Допетербургские жители, или Освоение заморской колонии

У полноводной Невы, судоходной реки, никогда не замирала торговая жизнь. Уже давно развеяно представление о том, что берега Невы допетербургских времен были совершенно пустынными. Спору нет, на Заячьем острове, где Петр I начал возводить крепость, люди не селились – низкий берег здесь часто затопляла Нева. Первое в истории Петербурга наводнение случилось в августе 1703 г. Оно оказалось неожиданным для солдат и строителей крепости на Заячьем острове, но никак не для местных жителей, знавших нрав своей реки. Генерал князь А.И. Репнин писал о наводнении Петру I: «А жители здешние сказывают, что в нынешние времена всегда то место заливает»^[11]. Как пишет, опираясь на данные переписей устья Невы, финский ученый Сауло Кепсу, поселений на острове Яниссаари не было «и во времена шведского правления его использовали в качестве сенокосных угодий»^[12]. Но так было не везде. Уже чуть выше по течению реки, поодаль от ее низких берегов, стояли деревни и мызы, простирались поля, пастбища, огороды. Освоенными и заселенными были южный и восточный берега острова Койвусаари (будущий Петербургский), береговая линия Васильевского (Васильева, Хирвисаари) острова по Малой Неве, а также некоторые места будущей Адмиралтейской стороны (так было в «углу», образованном Невой и рекой, названной при Петре «Фонтанной», или Фонтанкой).

Еще гуще были заселены среднее течение и верховья Невы. Как писал изучавший систему поселений в Приневье С.В. Семенцов, «от Нотебурга до Ниена вдоль берегов Невы и дорог общегосударственного значения (то есть вдоль тракта на Нарву от Спасского – современное месторасположение Смольного – по левому берегу Невы к побережью Финского залива, а также вдоль тракта на Выборг и вдоль тракта Нотебург – Ниен. – Е. А.) сплошной чередой шли поселения, особенно густо размещавшиеся от устья реки Ижоры до истока будущей реки Фонтанки. Приневские поселения имели разные размеры: от 1–3 дворов до крупных, в несколько десятков дворов. Среди крупнейших: Гудилова Хоф (Gudilowa hoff, ныне – Усть-Славянка); Костина (Kostina by, ныне – Рыбацкое); Коллекюля, или Каллис (Kollekyla, Kallisi, в районе начала будущей ул. Крупской); Вихтула, или Виктори (Wichtula by, на ее месте построена Александро-Невская лавра)»^[13].

Отступление:

Ничто не забыто, никто не забыт

В переведенной с финского языка книги Сауло Кепсу «Петербург до Петербурга. История устья Невы до основания города Петра» («Европейский дом», СПб., 2001) мы можем узнать о расположении буквально каждой деревни, стоявшей здесь, на месте будущего Петербурга, в течение всего XVII в., прочитать все варианты и разночтения в их названиях, узнать имена людей, когда-то в них живших. На основе картографических данных, переписных книг и шведских описаний финский историк «ведет» поразительно детальную «экскурсию» в допетровское время Петербурга. Приведу лишь один, типичный для этой книги пример: «На южном берегу Фонтанки, почти напротив нынешней площади Ломоносова, была деревня под названием Медина… Хотя о названии деревни в XVI веке сведений нет, можно предположить, что поселение возникло не позднее средних веков и первоначально, возможно, называлось Миеттиля („Miettila”), которое русские писари записали в форме Меттина и Медина, а позднее – Медино. Самые поздние формы написания – Метала, Меттала – могут быть финскими образованиями русских искаженных форм. Если первоначальное название было Миеттиля, то население может происходить из Кивеннапа (Первомайское), где находилась деревня Миеттиля (Mettalaby, 1602)… В 1634 году в Миеттиля было два православных хозяина: Офонька Яковлев, родившийся в деревне, и Фомка Андреев, родившийся в соседней деревне Калганицы. В 1639 году сюда переселился ижор Мортен Корвойн (1644) из Ревонненя в Корписелькя, где в деревне Пальён проживал род Корвойненых. Корвойнены переехали в Корписелькя из Эюряпяя в 1590-е гг… Православные роды в Миеттиля оставались на местах до Русско-шведской войны 1656–1658 гг. и частично даже после войны. Еще в 1690-е гг. половину населения составляли ижоры. В 1680-е гг. переселенцами были: Давид Пупутайа, Даниэль Пупутайа и Матс Нуйя (1688), все, вероятно, православные из губернии Кякисалми, так как в начале 1600-х годов имя Пупутти встречается еще в Хийтола, Ряйсяля и Каукола, а имя Нуйя – в деревне Раасули в Рауту»^[14]. И так детально сказано о населении всех десятков деревень в устье Невы.

Местное население было пестрым – здесь жили водь, ижора, финны, русские, шведы, немцы. Включив Ингрию в состав королевства, шведы проводили политику вытеснения русского населения с завоеванных территорий. По подсчетам С.В. Семенцова доля русских в общем составе населения Ингрии сократилась с 89,5 % в 1623 г. до 26,2 % в 1695 г., что позволило исследователям справедливо усмотреть в этом фактическую смену населения^[15]. Уже по условиям Столбовского мира 1617 г. русским дворянам, не желавшим стать подданными шведского короля, предоставлялось всего две недели, чтобы покинуть пределы Ингрии. Вскоре после завоевания ее население, исповедовавшее православие, оказалось в тяжелом положении. Шведские власти усиленно насаждали лютеранство, которое, как известно, было весьма суровой религией, не терпевшей религиозной конкуренции. Перешедшие в лютеранство православные христиане получали налоговые и прочие льготы. Но многие предпочли перейти границу на русскую сторону и обосноваться на новгородской земле.

