Пируэт, кувырок, и опять пируэт,
и умение шарить в чужом огороде.
Двадцать два корабля и полгода побед, —
вот и все достижения Карстена Роде.
Торговал он когда-то, отнюдь не скучал,
но торговец грабителю польскому лаком.
На поляков датчанин весьма осерчал
и решил отомстить неразумным полякам.
И к чему бы такой затевать маскарад?
Заявился в Россию вполне самозванно
этот склонный к легальной работе пират,
этот личный пират государя Ивана.
Для пирата удача – балтийский туман,
в этой мути таится немало навару.
В слободе Александровской царский фирман
без особых стараний достался корсару.
Глянь: купецкие флаги в полоску и вкрапь,
и в квадратики, и в разноцветные пятна.
Всех поляков, которых изловишь, ограбь,
ну, и шведов не менее грабить, приятно.
Не настолько-то стал он в веках знаменит,
не настолько по темным легендам задерган,
чем какой-нибудь Дрейк и какой-нибудь Кидд,
чем какой-нибудь Флинт и какой-нибудь Морган.
Раньше времени все же, пират, не ликуй,
государь ожидает плодов поединка.
Для Балтийского моря негоден ушкуй,
но как раз подойдет трехмачтовая пинка.
Поднимай паруса и орудуй веслом!
И норд-осты помогут тебе, и зюйд-весты.
Изумрудный штандарт с двоеглавым орлом
заплескался на мачте «Веселой невесты».
Благородное дело во славу царя,
скажем так – дипломатия без диалога.
От начала весны до конца октября
двадцать два корабля – это все-таки много.
С Копенгагеном все же тягаться не след,
на суде хоть молчи, хоть дойди ты до крика.
Ты выкладывай выкуп, московский сосед, —
так решил окончательный суд Фредерика.
Только царь не предвидел подобных затрат,
да и вовсе затрат не любя никоторых,
так что сам виноват, что попался, пират,
так сиди при заветных своих луидорах.
Вот и плаванья более нет кораблю,
сгинул капер, к свободе уже не готовясь.
Царь еще предлагал отступных королю,
только тут обрывается грустная повесть.
На ветшающих реях стоят мертвецы,
облекается в темень Балтийское море,
и в легенду уходят корсары-купцы,
а не только могильщик и принц в Эльсиноре.
Императору в Прагу, секретно и лично.
Пресветлейший венгерский и чешский король!
Много лет я сражался за войско опрично
и теперь отчитаться об этом позволь.
Но прошу мою просьбу не счесть за причуду,
о письме не рассказывать впредь никогда:
у великого князя шпионы повсюду,
коль прочтут они это, случится беда.
Я проник в государство, покрытое мраком,
основательно рылся по всем тайникам.
Чем отдать этот край мусульманским собакам,
так уж лучше прибрать его к нашим рукам.
На страну эту выдвинуть войско непросто,
ибо здешние очень коварны места:
хоть живет московит, как собака бесхвоста, —
но для драки ему и не нужно хвоста.
Нужно двести баркасов и двести орудий,
и еще десять тысяч по десять солдат, —
и сдадутся немедленно здешние люди,
и Европу немедля возблагодарят.
Состраданье сколь можно подалее спрятав,
надо твердо идти на Москву напрямки,
там казнить и князей, и других аманатов
и развесить на сучьях вдоль Волги-реки.
В отдаленную местность покуда не лазя,
не идти на Казань, не соваться в Сибирь;
но поспешно, поймавши великого князя,
сделать графом и сразу спихнуть в монастырь.
…Здесь ученость подобна бесплодной пустыне,
здесь не читан ни Ветхий, ни Новый завет;
здесь не знают по-гречески, ни по-латыни,
по-еврейски и вовсе понятия нет.
Я описывать жуликов здешних не стану,
каждый мытарь чинит превеликий разор,
но никто не противится князю Ивану
от которого Курбский свалил за бугор.
