Глава первая

– Попрошу ваши документы!

В тесном маршрутном микроавтобусе, следовавшем от самого Крещатика до самого Вишневого, народу было битком, но я зашел туда одним из первых пассажиров, поэтому умудрился сесть, пусть и в самом дальнем уголке старого грязного салона.

Но даже туда сейчас протиснулся грузный мужчина в камуфляже, зачем-то среди яркого солнечного дня направляя яркий светодиодный фонарик прямо в лица испуганным пассажирам.

– Попрошу всех предъявить документы! – надсаживаясь, громко кричал он по-русски, попутно небрежно отмахиваясь от женщин, которые составляли в нашем салоне явное большинство и которые его очевидно не интересовали.

– Тебе говорю, слышь, ты, жиденок! Документы давай показывай, шнель-шнель, хенде-хох! – сказал он мне, когда добрался до конца салона, нависнув сверху потным камуфляжным животом и буквально тыча холодным фонариком в мой нос.

Я сначала изумился и не поверил в услышанное своими ушами, а потом, когда поверил, вдруг завелся. Не знаю, почему, но меня взбесили его гнусные интонации, так явственно напоминавшие жуткие сюжеты из фильмов про Вторую мировую войну, некоторые из которых я смотрел целиком и даже пересматривал, хотя и не был большим поклонником подобной кинематографии. Родители смотрели, а мне, покуда маленький, деваться было некуда.

– Жиденок? Какой я тебе жиденок, ты, мразь, ты скотина нацистская! Убери от меня свои грязные фашистские руки, ты, фашист! – чужим голосом вдруг выкрикнул я свое внутреннее, сердитое, прямо в ненавистный камуфляжный живот и потом гордо отвернулся к мутному грязному окну, заодно показав всем присутствующим свой красивый римский профиль.

– Ой, посмотрите все на это жидовское говно, оно обиделось, – вроде как искренне удивился мужик на всю маршрутку и в мутном отражении стекла я увидел, как он странно дрогнул широкими плечами.

Я снова повернулся к нему, чтобы достойно парировать этот его словесный вздор, когда четкий, отлично поставленный удар опрокинул меня на грязный пол маршрутки.

Я не потерял сознание, но услышал звон в ушах, а потом жуткая, режущая боль разорвала меня снизу доверху. Как минимум потерян зуб, а, возможно, даже треснула челюсть.

– Документы достал быстро, морда твоя сраная, еврейская! – донеслось до меня откуда-то сверху и сквозь размытые, невнятно подрагивавшие ресницы я разглядел прямо возле своего лица дорогие армейские ботинки с логотипом Kampfstiefel.

«Модные прочные ботинки, гуманитарная помощь страдающему украинскому народу», вдруг явственно услышал я телевизионную цитату CNN или BBC в каком-то странном, горячечном бреду.

Снизу мужик в камуфляже показался мне огромным великаном и я осознал, что не должен сопротивляться. Но все-таки осмелился возразить, осторожно двигая челюстью:

– Не имеете права бить… Я свободный человек из свободной страны! Я из Израиля! Ваш президент Зеленский тоже еврей, он узнает об этом произволе сегодня же! Я блогер!

Мужик не ответил, а наклонился к самому полу, где я разлегся, и принялся непринужденно рыться в тесных карманах моей новенькой джинсовой куртки.

Он не сразу нашел мой израильский паспорт, но когда нашел, стало видно, как изменилось его лицо. Оно из алчного, красного и пятнистого стало скучным, серым и страдальческим.

– А хрена ты лысого со мной по-русски разговаривал, гнида?! – возмущенно заорал он.

Рассказывать ему, почему мои родители уехали из позднего СССР и зачем устроились потом жить именно в Израиле, мне показалось излишним. Как и объяснять, почему я научен русскому языку наряду с ивритом. Объяснять этому унылому питекантропу что-либо вообще казалось плохой идеей, поэтому я просто поднял правую руку и показал ему свой испачканный в грязи средний палец.

