Князь Алексей Трубецкой
Опись казны Патриарха Никона. 1658

 
Беда зиждителю новозаконных храмин!
Уместно ли душе быть ставкой на кону?
Бумагу трать дестьми, исписывай пергамен,
а все одно с собой не заберешь казну.
 
 
Что делать велено – то самое и делай,
никак не избежать оказии такой.
Как глупый кур в ощип, попался престарелый
боярин Алексей Никитич Трубецкой.
 
 
…При эдаком труде попробуй-ка, не спять-ка,
ты брошен в писари отобранной казны,
и лишь окольничий, известный Стрешнев-дядька,
при этих описях с тобой протрет штаны.
 
 
Златая братина, лоскутье монатейно,
персицка ладона шестипудова кадь:
чье здесь имущество, хозяйско иль ничейно?
Ужели здесь хоть что возможно отыскать?
 
 
Поддоны купковы, серебряные цаты,
росолник с кровлею, шурупных шесть фигур,
объярны ферязи, хоть ветхи, да богаты,
три старых саблишки, боярский татаур.
 
 
Возглавье низано, пять долгих патрахелей,
лук добрый ядринский, в бочатах клей мездров,
котел серебряный, три фляши разных зелий,
натреснутый куяк, сто новых топоров.
 
 
тарель финифтяна, ларец отборной смирны,
единороговый в сребро оправлен рог,
ефимков пять мешков, две гривенки инбирны,
седло чернеческо, чинаровый батог,
 
 
индейска желвеца глава закаменела,
плохого ладону пять с четвертью пудов,
два кубка ложчатых на тыквенное дело,
шесть выканфаренных серебряных ендов,
 
 
часовник писменой, и ветх, и неухожен,
клабук поношеной, по черни среброткан,
шесть ножен без ножей, единый нож без ножен,
пять гривен золотых, зеньчуга достокан.
 
 
Не то чтоб оценить, – и рассмотреть-то тяжко
все, что накоплено за несколько веков, —
лишь за пером перо мочалит Дуров Сашка,
записывая всю диктовку стариков.
 
 
Какой бы справился с таким трудом кудесник?
Но пустит в оборот, тебе благодаря,
всю здешнюю казну твой долгожданный крестник,
грядущий мальчик Петр, последний сын царя.
 
 
…Ну да, и вот еще – серепетинна иготь,
да мыла грецкого четырнадцать кусков…
Пергамены тащи: пора работу двигать
и чистить каждую строку черновиков.
 

В июле 1658 года патриарх Никон в качестве протеста оставил Москву: не отказавшись от Московской кафедры, он удалился в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, который сам основал в 1656 году и имел в своей личной собственности. Опись оставленной им в Москве казны была поручена упомянутым выше лицам.

Никита Давыдов
Царское зерсало. 1662

 
Вишневый кармазин пошел на однорядку,
камчатны ферязи добавил государь:
подобной милости не спрячешь за подкладку,
зане подкладки нет, сколь под полой ни шарь.
 
 
Но не возропщет он на ту беду пустячну,
он мастер, он царем весь долгий век любим:
и шапку для него он сладит саадачну,
пусть ей завидуют что Мишка, что Любим.
 
 
В державе не сыскать подобного талану;
жаль, дети не равны в искусности отцу,
поди, не молятся Косме и Дамиану,
без коих не видать удачи кузнецу.
 
 
Полвека протекло с тех пор, когда, воспрянув,
страна сподобилась означить свой закон,
и стражем при царе встал Филарет Романов,
в деснице меч держа, а в шуйце – Типикон.
 
 
Убит Траханиот и на кол сел Заруцкой:
аники-воины, короче говоря:
не шапка ложчата, а дрянь черноклобуцка
уместна недругам московского царя.
 
 
Но топчутся в Кремле работнички бесстыжи,
что в разум не берут – где меч, где долото.
Искусство мастера спаси, архистратиже,
сколь Гришка ни хорош, а все одно не то.
 
 
Сей, верности царю нимало не наруша,
стволы умеет лить, – по совести, дотоль
такие делывал, поди, один Первуша, —
пищаль да карабин, фузея да пистоль.
 
 
Но как зачнет шелом, – то тратит силы вскую,
и каждый щит его похож на плоский корж;
он только губит кость бесценную морскую,
какую нам дает ужасна рыба морж.
 
 
Вот так и помирать, тайн ремесла не выдав, —
к ним быдлу всякому вовеки нет пути.
У белого царя всего один Давыдов,
чей ерихонский шлем вовек не превзойти.
 
 
Давно за семьдесят, пора б уйти от горна,
да только б никому в его судьбу не лезть:
с зерсалом для царя он возится покорно,
не веря, что ему в стране замена есть.
 
