Цитаты из книги «Брисбен»

Она была человеком вне ряда, а к таким обычно не испытывают плохих чувств. Кроме того, Катя была просто добрым человеком. Это, видимо, и стало главной причиной того, что коллеги не злословили, уборщицы здоровались, а ученики не срывали уроков.

С мобильником в руке на пороге комнаты нас слушает Катя. Лицо – зеркало, дышит трагизмом. Глаза распахнуты, дрожат ноздри, и это у нее больше, чем слёзы.

Конечно, бабушка всё понимала. У каждого из двух близких её людей начиналась своя жизнь, но ни в одной из этих жизней ей не было места. И она умерла.

Священник подсказывал молодому дьякону тексты молитв, и это было похоже на тренировку по отпеванию. Глеб испытывал что-то мутное и темное, осознанное им позднее как предчувствие катастрофы.

Хорошо. Но не очень… Просто она этого не знает. Врачи сказали мне, что можно ожидать всего. Ловлю себя на том, что усиленно раскачиваюсь в кресле. Замираю. – Подожди… Почему она не знает? – Я попросила ничего ей не говорить. У нее… Короче, раз в году она лежит в психбольнице. Если ей скажут правду, это ее добьет. Она и так сильно сдала из-за моей болезни. – После молчания Вера поднимает голову. – А где твоя гитара? Покажешь?

Теперь я буду всем говорить, что ты мне ставила руку. – Сажусь в скрипящее кресло-качалку, его привезли сегодня утром. – А почему ты тогда играла Альбинони? Одной рукой Вера наигрывает первые такты Адажио. – Потому что я боюсь умереть. – Анна говорила, что терапия прошла очень хорошо… – Смотрю в спокойное лицо девочки.

преобразуется во что-то иное. Не обязательно в музыку – в слово, в пейзаж, в жест: мало ли на свете совершенных вещей? Наконец, в молчание, поскольку одно лишь молчание обладает полным совершенством. Собственно, ради этого разъяснения я бы ей и позвонил. Но – неловко. Неловко при всех.

Сказал бы, что, вот, музыка в моей жизни снова звучит, и это счастье. А с другой стороны, вроде как и печаль, поскольку совершенная эта музыка тоже кончится. И тут мать (мне ли не знать ее?) возразила бы, что совершенное не кончается – просто

Вера, в сущности, взрослая. Об этом говорит ее музыка. Ее лицо. Тысячу раз сыгранную, заезженную вещь исполняет как в первый раз. В Вериной игре нет жеманства: понятно ведь, о чем она играет. И о ком.

Я знаешь как плохо в детстве играл. И ничего, не боялся. А ты, я думаю, играешь блестяще. – Я не знаю, что для вас значит плохо. – Вера серьезно смотрит мне в глаза. – Вас слушает весь мир.