– Педик вонючий! Только время с тобой потерял! – укоризненно выкрикнул он в ответ, кидая мой паспорт на грязный пол со мною рядом.

Прошло несколько минут, пока этот мерзкий нацик и его соратники покидали маршрутку, и только потом она резко тронулась с места. В микроавтобусе осталось человек двадцать, но никто не возмущался очевидным произволом, все молчали и, похоже, размышляли о своем.

Мне даже никто не помог подняться с пола и я сделал это самостоятельно. Хорошо, хоть не заняли сиденье, пока я валялся на полу, вдруг дошло до меня.

Стало ясно, что только израильский паспорт может здесь, в Киеве, спасти мою жизнь и я бережно засунул синий паспорт во внутренний карман своей джинсовой куртки, буквально где-то рядом с сердцем.

Там же, рядом с сердцем, лежал мой недавно обновленный по случаю совершеннолетия русский паспорт, но теперь было очевидно, что здесь его никому показывать не следует. Во имя демократии, прав человека, а также во имя противостояния всеобщему глобальному потеплению климата.

– Эй, ухилянт! Вишнево! Твоя остановка! Вылазь да давай бегом до дома, пока тут чисто!

Водитель маршрутки, немолодой грузный мужчина, наполовину высунулся в салон из своего кресла, поторапливая меня, а потом еще радостно загоготал в конце своей короткой речи. Так ему все это было нестерпимо смешно.

Я подхватил свой рюкзак и осторожно пробрался к выходу.

– Не ударься головой, – заботливо предупредил меня водитель, но я все равно ударился макушкой об низкий потолок над дверью и тут же резкая боль отозвалась в челюсти.

Я с глухим стоном выбрался наружу – прямо в руки трех рослых мужчин в военной форме, стоящих в ожидании прямо у обочины.

Маршрутка, взвизгнув шинами, рванула с места. Мне показалось, что я услышал хохот водителя из салона.

– Лейтенант Василенко. Ваши документы! – донеслось до меня.

Я взглянул на очередной военный патруль повнимательней. Мужчины, стоявшие передо мной в ряд на пыльной обочине, явно были навеселе. Они вразнобой покачивались, то соприкасаясь широкими плечами, то расходясь друг от друга на целый корпус, и тогда они полностью перегораживали узкий пешеходный тротуар, по которому иногда пытались проскочить редкие и пугливые пешеходы. Судя по антуражу, пешеходами в этом районе Киева были исключительно женщины.

– Документы! – уже с нажимом повторил все тот же лейтенант и я аккуратно выудил израильский паспорт из внутреннего кармана куртки, прижав российский паспорт другой рукой, чтоб случайно сдуру не вывалился.

Пока лейтенант без всякого видимого почтения листал мой израильский паспорт, один из его приятелей, в очередной раз неловко покачнувшись, громко сказал:

– Семен, он что-то прятал у себя за пазухой! Прижимал левой клешней, я точно видел!

Семен строго взглянул на меня, потом еще строже на приятеля, и спросил, похлопывая паспортом по ладони:

– С какой целью прибыли в Киев из Израиля?

– Я волонтер, помогаю собирать донаты для ВСУ. Еще я блогер, рассказываю всему миру о страданиях украинского народа, – сообщил я практически искренне.

– Ах он блогер, тварина! Пишет, стало быть, про наши страдания! А потом донаты собирает, мразь! Наживается, значит, на наших страданиях! На, получай, сука! – вдруг бешено заорал приятель Семена и влепил мне с правой руки такую пощечину, от которой у меня подкосились ноги и я покорно упал на пыльную обочину.

Очнулся я от резкой боли в челюсти. Открыв глаза, я увидел перед собой дорогие армейские ботинки с логотипом Kampfstiefel. Носок ботинка больно тыкал меня в челюсть.

– Вставай, мразь, вставай, русский шпион! Попался, гнида!

