Капитан Жак Маржерет
Гугенот Московский. 1611

 
У мира вкуса нет, а вкус войны отвратен:
что ж после этого дивиться послевкусью?
Зато Россия – край великих белых пятен,
засим и справиться весьма непросто с Русью.
 
 
У нас затуплен меч, у нас подмочен порох.
Восточные врата у нас отменно ржавы.
А у России врат нет вовсе никоторых
и вовсе нет искусств, и в этом мощь державы.
 
 
Европе этот край куда как любопытен.
Как называть его? Вопрос отменно странен:
его бы надо звать страною московитян,
коль Франция была б страною парижанян.
 
 
В сравнении с Москвой изрядно мы убоги,
у нас бездельники окружены почетом,
у наших королей уходят все налоги
мазилам всяческим, а также стихоплетам.
 
 
Хотя и то скажу, что страшной прежней мощи
при нынешних царях в Москве я не нашел уж:
боярам нынешним желанна власть попроще,
что их бы не драла за меховой околыш.
 
 
Беда со званьями! Тут спорят неустанно,
как своего царя вознесть пред мощью вражьей.
Не император ли достойнее султана?
Чин выше ль герцогский, а может – титул княжий?
 
 
Несчастный царь Борис, несчастная царица,
страну спасавшие в годину недорода!
Здесь ведает народ: коль голод приключится,
так именно царем испорчена погода!
 
 
В итоге предпочли они царя-болвана,
свой уподобив край глубокому болоту,
один Димитрий, – сын великого Ивана, —
царем казался мне, французу-гугеноту.
 
 
Но истины страна нисколько не искала,
да и теперь судить мне вовсе не по силе:
иль самозваному Москва рукоплескала,
иль настоящего оклеветал Василий?
 
 
К чему чернила здесь, но и к чему белила?
А все-таки его жалеть велит мне разум,
хоть бородой его природа обделила,
хоть бородавку он имел под левым глазом.
 
 
В одну лишь Польшу мне оставлены дороги,
и ни копейки нет – не то что луидора,
и виноват ли кто, что я теперь, в итоге,
на льду Москвы-реки добился лишь позора?
 
 
Что жизнь кончается, – не повод для насмешки.
Коль чашу выхлебал, так не проси добавки.
И если ждешь орла, как раз дождешься решки,
а коль фортуны ждешь, – дождешься бородавки.
 

…Эти русские с некоторых пор, после того как они сбросили иго татар и христианский мир кое-что узнал о них, стали называться московитами – по главному городу Москве, который носит княжеский титул, но не первый в стране, так как государь именовался некогда великим князем владимирским и теперь еще называет себя великим князем владимирским и московским. Поэтому ошибочно называть их московитами, а не русскими, как делаем не только мы, живущие в отдалении, но и более близкие их соседи. <…> Я хотел предуведомить читателя, чтобы он знал, что русские, о которых здесь идет речь, – это те, кого некогда называли скифами, а с некоторых пор ошибочно называют московитами, поскольку московитами могут называться жители всего лишь одного города; все равно как если бы всех французов стали называть парижанами по той причине, что Париж – столица королевства Франции.

Жак Маржерет

В грамоте, посланной англичанам, князь Дмитрий Пожарский весьма резонно заявил, что, учитывая все деяния наемника Маржерета, – «Московскому государству зло многое чинил и кровь крестьянскую проливал, ни в котором земле ему, опричь Польши места не будет». Слова князя оказались пророческими. С 1612 г. Маржерет действительно скитался по Польше и Германии и до своей смерти в начале 20-х гг. исполнял роль французского политического агента и мелкого фактора по торговле мехами.

Ю. А. Лимонов

Конрад Буссов
Наемник. 1612

 
Наемник, ты облаян и охаян,
зато не думать можешь о судьбе:
кто лучше платит, – тот и есть хозяин,
и жаловаться не на что тебе.
 
 
Россия больше Даний и Германий, —
и глупо, что у шведов царь Борис,
с такою мощью, против ожиданий,
Мариенбург и Нарву не отгрыз.
 
 
Подумал бы, владыка, на досуге!
Хозяйственно на дело посмотри!
Чем лучше платят, тем надежней слуги.
…Да только мрут московские цари.
 
