Глава вторая. Три года назад. Алик

– Лиза, – потянувшись, сказал Влад. – А почему бы нам не смотаться на два дня, например, в дивный древний город? Впереди долгие выходные, мы же не хотим пролежать их на диване?

Я с обожанием посмотрела на мужа. Мы были женаты несколько месяцев, и меня всё ещё удивляло, насколько жизнь с Владом превратилась в чудесную повесть, полную замечательных путешествий и милых приключений. Судьба словно решила наградить меня за все годы одиночества и теперь восполняла волшебные мечты. Даже принцессе Иголочке не снилась такая сказочная жизнь.

– А ты не устал? – под конец рабочей недели Влад бывал очень вымотан, хотя и тщательно скрывал от меня это. – Только честно?

Он, тихо улыбаясь, покачал головой.

– А куда?

– Сюрприз, – засмеялся Влад, поднимаясь с кресла. – Я уже забронировал отель на ночь. Беги, собирайся.

– Что брать? – спросила я, прежде чем от избытка чувств полезла обниматься.

– Погода так себе, поэтому возьми тёплые вещи на два дня, мы будем много гулять.

Я просто обожала эти наши внезапные решения: куда-нибудь выехать. Словно запылившийся плед мы перетряхивали этими поездками будни. Разгадывали чужие города, как ребусы. Как будто рисовали свою карту, но наносили не улицы и достопримечательности, а истории. Иногда загадочные, иногда просто интересные, иногда – смешные.

Как-то Влад решил примерить кольцо у торговца, предлагавшего «ручную эксклюзивную работу» под стенами древнего Кремля, а оно намертво застряло на пальце. Не помогло ни обильное поливание пальца водой, ни крепкие зубы Влада, которыми он неистово вцепился в «эксклюзив», пытаясь избавиться от намертво окольцевавшего перстня. Торговец – розовощёкий парень с льняными кудрями, перехваченными головной повязкой, и в псевдорусской, но колоритной косоворотке – морщился: «Вы же уже товар обслюнявили», и кольцо пришлось купить, несмотря на то что ни мне, ни самому Владу, оно совсем не нравилось. Кольцо соскользнуло с пальца через несколько дней, когда мы уже вернулись домой, легко и непринуждённо. Даже как-то немного виновато соскользнуло. Мы заподозрили кремлёвского коробейника в мошенническом волшебстве, словно он заколдовывал «товар» на застревание, что вело к неминуемой продаже. Но кольцо осталось у нас, оно и сейчас лежало в шкатулке, как память о солнечном осеннем дне, белых в трещинах стенах небольшого Кремля и запаха земляничного мыла, которым мы безуспешно мылили палец Влада вечером в гостинице.

Так же, как осталось послевкусие неприметной кафешки, где нас волшебно накормили. Больше нигде и никогда я не испытывала такого восторга от еды, и поняла именно там, что пища телесная может быть незабываемой божественной мелодией, память о которой ты ощущаешь и через много-много лет. Что именно мы ели? Не помню. Но ощущение счастья осталось на языке.

Так же, как навсегда впечатался в память и восторг от вдруг упавшего на обочину дороги ярко-розового заката. И очень интимные моменты: обои с нежными цветами в гостиничном номере, пёстрое лоскутное покрывало и непонятный медовый запах, просачивающийся с улицы даже сквозь плотно закрытое окно. Словно эта пыльца незримо окутывала всё, и кожа Влада пахла цветочным мёдом: сначала чуть слышно, а затем, наливаясь страстью, все полнее, безоговорочней, требовательней.

Словно первые люди на Земле – Адам и Ева, – мы собирали из этих моментов наш собственный мир, и клянусь, ни с кем и никогда на нашей планете не случалось ничего подобного. По крайней мере, я думала так, и это было совершенно нормально, потому что так думают все влюблённые. А я была влюблена во Влада. Как кошка.

Середина марта была странной в этом году. Тепло солнечных дней, квасившее слежавшийся снег, резко сменялось суровыми морозами. Поэтому я сгрузила в нашу старенькую, но ещё очень бодренькую машину всё тёплое, что попалось под руку. Наполнила термос свежесваренным кофе. Пара бутербродов на случай, если в дороге прихватит резкий голод, и мы были готовы отправляться.

Выехали ещё затемно, и печальные голые мартовские берёзки на обочине шоссе не один раз сменились густым лесом, прежде чем мы добрались до сюрприза, который подготовил мне Влад. Небо, нависшее над дорогой, только к позднему утру сменило мрачную тьму на стальной серый цвет. Но наше хорошее настроение оно не портило, как и не удручало однообразие ландшафта. В такую раскисшую погоду грядущее приключение пробуждает в душе личное солнце. И Влад придумал замечательно: выбраться из унылой столицы на выходные.