 
…Смотреть в грядущее тому, кто молод – вредно,
ну, а тому, кто стар – так вовсе смысла нет;
и лишь дивится тот, кто пропадет бесследно,
тому, кто все-таки сумел оставить след.
 
 
На стогнах корчится пророчащий глашатай,
четыре лошади таращатся в зарю,
и смерть из темноты грозит косой щербатой,
и ясно, что она завидует царю.
 
 
Но рвешься заглянуть в последние мгновенья
в те пропасти, где нет ни солнца, ни дождя,
где нитью тянутся годов стальные звенья,
рождаясь в вечности, – и в вечность уходя.
 

Никита Давыдов – оружейный мастер, «отец русского оружейного дела». Работал при дворе первых двух царей Романовых, до 1662 года – первый государев мастер. Упомянуты также Первуша Исаев (ранний мастер фузей и пистолей) и Григорий Вяткин – преемник Давыдова.

Григорий Котошихин
Стокгольмский скелет. 1667

 
О царех, о царицах, о доме княжом,
об околничих, дьяках и думных дворянех,
и о том, как решают дела правежом,
как стреляют из лука и парятся в банях.
 
 
Об Иване Четвертом, ужасном царе,
и о том, как народ присягает престолу,
и о том, как возводятся очи горе,
и о том, как они опускаются долу.
 
 
О конюшенном, хлебенном, прочих дворех,
о запрете к царю челобитной подачи,
и который, и как наказуется грех,
и который карается всех наипаче.
 
 
И о том, как посеять, пожать, помолоть,
о голодных годах и боярских застольях,
о сибирской казне, что несут ежегодь,
о тяжелых медведнах и шубах собольих.
 
 
О приказе земском, о дворе кормовом,
обо всяком юродивом, нищем и хвором,
и которым возможно гордиться родством,
и нельзя поминать о родстве о котором.
 
 
О попах, о помещиках и крепостных,
об игуменьях, схимницах, старицах, вдовах,
о Пожарских, Морозовых и Репниных
о Лобановых, Пушкиных, Сукиных, Львовых.
 
 
О селеньях ногайцев, калмыков, мордвы,
о мечах, о рогатинах, шлемах, подковах
и о силе и слабости войска Москвы,
о рязанских полках и полках понизовых.
 
 
О стадах, о садах, о медах в погребах,
об амбарах, гуслярах, боярах, пожарах,
о хлебах, о рабах, о гробах, ястребах,
солеварах, товарах, базарах, татарах.
 
 
И о том, как устроен обряд похорон,
и особо о том, чем в стране недовольны,
обо всех, кто желает наследовать трон,
обо всем, что полезно для града Стекольны.
 
 
…По сто далеров в год запросив за труды,
позабыл про детишек и будущих внуков,
и бежал через Польшу от близкой беды,
и с насмешкой смотрел ему вслед Долгоруков.
 
 
Чтобы как-то найти через море пути,
чтобы где-нибудь в Нарве дождаться парома,
чтобы год на пергаментный труд извести
и на шашни с женою хозяина дома.
 
 
Чтоб сверкнул и ударил короткий стилет,
чтоб на плахе размыкать последнее горе,
чтобы встал в кабинете учебный скелет,
потерявший печальное имя Григорий.
 

Последний год жизни бывший подьячий посольского приказа и одновременно бывший платный шведский агент Григорий Котошихин провел в качестве русского переводчика в Стокгольме. Очевидно, по поручению начальства создал подробный отчет об устройстве и обычаях русского государства. 25 августа 1667 года в пьяной драке убил хозяина дома, в котором жил, за что и был обезглавлен. Тело его было доставлено в анатомический театр, где при помощи проволоки его превратили в учебный скелет.

Гетман Петро Суховий
Ашпат-Мурза. 1669

 
Не каждый сможет в печь отправить образа,
не каждый мудростью сравним с эдемским змием.
Объявлен гетманом в Крыму Ашпат-Мурза,
в Полтаве звавшийся Петрушкой Суховием.
 
 
Не то, чтоб писарю давалась жизнь легко;
зато легенда есть, – хотя верна едва ли, —
что именно тебе соратники Сирко
то самое письмо султану диктовали.
 
 
Не разделишь порой хулы и похвалы, —
кто выбрал гетмана, – не выберет судьбины;
к тому же не похож на лук и две стрелы
твой полукруглый серп и тощих две дубины.
 
 
Взлетают над страной бунчужные хвосты,
и Крым твердит, слова умело подбирая,
что ты, мол, вежествен и всех разумней ты,
кто был присылыван к вратам Бахчисарая!
 
 
Порой забавен ход насмешливых веков,
и писарю побыть неплохо вышибалой.
На рынках у татар есть спрос на казаков,
но спрос и на татар у казаков немалый.
 