 
В порфире Гришка, без кафтана Тришка,
за вором вор, и следом тоже вор.
Чесночная боярская отрыжка,
что в воздухе висит, как шестопер.
 
 
Орет народ с восторга и со страху,
а слушать, что орут, – и смех и грех;
к кому-то там воззваху, называху, —
а что с того, коль все противу всех?
 
 
Без меры люд российский осчастливлен,
возрадовалась глупая Москва:
князь Шаховской опять надул путивлян
и вытащил царя из рукава.
 
 
И поделом башкам поляков дурьим;
узнать несложно корни по плодам, —
их посадили в тридцать разных тюрем
по тридцати далеким городам.
 
 
Печально, Русь, смотреть на этот фарс твой,
не отводя глаза, из-под руки:
хоть царствуй, хоть мытарствуй, хоть бочарствуй,
а все тебя растащат на клочки.
 
 
Жаль, если о тебе забудут книги,
и жаль, что путь ведет сегодня мой
от Тулы до Смоленска и до Риги,
и дальше, до Ганновера, домой.
 
 
Что уповать на старческую силу?
Рассказывать – не хватит жизни всей,
и жаль, что всё почти возьмет в могилу
вернувшийся наемный Одиссей.
 

Конрад Буссов – представитель тех авантюристов-иностранцев, которых было так много в Европе XVI–XVII вв. и которые являлись главным источником, откуда черпались и за счет которого пополнялись кадры наемных солдат-ландскнехтов многочисленных армий того времени, столь насыщенного войнами всех видов.

Предложение Буссова о сдаче Мариенбурга не было (или не могло быть) принято правительством Бориса Годунова, и в начале 1602 г. Мариенбург, как и Нейгаузен, были заняты поляками. Но это не означало прекращения секретных связей Буссова с агентами Бориса Годунова. Напротив, такая деятельность Буссова в пользу России продолжается до самого конца его пребывания в Ливонии. Больше того, именно этой деятельностью и объясняется то, что Буссов оставил Ливонию и оказался в России. <…> Итак, Конрад Буссов – изменник, глава заговора, составленного в Нарве, участники которого заключили с Борисом Годуновым соглашение, имевшее целью «изменнически отторгнуть Нарву от шведской короны и предать ее России». Это свидетельство <…> не является ни неожиданным, ни способным вызвать сомнение в его достоверности. Оно полностью отвечает общему авантюристическому облику Буссова. <…> При этом Буссов исключительно скуп по части сообщения каких-либо данных автобиографического порядка. Те немногочисленные места сочинения Буссова, которые содержат автобиографические моменты, известны, можно сказать, наперечет. <…> Этим же можно объяснить и то, что, даже когда в рассказе о тех или иных событиях или лицах Буссов называет себя очевидцем этих событий, он большей частью избегает говорить о том, где он находился и что делал во время этих событий.

Поэтому история жизни Буссова в России является почти столь же темной и загадочной, как и на ее предшествующих этапах.

И. И. Смирнов

Исаак Масса
Промемория Морицу Оранскому. 1614

 
Неверно говорят, что московит
всех более на свете страховит:
кто так речет, – молчал бы, не позорясь.
Среди негоций и других трудов
я восемь прожил в той Москве годов.
Прими мой робкий труд, великий Морис.
 
 
Вполне предвзятых мнений сторонясь,
скажу: не столь давно великий князь
привержен стал отеческим заботам:
он первенца немедля утопил,
затем второго посохом убил,
а третий оказался идиотом.
 
 
Тот вовсе не готовился в цари,
как ты на сей вопрос ни посмотри, —
не нужен скипетр нежным мальчуганам.
О том, пожалуй, говорить не след,
он был царем почти пятнадцать лет
но был, увы, политиком поганым.
 
 
Однако шурин старшего царя
шалался возле трона не зазря,
и, младшего считая за болвана,
смекнул: кому, кого, зачем, куда,
не пожалел старанья и труда,
и был убит четвертый сын Ивана.
 