Даже самые ухоженные города в марте становятся зачуханными, как беспризорники. Из-под начавшего таять снега вылезают все грехи, скрытые до поры до времени белым покрывалом. Окурки, банки, клочки разлагающейся бумаги и прочие прелести человеческой жизнедеятельности.

Серое тоскливое небо, расквашенная и снова подмёрзшая корявыми глыбами земля… Единственное, что греет душу, так это осознание того, что надежда нас не обманет, и скоро будет лето. Будет лето? Опыт прожитых лет и пробивающееся через хмарь робкое, ещё холодное солнце обещают, что будет.

В конце концов, свернув с главного шоссе, мы затряслись по сельской дороге, следуя указателю «Тленово», и минули небольшую деревушку. Когда на околице крупно замаячила стрелка «Историко-архитектурный комплекс «Лашкино. Усадьба Менишевых», я затаила дыхание.

– Это то, о чём я думаю? – с благодарностью посмотрела на Влада.

Во все окна автомобиля вдруг разом ударило ослепительное солнце. Забитая радость тихонько начала подниматься из глубины моего существа. Муж, очень довольный собой, кивнул. И не смог удержать улыбку. Сюрприз получился.

Я выскочила из машины, как только Влад остановил авто, и оглянулась. Муж неторопливо снимал навигатор и улыбался отражением в мутных от дорожной грязи окнах:

– Да беги уже, беги! Знаю, как тебе не терпится.

Такие места для меня – сакральны. Влад и в самом понимал, как для меня это важно, и всегда старался найти в путеводителях старинные уголки, пропитанные легендами. Несмотря на то, что мои сочинения не приносили никакого существенного дохода, он поддерживал мою особенность: напитываться концентрированным волшебством. Потом эта энергетика, переработанная где-то в глубинах того, что называется мной, превращается в сказки.

Тишина. Слепящее, но холодное солнце. Я замерла у холма, на котором необычной луковкой расположился Храм Святого духа. Облачко пара от моего дыхания смешалось с невольным возгласом удивления. Лик Спасителя с западного фасада церкви взирал на меня выпуклой мозаикой рериховского взгляда, усиленный пустыми глазницами окон. Со Спасом нерукотворным хотелось говорить наедине, в пустоте и тишине. Выбитые фрагменты потрясающего геометрического оконного переплёта словно приближали небо к земле, храм не был чем-то помпезным и карающим. Он был своим, человеческим, так как познал страдание, унижение и насилие.

За спиной послышались шаги мужа.

– Он может понять человека, – сказала я Владу, кивая на это ни на что не похожее сооружение, которое одновременно напоминало и египетскую пирамиду, и буддистскую пагоду.

Влад кивнул.

– Ты знаешь, что храм так и не был освящён? – тихо спросил он, приобнимая меня за уже озябшие плечи.

Почему-то подумалось, что останки стен торчат из ослепительно белого снега надгробными плитами.

– Читала, – ответила я. – Княгиня Ольга Менишева и художники, поддерживающие идеи Лашкино, мечтали создать памятник, в котором бы имели место все религии. Не мудрено, что они нарушили каноны ортодоксальной церкви. Из-за этого храм и не был освящён.

Под ногами сразу заскрипел загородный нетронутый снег, мы поднялись на холм вместе. Смальтовая мозаика Спаса с каждым шагом становилась все уязвимей, лик расплывался, увеличиваясь и надвигаясь, накрепко заколоченное здание храма веяло запустением. Из стены выпали кирпичи, и на их месте теперь зияли дыры.

Я хотела было заглянуть в одно из выбитых окошек внутрь, но поняла: уже знаю, что увижу там. То же, что во всех заброшенных творениях рук человека. Горькую пустоту. Ветхость и убожество.

– «Русские Афины», – произнёс как-то горько Влад.

– Когда-то были, – мне тоже было ужасно жалко эту усадьбу, в которой сто лет назад кипела творческая жизнь и искрила надежда на прекрасное будущее.

«Холмы, белые берёзы, золотые кувшинки, белые лотосы, подобные чашам жизни Индии, напоминали нам о вечном пастухе Леле и Купаве, или, как бы сказал Индус, о Кришне и Гопи».

– Тут есть музей, – сказал муж. – Кажется, он у подножья холма, и называется «Теремок». Мило, да? Ты пойдёшь?

– А ты – нет? – спросила я, уже предугадывая ответ.

– Нет, – опустил глаза Влад. – Я лучше у Храма ещё немного поброжу. Тянет он меня чем-то. Хочу посмотреть, где тут могла быть усыпальница князя Менишева.

Влада почему-то всегда тянуло к погостам. Он любил бродить по Новодевичьему кладбищу, в Троице-Сергеевой лавре его влекли усыпальницы, в Новоспасском монастыре – места захоронения