Чуть не так – под секиру главу ты положишь,
право древнее в этой стране таково:
если грабить не хочешь ты или не можешь,
то убьют и ограбят тебя самого.
Право, в мире земли не сыскать непотребней,
пребывает в великой печали страна;
здесь пусты погреба, и поварни, и хлебни,
ибо в них не везут ни вина, ни зерна.
Слишком много здесь рабской и подлой породы,
но как только повергнем сей тягостный гнет,
богомерзкую схизму в короткие годы
европейская вера за пояс заткнет.
Чтоб Европе не ведать великого срама,
я советником быть добровольно берусь,
и покуда никто здесь не принял ислама,
надо срочно спасти эту бедную Русь.
Император, ты знаешь, сколь благостны войны!
Припадает к стопам твоим в горькой тоске
прозябающий в бедности аз недостойный.
Дальше подпись, число и сургуч на шнурке.
В письме от 1579 года бывший опричник Генрих Штаден предложил императору Рудольфу II «План обращения Московии в имперскую провинцию», прибавив сведения о стране и ее правлении и свою биографию, обмолвившись в ней о том, что «за получение от меня такого описания король польский очень много дал бы мне, когда я был послан в Польшу», умолчав при этом о том, что этот план захвата Московии он разработал вначале для немецкого пфальцграфа Георга Ганса и обсуждал его с ним. В автобиографии, посланной императору, Генрих Штаден прямодушно рассказывает, какой он удачливый малый, как он, сумел обвести вокруг пальца своих друзей и противников и каким будет императору бесценным советником по вопросам будущей провинции Московии.
Не особенно юн, не особенно стар,
не умелец кропать мемуары,
не любил Михаил Воротынский татар,
и его не любили татары.
От лихих басурман защищая Москву
матюгов на врагов понабуркав,
неизменно любил заносить булаву
на татар, на ногаев, на турков.
Был в бою воевода отнюдь не бахвал,
но, врагов замотав и замаяв,
постоянно с охотой большой убивал
всяких турков, татар и ногаев.
Воевода был прям в выраженьях и груб,
никогда не искал компромиссов,
да к тому же держал выдающийся зуб
на монголов и на черемисов.
…То ли старый Сахиб, то ли юный Девлет
был раздолбан в бою бестолковом.
Тут за ним Воротынский помчался вослед, —
и на поле догнал Куликовом.
Десять лет для России со скрипом прошло,
и для прочих прошло как в тумане.
Князь подумал-подумал, вздохнул тяжело
и явился под стены Казани.
К многодневной осаде готовился князь,
тут явились послы от чувашей,
и, за быстрой победой отнюдь не гонясь,
он чувашей не вытолкал взашей.
Но, поскольку властитель казанских судеб
не хотел уступить полюбовно,
воевода содеялся очень свиреп
и Казань раздербанил на бревна.
Только сила взрастала в Крыму у врага,
о казанских радевшего братьях.
У татар оказались большие рога,
и пришлось очень долго ломать их.
Все по кругу пошло через несколько лет,
засверкало татарское жало:
под Москвой появился кровавый Девлет
и прибрал все, что плохо лежало.
Ты унялся бы, хан, коль тебе повезло.
Быть тебе, негодяй, бездыханну!
Воротынский на хана взъярился зело
и устроил мочилово хану.
Надоел Воротынскому Крым, как комар,
князь как следует всыпал Девлету,
для Девлета Москва превратилась в кошмар,
а Девлет – превратился в котлету.
…Все по морде получишь, куда ни ударь,
вдруг последние силы пропали.
Долго бороду князя терзал государь:
Михаил оказался в опале.
Не откинешь державного гнева покров,
даже сердце владыки растрогав,
не пройдешь между двух исполинских костров
и не выдержишь черных ожогов.
Вот и кончено всё. Ни рыданий, ни слез.
Стихнул ветер и небо беззвездно.
Так всегда: начинается все не всерьез,
а кончается очень серьезно.
Ну и холод же в этой стране окаянский!
Европейцу такое – ложись-помирай!
