– Я вспомнила… сиды ведь умеют принимать призрачную форму. Невидимую, неслышную, неосязаемую. Потому ты и появляешься всё время в нужный момент. Ты просто не отходишь от меня. – Я оглянулась через плечо, чтобы не пропустить миг, когда наш хранитель появится вновь. – Почему ты прячешься?

– Я не прячусь, – тихий голос снова послышался там, куда я не смотрела. – Просто не хочу лишний раз попадаться тебе на глаза.

– Не хочешь? – Я повернула голову, досадуя, что не увидела, как его фигура проявляется из воздуха. – Почему?

– В этом нет нужды. – Сид стоял в двух шагах от меня, у самой границы барьера, за которой мошкара отчаянно пыталась разбиться о недосягаемый свет. – Я должен лишь оберегать тебя в моменты опасности, не более, не менее.

– Зачем? Какое тебе дело до меня и до моей жизни? Кто ты? Ответь, пожалуйста!

По белой тунике фейри вилась тонкая вязь красной шёлковой вышивки в виде осенних листьев; вчера мне казалось, что его одежды светятся на солнце, но во тьме их лёгкое мерцание, призрачное, как у синего фосфора или иных грибов, виднелось лишь отчётливее. Босые ступни тонут в тёмной траве, лицо белокожее, молодое – и взрослое до того, что, казалось, вот сейчас он повернёт голову, и сквозь маску юности проступит лик старика. В глазах – тёмная глубина и свет закатного солнца, зимний лёд и тёплые талые воды… печать иного мира.

Он выглядел мальчишкой немногим старше меня, но ему с равным успехом могло быть как двадцать, так и сто двадцать.

– Положим, я давний знакомый твоей матери, и у меня свои счёты с той тварью, что тебя преследует. – Слова бросили равнодушно и почти холодно. – Имя моё тебе ни к чему.

– И как же вы с мамой познакомились?

– Она помогла мне с одним важным делом. Ещё прежде, чем вы перебрались в Мойлейц.

– И всё? И теперь вместо того, чтобы припеваючи жить на Эмайне, ты в благодарность спасаешь её детей от этого чёрного чудища?

Его лицо осталось непроницаемым. Забавно… Прежде при каждой нашей встрече меня захлёстывал страх, но теперь, когда бояться было нечего, я ощущала нечто куда более странное: тёплое чувство долгожданного свидания с кем-то, кого знаешь давным-давно. Раздражающее желание заставить его улыбнуться – или просто ткнуться лбом в его плечо, словно перед тобой старый друг, в чьих объятиях ты привыкла находить утешение. Хвалёное очарование сидов?.. И ведь даже врождённую магическую защиту пробивает: никак не получается ни распознать чужеродную магию, ни поставить блок…

Тому пареньку из лавки такому учиться и учиться.

– Ладно. – Не дождавшись ответа, я скрестила руки на груди. – Спрошу прямо: ты не имеешь никакого отношения к моему отцу?

– Нет. Я с ним не знаком. Эмайн Аблах не столь тесен, как ты думаешь, и с твоей матерью нас связывает лишь общее дело.

Хоть это радует. Быть обязанной засранцу, бросившему нас с Эшем, или его приятелям мне хотелось меньше всего на свете.

– И что это за дело?

– Не суть важно.

– Мама зачаровала для тебя какой-нибудь артефакт?

– Быть может.

– Скажи хотя бы, что это за чёрная тварь! Она правда связана с Ликорисом?

– О чём-о чём, а о нём вам точно думать не стоит.

– Но этот монстр ведь порождение Дикой Охоты, верно?

– Это знание тебе ни к чему.

Ощущение, что я разговариваю с кирпичной стеной, заставило пальцы раздражённо впиться в предплечья.

– Считаешь, мне не нужно знать, кто… или что… хочет меня убить?

– Тебе не нужно знать ничего, кроме того, что тварь эта смертельно опасна. С ней бесполезно бороться, можно только бежать.

– Куда бежать? В Фарге? Там она оставит меня в покое? Но чем Фарге принципиально отличается от всех остальных городов Харлера?

Сид чуть повернул голову, глядя куда-то за моё плечо, – и, прежде чем исчезнуть, коротко велел:

– Оставайся здесь.

Я воззрилась на место, где только что серебрились его волосы, а теперь метались мошки – тёмными крапинками на серости, рождённой слиянием ночи и колдовского света. Оглянулась, пытаясь разглядеть во тьме сида – или хотя бы то, что вызвало его интерес.

– И почему мне попался такой невыносимый спаситель, – ничего не увидев, пробормотала я, жалуясь неведомо кому.