Меня стали больно хлестать по щекам чем-то красным, пока я не осознал, что это мой новенький российский паспорт.

Господи, какой же я идиот, подумал я, вдруг осознав всю необычайную глубину своего идиотизма. Как можно было так тупо влипнуть, зачем я вообще взял с собой эту дурацкую красную книжицу, да зачем она вообще мне сдалась, черт бы побрал родителей, которые вдруг на старости лет озаботились подтверждением моего российского гражданства. «Побываешь когда-нибудь на родине, это полезно для самообразования и самоидентификации», – помнится, сказал мне папа. «Поешь в Москве в ресторанах, там очень вкусно и недорого, а девочки образованные и симпатичные», – сказала мне мама.

Меня снова пнули в многострадальную челюсть прочным натовским ботинком и от резкой боли я сразу сел прямо на грязную обочину, неловко прикрывая серыми от пыли руками лицо.

– Так ты, значит, русский жид! – сказал мне Семен, наклоняясь к самому лицу. Он не спрашивал, он это утверждал.

– Иной русский жид не виноват в том, что он русский жид, – неожиданно для самого себя пошутил я, и снова получил ботинком в челюсть.

– Начитанный! – потом влепил мне очередную оплеуху приятель Семена и, схватив за руку, выкрутил ее и приподнял, чтобы поставить меня на ноги.

От резкой боли теперь уже в плече я встал. Мне страшно захотелось немедленно прекратить весь этот балаган, но я совершенно не понимал, что тут можно сделать. Было четкое ощущение, что я нахожусь в кошмарном сне, и я почти поверил в это. За те двадцать дней, что я пробыл в Киеве, со мной не случалось ничего подобного. Напротив, люди вокруг всегда были вежливо и демократичны настроены. Я только и слышал от собеседников, как хорошо и позитивно они все заживут, когда отбросят москалей к историческим границам и истребуют с России репарации в полном объеме. Правда, все эти беседы проходили в центре Киева, в пресс-центрах дорогих отелей и апартаментов.

Вокруг нас на пыльной обочине собралась небольшая, разношерстная и жадная до зрелищ толпа из местных испуганных женщин.

– Шпиона поймали! – сказала одна, с нескромным любопытством разглядывая мое испачканное лицо в упор.

– Немытый какой, смотрите, какое грязное, лживое, отвратительное лицо! Сразу видно, русский! Какие же они все грязные, отвратительные уроды, точно, как в телевизоре показывают! – захихикала, мелко трясясь от возбуждения, старушка рядом.

– Та не, ты смотри не на лицо, ты смотри на нос. Видишь, какой длинный? Жиденок же, видно сразу, тут нам попался жиденок. На вилы такого надо, как в песне про батьку Бандеру поется, – растолковала другая женщина.

– Что можете пояснить за русский паспорт, гражданин? – спросил меня лейтенант таким равнодушным голосом, что стало ясно, что никакие пояснения мне уже не помогут.

Я уныло промолчал.

– Упаковываем, – приказал лейтенант в пространство за моей спиной и меня подхватили сильные руки, одновременно заковывая в наручники и оттаскивая куда-то в сторону большого, ярко раскрашенного автобуса.

На автобусе сбоку была нарисована красочная сине-белая реклама Human Rights Watch, а на каждом окне салона красным жирным шрифтом был прописан девиз на английском языке: «Свобода для всех, права человека для каждого вне зависимости от национальности и политических пристрастий!».

Чуть ниже мелким шрифтом: «Гуманитарная помощь свободному украинскому народу от свободного немецкого народа».

Глава вторая

Ехать пришлось совсем недолго. Уже через пару минут автобус Human Rights Watch от свободного немецкого народа притормозил возле типового здания школы и под присмотром все тех же троих не очень трезвых патрульных меня и еще четверых гражданских сгрузили со двора, а потом завели в класс на первом этаже.