 
…Боюсь, увидеть можно за версту:
я нынче что-то лишнее плету
об этом самом Годунове, то бишь
уместно сей расхваливать бардак:
в России брякнешь что-нибудь не так,
и сам себя немедленно угробишь.
 
 
…А, впрочем, нет, совсем наоборот:
возненавидел деспота народ,
он на Москве считался зверем сущим,
и, чтоб не заморачиваться впредь,
ему бояре дали помереть,
как он давал владыкам предыдущим.
 
 
Еще не вовсе оный царь протух,
когда от Польши прикатился слух,
что царь воскрес, и что не Годунов он:
был этот парень тот еще петух,
и весь народ челом о землю – бух,
и был он всем народом коронован.
 
 
Однако у судьбы готов ужал:
и слух среди народа пробежал,
что все поляки суть ночные тати.
Обратно в Польшу покатилась весть:
хоть всех волков теляти можно съесть,
да только царь не может есть теляти.
 
 
Описывать подробно не берусь,
как в эти дни рассвирепела Русь,
и, меж собой немного покалякав,
вошла в неописуемый азарт,
и буря околесиц и чехард
пошла крушить и немцев, и поляков.
 
 
Я нынче никого не обвиню,
что перешло махалово в грызню,
что Русь явилась в новой ипостаси,
когда что белый день, что темный лес,
когда то хай, то буча, то замес,
то драки, то бои, то свистопляси.
 
 
И как-то сразу стало тяжело,
совсем, весьма, и слишком, и зело,
и порешил народ, слегка подумав,
что слишком горек Вавеля нектар,
что лучше уж хлебать кумыс татар,
что Сигизмунды хуже всех Кучумов.
 
 
Давай-ка ты, незваный гость, приляг.
О том и не хотел бы знать поляк,
да только жизнь дороже для рубаки.
У Сигизмунда больше нет идей:
в Кремле поляки режут лошадей,
и скоро их самих съедят собаки.
 
 
…В России нынче та же чехарда,
с ордой воюет новая орда,
и на воров войною ходят воры.
Все кончится в ближайшие года,
но, коль посольство отправлять туда,
то не с кем там вести переговоры.
 
 
И, возвратясь к родному очагу,
я только скромно уповать могу
читателя найти в достойном принце,
в чьих жилах кровь Оранская течет.
Смиренно вам вручаю сей отчет,
великий воевождь семи провинций.
 

Федот Котов
Хожение. 1624

 
Россия, Персия, одна ебёна мать.
 

Сергей Петров

 
Куда как долог путь по Волге до Персиды!
В Индею да в Урмуз, – за брегом новый брег, —
Да вот еще купцу великие обиды
наносит бусорман: татарин да узбек.
 
 
Киюз, карамсарай, тропа до Ыспагани:
с верблюда каждого везде плати рахдар;
запоны разные, что учтены заране:
потерпим, только пусть не отберут товар.
 
 
Ведет безводный путь то в гору, то в долину;
доехать надобно с Дербени на Шаврань,
а там на Шемаху, – а угодишь к лезгину, —
три киндяка с вьюка с поклоном притарань.
 
 
Зато за Шемахой есть земли плодовиты,
не только много там достойных овощей,
но тулунбасы есть, шелка и аксамиты —
и тысячи иных пользительных вещей.
 
 
А город Ыспагань садами весь обрамлен,
для всех один закон великим шахом дан, —
здесь множество жидов, арменьян и аврамлян
торгуют, поутру стекаясь на майдан.
 
 
По праздникам в сады лежит дорога шаха,
от жонок и робят аж звон стоит в ушах,
а кто не голосит, – тому готова плаха,
зане на похвалы зело повадлив шах.
 
 
В мечетях абдалы нагуливают пузо,
а по ночам не спит ни турок, ни арап,
что в месяц рамазан, да и в часы навруза
пьют до утра чихирь и мнут дешевых баб.
 
 
Я озирать устал горячую Персиду,
уже не до чудес московскому купцу,
нисколь не жалуюсь, что днесь домой отыду,
и повесть подвести положено к концу.
 
 
Еще б рассказывал, да только ехать надо,
подробно говорить об этом смысла нет, —
боюсь, что в пятницу не выпустят из града:
здесь пятницу блюсти велел пророк Бахмет.