Странно: мама ни словом не обмолвилась о том, что когда-либо вела дела с сидами. Может, не хотела расстраивать меня, зная о моём отношении к отцу?.. Сама она непостижимым мне образом на него не обижалась: говорила, ей подарили чудесных детей и несколько лет сказки, что неспособен дать ни один человек. Хотя сравнивать ей было не с чем – отец стал её первым и единственным возлюбленным.

Познав любовь фейри с Эмайн Аблаха, ты уже не будешь смотреть на смертных.

Я опустила взгляд на бумажный пакет у ног, скрывавший мой графон.

Я могла достать его и позвонить маме. Прямо сейчас. Хотя бы попробовать. Проверить, возьмёт она трубку или нет.

…а если нет?..

Сзади послышался странный шум. Следом – сдавленный стон. Обернувшись, я невольно попятилась ближе к воде: на траве крючился некто в джинсах и чёрной футболке, пока нависший над ним сид отряхивал руки.

– Он подкрадывался к тебе, – бесстрастно сообщил мой хранитель. – Видимо, преследовал вас от самого Мулена. Кажется, ты его знаешь.

– Не то что… кха… – Лежавший закашлялся. С трудом поднял голову, прижимая руки к животу, явно недавно встретившему чужой кулак. – Не то чтобы знает, но видела.

– Ты? – Потрясённый выдох сорвался с моих губ почти стоном. – А ты что здесь забыл?

Под пристальным взглядом сида пришелец кое-как поднялся на одно колено. Склонил голову, словно присягающий рыцарь.

– Я узрел даму в беде, – серьёзно проговорил знакомый продавец из лавки камней, – и не смог остаться равнодушным. – И поднял лукавый мятный взгляд на моё лицо. – К слову, меня зовут Питер.

Когда-то

Солнце золотит верхушки деревьев, зелёным оазисом примостившихся посреди города. Над ними – сияющее стекло небоскрёбов, греющихся вдали, под ними – шелест фонтанов, воркование влюблённых, радостная беготня и весёлый шум: от детского смеха в парке весело и шумно почти всегда.

По одной из аллей идёт сид в сопровождении девчонки в кедах, джинсах и футболке – странная, неуместная пара. Прохожие то и дело оглядываются на них, застывают, задумываются о чём-то; затем трясут головами, словно псы, вылезшие из воды, и продолжают путь – чуть более растерянные, чем прежде.

– Ты же магией это делаешь, верно? – едва слышно спрашивает девушка, когда очередной встречный замирает, осоловелыми глазами глядя им вслед. – Заставляешь их не обращать на тебя внимания?

– Одни принимают меня за полукровку, – отвечает её спутник. – Других нетрудно убедить, что я им неинтересен.

Ради прогулки сид облачил ноги в лёгкие замшевые туфли, но облик Коула всё равно кричит о его нездешности. Запахи леса, гор и мха шлейфом струятся за его спиной, перебивая ароматы города и сластей, ждущих покупателей в передвижных ларьках; асфальт под его ступнями смотрится так же неуместно и почти дико, как если бы оба они босыми шли по стеклу.

– Лучше бы в призрачной форме рядом шёл.

– Лишь в телесной оболочке чувствуешь себя живым в полной мере.

Девушка молчит. Только ни в чём не повинный камушек, подвернувшийся под ноги, досадливо отлетает от мыска её кеда.

– Ваши музеи великолепны, – говорит Коул с улыбкой, солнечным зайчиком скользящей по его губам, – хоть мне и жаль те вещи, что вы скрываете за стеклом. Вещами должно пользоваться, не любоваться на них.

– Обычно мы так и делаем, но тогда они быстро выходят из строя. – Девушка разъясняет это устало, но не с той усталостью, что в любую минуту грозит перерасти в раздражение. – Если не сберечь хотя бы по одному экземпляру этих вещей в сохранности, мы не будем знать, чем пользовались наши предки для того или иного…

– Вещи тоже жаждут чувствовать себя живыми. По меньшей мере нужными. В пребывании за стеклом жизни нет. А ваши картины… Скажите, вы не находите это жутким: любоваться на застывшее изображение вместо настоящих вещей? На неживые лица давно умерших людей?

– Какие-то вещи к нашему времени как раз и сохранились лишь на картинах. Эти люди, как ты сам сказал, давно умерли, а картины – память о них. Музеи – дань памяти, дань уважения и любви к прошлому. Разве это плохо, хранить память о чём-то?