В классе за партами уже сидело человек пятнадцать в гражданской одежде, все с хмурыми лицами, все мужчины. Присутствующие негромко переговаривались, но когда мы зашли, стало на минуту тихо.

В дверях с меня сняли наручники и легким, но обидным пинком указали направление – я сел за указанную парту, оглядываясь по сторонам.

– Рты не разевать, не спать, не вонять, ждать команды! – раздалось на прощание и дверь захлопнулась. В замке с угрожающим хрустом провернулся ключ и тут же в классе возобновился затихший было шум множественных негромких разговоров.

Судя по антуражу, нас разместили в кабинете истории. Стены были увешаны портретами незнакомых мне личностей, некоторые из которых были с чубами, другие лысые, но все как один они были в украинских вышиванках, а ростовые фигуры – еще и в турецких шароварах. А еще у всех у них было тупое и одновременно тревожное выражение лиц – собственно, как и у присутствующих.

Помимо портретов, учебный класс был щедро украшен баннерами со слоганами на украинским языке. Самый большой и заметный висел над классной доской: «Одна страна, одна нация! Слава нации, смерть ворогам!».

– Скажите, вас, когда забирали, вам нос не измеряли? – вдруг спросил меня по-русски тревожным свистящим шепотом сосед, сидевший в одиночестве за партой справа в соседнем ряду.

Это был рослый мужчина средних лет, одетый в какой-то старомодный летний плащ, узкие брюки и высокие сапоги. Образ дополняла фетровая шляпа – это в такую-то жару. Больше всего он был похож на средневекового художника, какими они сами себя рисуют на автопортретах.

– Я Лев Моисеевич, художник, – все тем же шепотом представился он. – Я на Святогорской улице рисовал восход солнца, а они меня схватили со словами, что я зарисовываю последствия русской ракетной атаки. Сказали, что я русский шпион. Ну, а какой я русский шпион, я же еврей. Я, скорее, израильский шпион тогда получаюсь. А они мне говорят, что для них разницы нет. Представляете, какое невежество?

Я сочувственно кивнул и он снова продолжил:

– Так скажите – вам нос не измеряли? Линейкой? Там, на улице, среди них был какой-то странный человек, они его называли – профессор. Он был с линейкой. Вы ведь тоже еврей, верно?

Я кивнул еще раз и объяснил:

– Мне они ничего не измеряли, мне сразу по морде дали. А потом сюда.

– А за что по морде?

– За то, что я русский шпион. Ну, как и вы.

Он вдруг нахмурился, дернул головой так, что с нее едва не слетела шляпа, отодвинулся от меня как можно дальше, на самый краешек свой парты и затих там, по-прежнему нервно дергаясь и поглядывая на дверь.

Я тоже отвернулся от него и стал смотреть в окно. Солнечный июльский день был в самом разгаре, но никаких звуков с улицы не доносилось.

В голове светлым зайчиком пробежала странная мысль, что про все это я уже где-то читал или даже видел. Про линейку и нос – так абсолютно точно. В какой-то пьесе.

Я некоторое время смотрел на насупленного художника, потом на его нервно дергающий длинный нос, а потом вдруг вспомнил: Arthur Miller, «Incident at Vichy». Нам задавали это читать на внеклассном чтении в старшей школе в Нетании и я даже потом писал сочинение на эту пьесу, получив за него всего лишь «удовлетворительно», потому что пьеса показалась мне скучной и абсолютно несовременной – какое-то унылое фэнтези из прошлого века, не имеющее никакого отношения ни к современной ситуации, ни к будущей.

Потом мне вдруг показалось забавным, что я сейчас нахожусь в поселении Вишневое, в пяти минутах езды от городской черты Киева, и здесь тоже по какой-то странной причуде судьбы кому-то будут измерять нос линейкой.

– Эй, ты. Эй, чувак. Ты кто?

В мою спину аккуратно, но требовательно ткнули чем-то вроде ручки или карандаша.

Я обернулся.