 
Поляки, москали, – у всех наточен меч,
что хуже – нехристи иль цадики пархаты?
Поди пойми куда сегодня лучше бечь,
уж если бечь нельзя до бабы и до хаты.
 
 
Паны передрались под громкий треск чуприн,
но чуть не четверти казачества желанен
стал, за Черкасами занявший Чигирин,
тот самый Суховий, тот гетман-мусульманин.
 
 
Но настает всему урочная пора,
светило не взошло, – да было ли светило?
Был гетманом Петро, – и вот уж нет Петра,
похоже, что ему харизмы не хватило.
 
 
Сколь ни обертывай теперь башку чалмой,
ни в чем не убедишь казачества лихого.
…Что в Крым откочевал – так, стало быть, домой,
что перешел в ислам, – а в этом что плохого?
 
 
Ну, словом, брысь к себе, боец Ашпат-Мурза,
над жалкой участью твоей не торжествую:
поскольку тот, кому выносят гарбуза,
обязан уважать культуру бахчевую.
 

После убийства Брюховецкого запорожцы, не желая присоединяться к гетману Дорошенко, вернулись в Запорожскую сечь и послали от себя к крымскому хану нескольких посланников. Хан очень обрадовался приходу запорожцев, принял их очень приветливо и, узнав, что они разошлись с Дорошенко, посоветовал им избрать своего гетмана и в самом Запорожье. Сначала желающего на этот пост долго не было, но потом высказал согласие бывший писарь Войска Запорожского, молодой двадцатилетний, но «умелый и ученый человек», Петро Суховий или Суховиенко. Суховий придумал себе печать, похожую на печать крымского хана, – лук и две стрелы, – и стал именовать себя гетманом Войска Запорожского, а так же написал письмо Дорошенко, называя себя гетманом ханского величества и приказывая Дорошенко не называть себя больше Запорожским гетманом.

В Запорожье к Суховиенко присоединилась одна часть войска – 6 тысяч казаков; тем временем другая часть признала гетманом Дорошенко и призвала его на левый берег Днепра для Черной Рады, обещая поломать стрелы Суховия своими мушкетами.

Но Суховий не отказался от идеи стать общепризнанным гетманом Запорожской сечи и написал хану письмо от имени «всего войска запорожского», после чего вместе с посольством от Запорожского коша отправился в Крым. Хан принял Суховия очень милостиво и приветливо, одобрил его планы и написал в Запорожье, что казаки никогда не присылали посольством таких мудрых людей, а потому просил и впредь присылать таких «умелых», как Суховий. <…>

Но недолго запорожцы и Сирко стояли за Суховием, еще совсем недавно, будучи на его стороне, они позже перешли на сторону Дорошенко. Тогда Суховий пошел к татарам, с которыми он так сблизился, что через время принял ислам и взял себе имя Шамай, или Ашпат-Мурза.

Соколиная охота
1670

 
Сей гибельный раздрай почто на нас накликан?
Двоперстью ли грозить предписанной щепоти?
…Никиту Минина, известного как Никон,
прибрала бы судьба, чтоб не мешал охоте.
 
 
Три челобитные прислал, не взял посуду,
не по нутру ему царь Алексей Михалыч.
Мол, вовсе не ходи с охотой на аркуду,
мол, отложи кибить да брось на свалку налуч.
 
 
Забава кречатья зело доброутешна,
глянь, прыснул дикомыт и мчит на шилохвостей!
А мних опять твердит, что власть царя кромешна,
сидит в монастыре и весь кипит от злости.
 
 
Друг прежний, сóбинный, ты шел бы на попятный!
Молился б лучше ты, иль врачевал болезни,
коль убедил себя, что, мол, равно отвратны
аргиши, сиверги, томары или срезни.
 
 
Ты, старый, на жидов идешь войной хоробро,
как совесть, горестно пророчишь и бормочешь,
глядишь вослед царю и щуришься недобро,
на перестрел-другой подвинуться не хочешь.
 
 
Забыть бы о тебе или послать удавку,
иль лучше в Пустозёрск отправить, на задворки,
покуда балабан еще не сделал ставку,
взыскуя селезня, а лучше бы тетерки.
 
 
Отрадны холода, да только слишком близки,
веселье царское кончается, как книга,
охота хороша, да только сохнут прыски,
и в оных больше нет добычи для челига.
 
 
Гроза на монастырь надвинулась остатне,
невидимо вокруг кипят смола и сера,
которыми грозит царевой соколятне
свистящею стрелой расколотая вера.
 
 
Пусть обвинения жестоки и взаимны,
но им отмерен век, до странности недлинный:
лишь тропари гремят, и слышатся прокимны,
и память вечная охоте соколиной.