– Мы храним живую память. Всё, что мы видели, живёт в наших мыслях. Всё, что отжило свой век, лучше отпускать с миром. Если вещь сломалась, от неё избавляются. Родитель всегда может рассказать своим детям то, о чём помнит сам.

– Вот только вы бессмертны, в отличие от нас. Думаю, в вашем мире очень мало вещей, которых старейшие из вас не видели лично.

Коул оглядывается – будто в поисках ответа. Неподалёку вокруг качелей и горок бегают дети, на лавках болтают счастливые пары и благостно щурятся на солнце старики; сид смотрит ещё дальше, и в его глазах росой блестит удивление.

– Это кони?

Проследив за его взглядом, девушка улыбается:

– Почти. Деревянные. И ездят только по кругу.

– Всё лучше, чем ваши железные повозки. Сопроводите меня к ним?

Она хмыкает. Первой направляется к карусели – круг с резными фигурками лошадей, украшенный пёстрой росписью, медленно вращается вокруг своей оси. Карусельщик скучает в будке: сейчас на аттракционе смеются несколько детей, но очереди из желающих поучаствовать в следующей поездке не видно. При появлении странных клиентов парень устремляет на Коула изумлённый взгляд, но пару секунд спустя изумление на его лице снова сменяет скука, и карту у девушки он принимает, не задавая вопросов.

Минутой позже сид и его спутница уже поднимаются на круг, занимая ближайшую пару лошадок: белых, в красных попонах, с умильными нарисованными мордочками. Что-то щёлкает, воздух наполняют перезвоны механической мелодии, словно кто-то открыл музыкальную шкатулку, и карусель делает первый оборот.

Коул сидит, глядя перед собой. Его лицо задумчиво, его взгляд – за грань настоящего, его мысли – не здесь. Девушка украдкой рассматривает его из-под длинной косой чёлки – и тоже молчит, и какое-то время металлическую музыку разбавляет лишь далёкий гул чужих голосов да шёпот воды, льющейся между каскадами далёкого фонтана.

– Сколько тебе лет, Коул? – спрашивает она наконец.

Сид встречает её взгляд, но не торопится с ответом.

– Ты же действительно молод, так? Я сперва думала… по вам же не поймёшь, и я думала, что мы только выглядим почти ровесниками. Но ты и правда немногим старше меня. Верно?

– Трудно сказать. Я вполне мог родиться, ещё когда под этим небом ходил ваш далёкий предок. – Он говорит так, будто размышляет вслух над загадкой, ключ к которой ему и самому хотелось бы найти. – Наше время течёт не так, как в Харлере. У нас нет поворотов Колеса, и природа не умирает, отсчитывая полный круг. Мы не считаем прожитые годы, ведь в этом нет нужды. Но да, по нашим меркам я мальчишка… по вашим, наверное, тоже.

Она кивает – едва заметно, но с таким удовлетворением, будто её наконец отпустило то, что терзало уже давно.

– Мы бессмертны, но это не единственное, отчего нам нет нужды в музеях, – произносит сид, словно они всё это время говорили на тему, начатую ещё на аллее. – Наш мир не меняется. Не так, как ваш. Я узрел сегодня, какими разными были людские города в прошлом столетии и в этом. Технологии… всё дело, верно, в них? Или в вас? – Он смотрит на собеседницу столь пристально, словно подсказка скрыта в её лице. – Жизни ваши коротки, и вы не можете тратить время на такие мелочи, как ткать себе одежду, греть воду, разводить огонь в очагах… охотиться на дичь, а не получать её готовой. Чтобы не расходовать минуты и часы попусту, вам приходится неустанно двигаться вперёд, изобретая машины, что сделают ваше существование проще.

– А вы всё делаете руками? Даже знать?

– У нас нет знати и бедняков. Главный наш слуга – магия. И духи – саламандры, ундины и сильфы, что похожи на мерцающие тени, отражённые в воде. Но даже Благая Королева не считает зазорным ткать рубашки своему королю и обращать мягкую паутину в шёлк своих платьев. Прислуживать ей за столом или приготовить её обед для любого из её свиты – не обязанность, но величайшая честь. Нам достаточно спеть дереву, чтобы оно загорелось, и попросить воду, чтобы она стала тёплой. Но в вашем мире такое, должно быть, всё равно бы не вышло… в нём работает лишь ваша магия.

– Почему?

– Железо. Вы окружили себя железом.

– Но у нас очень мало железа. И чугуна, и стали… по крайней мере, там, где их можно коснуться. Я думала, вам только они вредят. – В её лице расцветает смущение, словно девушке неудобно, что родной мир, в отличие от неё, не столь радушен к гостю из Дивной Страны. – Мы стараемся использовать медь, алюминий, свинец… Низших фейри железо ведь тоже обжигает, а они здесь повсюду. Не будешь же делать всё только для людей.