На меня с любопытством смотрела пара черных глаз, принадлежащих молодому, лет двадцати двух, смуглому парню в грязном замасленном рабочем комбинезоне, надетом поверх еще более грязной футболки.

– Ты кто? – шепотом спросил меня он. В руках он держал массивную крестовую отвертку, которую под моим недоуменным взглядом убрал в нагрудный карман комбинезона.

– Я Миша. Михаил, – так же шепотом ответил я. – А ты кто?

– Я Стась, электромонтер. Они тебе что-нибудь сказали за мобилизацию? Мы с тобой вроде одногодки. Тебе же меньше двадцати пяти, верно? Мобилизуют ведь только тех, кто старше. Что они тебе сказали, что сейчас забреют или подождут немного?

– Меня, наверное, сейчас не забреют, – осторожно подбирая слова, ответил ему я.

– Почему это тебя не забреют? У тебя что, бронь? Так у меня тоже бронь, я на Южном машиностроительном работаю, но неофициально. Но эти камуфляжные сволочи сказали, что им пофиг на любую бронь, хоть бы даже я в американском посольстве бы работал. А что у тебя за бронь такая, особая, что они тебя не забреют?

Я помолчал немного, размышляя, нужно ли это говорить, но потом все же объяснился:

– Меня на ваш Восточный фронт не мобилизуют, наверное. Потому что я русский шпион. У меня русский паспорт в кармане нашли, понимаешь?

Он с недоверием посмотрел на меня.

– Русский паспорт сейчас в Киеве у каждого второго есть, нашел, чем удивить. Ты что, Миша, дурак? Ты что, русский паспорт с собой на улице носишь? У всех нормальных людей он под половицами спрятан. Ну, или в бачке унитаза. Даже у этих вояк, – он показал глазами на запертую дверь.

Я тяжело вздохнул и ничего не ответил. Не признаваться же каждому встречному, что я действительно дурак.

– А украинский паспорт у тебя какой? Заграничный паспорт у тебя есть или отобрали? – снова начал допытываться он.

– У меня нет украинского паспорта. Я не гражданин Украины. Но у меня есть еще израильский паспорт, я гражданин Израиля, – ответил я.

Темные глаза электромонтера Стася опять округлились. Он смотрел на меня, не моргая, как будто боялся потерять из виду чудную зверушку – вдруг она отмочит еще что-то особенное.

– Так ты что, Миша, выходит, из Израиля к нам сюда, в этот наш ад, добровольно приперся?

Я понуро кивнул.

– Когда?

– Две с лишним недели назад.

– Ну, ты и дурак, – сокрушенно прошептал он, все так же недоверчиво таращась на меня. Потом вдруг что-то явственно щелкнуло у него в темноволосой голове и он вкрадчиво спросил:

– А зачем? Зачем? Вообще зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты вообще к нам сюда, в этот наш шизоидный паноптикум приперся? Все бегут отсюда, как подорванные, вплавь Тису преодолевают или даже Черное море, а ты сюда сам добровольно приперся. Ты что, идиот?

– Я же не знал, что у вас тут творится. Я немного блогер, не очень популярный пока, я хотел помочь. У нас в газетах писали, что свободолюбивый украинский народ героически борется с…

– Заткнись! – прервал меня он с видимым отвращением. – Ты что, полный придурок? Ты что, веришь нашим газетам?

– У нас газеты были не ваши, а израильские: «Гаарец», «Едиот ахронот», «Маарив». И еще американские: The Washington Post, The New York Times, The Wall Street Journal. И еще европейские: Daily Mail, Bild, Le Monde – начал было всерьез перечислять я, но он снова прервал меня.

– Господи, да какая разница! Это же газеты! Какой же ты идиот! – вскричал он в полный голос и тут же все присутствующие в классе с укором уставились на нас, оборвав на время свои тихие разговоры.

Я помолчал с минуту, тупо разглядывая масляные пятна на грязном комбинезоне Стася, а потом демонстративно повернулся к нему спиной.