Мы, похоже, прогневали Хольгера Данске,
что притопали в сей отмороженный край.
Здешний царь – это очень серьезная птица,
мы намучились только и ездили зря:
с нами землями Русь не желает делиться,
все забрали себе воеводы царя.
Никого не женив, никого не просватав,
уезжаем, за это себя не казня,
но уж если не слушают здесь дипломатов,
то придется Европе послушать меня.
Здесь ничто завершиться не может удачей,
здесь послов и торговцев берут на измор,
а когда говорить начинает подьячий, —
то похож на шипенье его разговор.
Подменяют крещенье потением банным,
и в обычае здешнем, того не таю,
расписным поклоняться ужасным чурбанам
и считать христианством неправду свою.
Тут нельзя продохнуть от чесночного смрада,
россиянину всякая дрянь хороша,
и душе его истины вовсе не надо,
потому как заполнена ложью душа,
Тут царю ни к чему ни жена, ни царевна,
перед ним вся держава повержена ниц;
здесь ликует народ, ибо царь ежедневно
по традиции портит по сорок девиц.
Да, Россия Европой изучена худо;
без письма моего не проведали бы,
что народ там не пашет, не доит верблюда,
но столетьями сушит и солит грибы.
Стерлядь – лучшая рыба, но прочих дороже;
на пирах там огромных едят осетров,
кресноперку и всякое прочее тоже,
только в нашу-то честь не давали пиров.
Там бывает порой, что трясешься со страха,
кабана повстречав или дикого пса;
говорят, что в лесах там живет росомаха,
потому не ходили мы в эти леса.
Там различные водки наместо обедов;
на закуску морковь да капусты кочан.
Убивают в России всех более – шведов,
но, когда подвернутся, то бьют и датчан.
Я завидовать каждому стал домоседу,
повидав этот край нескончаемых бед:
я за званье барона туда не поеду,
и за графское тоже, наверное, нет.
Словом, как ни старались, – пришлось отступиться.
Царь не хочет добром уступить города.
Ну, а ежели он вот такой вот тупица,
так зачем было даже кататься сюда?
Якоб Ульфельд – датский государственный советник, посетивший Россию в 1578 году во главе посольства, целью которого было возобновление русско-датского договора. Для Ульфельда эта поездка была крайне неудачна. Мало того, что во время пребывания в Московии он чувствовал себя больше пленником царя, чем его гостем, Фредерик II отказался ратифицировать обновленный договор, в результате чего все усилия послов оказались напрасны.
Отнюдь не знахарю, что хочет только денег,
не лекарю, что мнит бесценным опыт свой,
я посвящаю жизнь: порукой в том дербенник,
поименованный людьми плакун-травой.
Болезней имена – как жернова для слуха,
как старые глаза, они слезоточат:
чудовищен столбняк и тяжела желтуха,
и чуть не хуже всех – мучительный камчат.
Расперстица, рватва, надута в сердце жаба,
иные признаки болячек и туги:
заушница, окорм, водянка и расслаба,
нутрец, падучая и тяжкий дух цинги.
Весь обратись во слух, гляди пристрастно в оба,
свои познания как бы смешай в горсти:
на все отыщется лекарство и лечоба,
коль не поленишься аптеку запасти.
Запомни список трав отнюдь не для забавы,
напротив, следуя науке непростой,
ты сыщешь для всего целительные травы,
на коих сделаешь декокт, или настой.
Полны что лес, что луг разнообразных зелий,
следи, чтоб твой больной от должного вкусил:
коренье марьино толки с молитвой велей,
булгасову траву, осот и девясил.
Забудь потворствовать солдатам и купчинам,
к которым близок тать, крадущийся в ночи,
их помещай в катух над паром чепучинным
и жаркой банею томящихся лечи.
Ползучей немочи отнюдь не будь потатчик,
горчичники лепить не почитай за труд:
не смей пренебрегать взрезанием болячек,
кровобросанием и алчностью гируд.
Но только помни – смерть, она с тобою рядом,
О проекте
О подписке