– Железо жжёт нас огнём, это верно. Но дело не в том. Для нас весь мир звучит, поёт, как музыка, и у каждой стихии – своя песня. Достаточно подхватить её мотив, и она подчинится тебе. Такова наша магия… истинная магия. Лишь железо молчит, и даже примесь его, невидимая глазу, обрывает чужую песню. Его бесполезно просить о чём-либо: оно безжалостно и глухо, а потому мир ваш – как та музыка, которая звучит сейчас, и петь в нём тщетно. – Он кивает наверх, будто над их головами или у крыши, разрисованной под облачное небо, можно увидеть механические ноты, звонким металлом разливающиеся в воздухе. – Впрочем, ни люди, ни низшие фейри истинной магией не владеют, и нет ничего удивительного в том, что вы предпочли железо и технологии.

Девушка сидит, держась ладонями за медный столб, колышущий лошадку под ней вверх и вниз. Она смотрит на профиль сида, тонкий, словно карандашный росчерк; мир за его лицом плывёт, размываясь в дымке жары и головокружения.

– Странный он, ваш мир… Чужой, непривычный, неудобный. Не для нас. Но его жители… вы, люди… вы меня восхитили. И мир ваш удивителен, как вы сами. – Когда Коул вновь поворачивает голову к своей спутнице, в его взгляде светится неотражённое солнце. – Вы такие хрупкие. Ваш век так недолог. Вы летите от рождения до смерти падающими звёздами, но за свою короткую жизнь свершаете столько, сколько иные фейри и представить не могут, и прокладываете дорогу к иному, собственному бессмертию. Память предков, что вы бережёте, творения, что вы оставляете после себя, знания, что вы передаёте из поколения в поколение… Это живёт в вас, таким образом не умирая. Может, потому люди, которые наведывались на Эмайн Аблах, и возвращались порой в Харлер много позже? Мы застыли в вечном безвременье, а вы… Время здесь никогда не стоит на месте – оно без устали идёт вперёд вместе с вами.

Она невесело улыбается – одновременно с тем, как стихает музыка и карусель тормозит, заходя на последний круг.

– Забавно. Всегда думала, что сиды считают нас ничтожествами.

– Если б кто-то из моих сородичей назвал вас ничтожеством, он поплатился бы за это так дорого, что до конца вечности едва ли осмелился бы сказать о смертных дурное.

Её улыбка переходит в усмешку.

– Странное чувство, – говорит она. – Ты всего три дня как мне на голову свалился. Мы с тобой из абсолютно разных миров. Но иногда мне кажется, что я тебя всю жизнь знаю. Будто ты – старый друг, с которым мы ещё в одной песочнице играли. Вот видишь… я даже говорю тебе это, хотя должна, по идее, свои мысли держать при себе. И с чего вдруг?

Сид отвечает ей одним лишь долгим взглядом, и пару секунд они смотрят друг на друга, не замечая, что мир вокруг уже перестал кружиться.

Затем, подчиняясь окрику карусельщика, девушка встряхивает головой – и соскакивает со своей лошадки, оставляя Коула смотреть ей в спину.

– Та истинная магия, о которой ты говорил, – произносит она, когда сид нагоняет её на центральной аллее парка, тянущейся под деревьями к площади впереди, где пенятся и искрятся на свету воды фонтана, – звучит интересно. Жаль, что нельзя посмотреть.

– Отчего же нельзя? Нужно только место подальше от города. Подобное тому лесу, где я встретил вас.

– Правда? Тогда можешь… однажды… показать мне что-нибудь? Хотя бы безобидный фокус?

– Когда придёт время, буду к вашим услугам.

– А когда оно придёт, видимо, ты решишь сам?

Коул ничего не говорит. Лишь улыбка его в который раз отвечает ей без слов. И пока они идут по широкой аллее, поросшей дубами и буками, мимо прохожих, старательно глядящих сквозь них, даже слух фейри едва смог бы разобрать досадливое девичье бормотание:

– И почему мне попался такой невыносимый гость…

Нынешнее время

Продавец камней смотрел на меня снизу вверх, стоя на одном колене в летней ночи, но я только хмурилась.

Ни красивые жесты, ни красивые слова о даме в беде не могли купить моё доверие. Тем более сейчас.

– И как ты нашёл нас здесь, Питер?

Тон мой сочился таким же скепсисом, какой я привыкла слышать от Эша.