептически хмыкнул Руднев. – Ну или, к слову, о киликах, шампанское у пифии могут подавать какого-то особого сорта.

Белецкий с подозрением взглянул на свой бокал и отставил его. Наблюдавший за этим Дмитрий Николаевич рассмеялся.

В этот момент в гостиную вошел господин Золотцев и, распахнув объятья, кинулся через весь зал к Рудневу. На этот раз Белецкий в отместку за шутку с шампанским не стал прикрывать Дмитрия Николаевича от импульсивного фамильяра.

– Ах, господин Руднев, как замечательно, что вы нашли возможность прийти! И, так сказать, поддержать ее яснословие! – растроганно восклицал Иннокентий Федорович, прочувственно обнимая и лобзая гостя. – Когда я увидел вас в сегодняшнем списке, так прям сразу и подумал: вот, подумал я, Дмитрий Николаевич – благороднейший человек с невероятной тонкостью манер и особенной деликатностью!..

«Благороднейший человек» с трудом высвободился из дружеских объятий и, взяв фамильяра под руку, поспешил увлечь его в другой конец зала, подальше от любопытствующих посетителей, привлеченных бурной сценой и пламенной речью Золотцева.

– Как состояние госпожи Флоры? – спросил Руднев, врезая свой вопрос в неиссякаемый поток восторженных и взволнованных слов. – Она очень сильная женщина, раз не стала отменять сегодняшней сеанс.

– Несомненно! Несомненно, господа! – с головокружительной легкостью перескочил на новый предмет разговора Иннокентий Федорович. – Но тут дело не только в силе! Здесь вопрос служения! Нам с вами, простым смертным, этого не дано понять!

– Служения? – не понял высказанной сентенции Руднев.

– Именно! Пифия служит оракулу! Ее дар – это и ее проклятье! Как бы ей ни было тяжело сейчас, она не имеет возможности противиться силе древних богов!

– А вы давно служите госпоже Флоре? – снова сменил направление беседы Дмитрий Николаевич.

– О! Я удостоился великой чести стать фамильяром ее яснословия в 2681 году месяца Хераий³!

– Простите? – озадачено переспросил Руднев.

– Ах! Извините, привычка! – и Золотцев пояснил: – Уж скоро пять лет, как я при госпоже. Я тогда путешествовал по Европе, искал свое призвание, знаете ли! Я все мечтал написать книгу о величайших цивилизациях древности. О Греции или про Рим… Но чего-то мне не хватало! Может, конечно, и образования, но я так думаю, что это все судьба! Судьба, господа, она дама строгая! Она уж если что и решила, то противиться ей бесполезно… Короче говоря, во Флоренции я пересекся с ее яснословием. Побывал на ее сеансе… И все! Словно громом меня поразило! Понял я, грешный, что мне на роду написано было!.. Кинулся я ее яснословию в ноги, ну, она и снизошла!.. С тех пор я ее верный фамильяр, а заодно и устроитель всех ее дел, конфидент, даже что экономка и нянька, если вы меня понимаете…

– Понимаем, – хмыкнув, заверил Белецкий. – А позвольте задать вам деликатный вопрос как фамильяру и конфиденту? Каков статус личной жизни госпожи Флоры?

Иннокентий Федорович всплеснул руками.

– Господа, о чем вы говорите! Вы имеете в виду de la vie amoureuse (фр. любовная связь)? Но это абсолютно невозможно! Она пифия! Вы знаете, что это значит?! Она принадлежит оракулу! Принадлежит сomplètement (фр. без остатка)! На обывательском уровне это значит, что она не имеет права на иные отношения! Она не может иметь amant (фр. любовника)! Ни в каком смысле! Vous me comprenez?! (фр. Вы меня понимаете?!) Она должна restée pure (фр. оставаться невинной) и хранить верность оракулу! В противном случае она лишится своей силы!..

– А что есть ее оракул? – перебил поток пылких излияний Дмитрий Николаевич.

Фамильяр поперхнулся своей болтовней, побледнел и отшатнулся.

– Что вы такое спрашиваете, сударь?! Как можно! Это величайшая тайна, сокрытая ото всех! Это арканум! Сокровенное!.. Естественно, я не посвящен! И никогда бы не посмел даже помыслить о том, чтобы поднять глаза на эту энигму!..

Золотцев вынул из жилетного кармана часы, взглянул на них и схватился за голову.

– О боги! Я опаздываю!.. Нам давно пора начинать!.. Прошу меня простить, господа!

С этими словами фамильяр метнулся к неприметной боковой двери и исчез за ней.

– Как вы думаете, Дмитрий Николаевич, он не в себе или комедию ломает? – спросил Белецкий, глядя вслед Иннокентию Федоровичу.

– Право, не знаю, – признался Руднев. – По мне, так и то и другое. Вопрос лишь в соотношении.