Шведские короли активно привлекали в Ингрию иностранцев, обещая им земли и иные блага. Сюда зазывали переселенцев из Германии и Голландии, предоставляя им столько земли, сколько те могли освоить. Однако эти неприветливые, холодные места не особенно манили западных европейцев^[16]. Одновременно стокгольмские власти охотно раздавали приневские земли дворянам – выходцам из самой Швеции. Новые помещики строили здесь усадьбы, перевозили сюда крепостных, и это предопределило перевес переселенцев в общей массе населения Ингерманландии.

К моменту появления русских войск в устье Невы в 1703 г. земли, на которых вскоре начал строиться Петербург, были уже разделены между крупными шведскими землевладельцами. Самые большие владения принадлежали губернаторам, управлявшим этим краем, – Бернхарду С. фон Стеенхузену, Карлу-Карлсону Юлленъельму и Юхану Шютте. Первому принадлежали обширные земли вокруг Ниеншанца, а центр его владений находился в усадьбе Бьенкергольм Хоф на острове Койвусаари (будущий Городовой, Петербургский остров). Вдоль правого берега безымянной реки (Фонтанки) и у «малой речки», получившей в петербургский период название Мойка, располагались земли братьев Аккерфельт. Их усадьба «Аккерфельт» стояла примерно в том месте, где теперь располагаются Михайловский замок и цирк. Часть этого имения в середине XVII в. отошла к выходцу из Германии, моряку шведского флота Эриху Берндту фон Коноу, который построил усадьбу «Коносхоф» (Konos hoff). Усадьба находилась как раз в том месте, где река Фонтанка вытекает из Невы^[17]. Фон Коноу был, по-видимому, хозяином усердным, он разбил в имении хороший сад, который в 1704 г. и стал основой для Летнего сада Петра I.

Местное население занималось в основном рыболовством, охотой, сеяло яровую рожь, овес, ячмень, в городах было много ремесленников. Годы, предшествовавшие русскому вторжению в Ингрию, оказались очень трудными для местных жителей. В 1695–1697 гг. Восточную Прибалтику поразил неурожай, который привел к памятному в истории Швеции «Великому голоду», массовой смертности людей, падежу скота, исходу людей в более хлебные места. С. Кепсу пишет: «Условия жизни в Ингерманландии на рубеже двух столетий были ужасными. Генерал-губернатор Отто Веллинг в своем письме в Стокгольм от 13 января 1700 года писал, что земля находится в запустении, что только Бог и Его королевское величество могут вывести ее из этого состояния». На основе судебных дел Кепсу показывает, как среди жителей распространилось мало встречавшееся ранее преступление – воровство из амбаров разных продуктов, и прежде всего зерна, которое похищали «через щели в полу. В полах также просверливали дырки, из которых зерно бежало из ларя прямо в мешок. Ворами часто оказывались маленькие девочки и мальчики, которые могли пролезть в тесные пространства под полами. От голода люди были готовы на все, как, например, Ахвонен Пентти из Шанцев, который для того, чтобы добыть мясо, залез через крышу в коровник и задушил единственную корову Килкки Антти»^[18]. Если в 1696 г. численность населения интересующих нас мест составляла 66 тыс. человек, то в 1699 г. она сократилась более чем на треть. Не будем забывать, что впереди население Ингрии ждало еще военное разорение начала Северной войны 1700–1721 гг.^[19]

Пройдусь по Королевской, сверну на Выборгскую…

В шведской Ингрии было несколько городов-крепостей: Нарва, Иван-город, Ям (Ямбург), Копорье, Корела (Кексгольм), Орешек (Нотебург), а также Ниен (Nuen), или Ниеншанц (Шанцы, Канцы). Ниеншанц (т. е. Невская крепость) был построен по указу шведского короля Густава II Адольфа в 1632 г. в устье реки Охты. Это не было первое поселение в этом месте. Раньше здесь стояла шведская крепость Ландскрона, возведенная в 1300 г. военачальником Тергильсом Кнутсом. Однако вскоре дружина великого князя Андрея Александровича захватила крепость, и ее сооружения были разрушены. Затем возникло русское поселение Невское Устье, на смену которому и пришел Ниен. Вообще место это было очень оживленным. В начале XVII в. здесь, на самой русско-шведской границе, шла пограничная торговля, собирали таможенные пошлины. Город Ниен у русских был известен как «Канцы». Городская крепость (цитадель), называемая Ниеншанц, стояла на мысу, возникшем в месте впадения Охты в Неву. Неслучайно поэтому на гербе Ниена шведский лев был изображен между двумя реками. Крепость была небольшая и слабо вооруженная. Сам же город Ниен располагался на другом, правом берегу Большой Охты и с цитаделью на мысу соединялся деревянным разводным мостом. В городе были три большие улицы: Королевская, Средняя и Выборгская. Последняя имела выход на Выборгскую дорогу, которая связывала Ниен с Выборгом посуху. В самом Ниене жили в основном шведские и немецкие бюргеры, а предместье заселяли не входившие в число горожан финны, ижора и русские. В городе были кирха (развалины ее обнаружены недавно археологами^[20]), школа, многочисленные лавки. Из книг счетов и судебных материалов за 1680—1690-е гг. следует, что в городе насчитывалось свыше 60 специальностей, в том числе и такие редкие, как мастер по изготовлению люстр, а также настройщик органа^[21]. Наверное, Ниен был похож на другие прибалтийские города – узенькие улицы, аккуратные домики, уютная рыночная площадь, звон колокола на церкви с традиционным островерхим шпилем и петушком-флюгером…

Вид крепости Копорье в конце XVII в.

Городом управляла выборная ратуша во главе с тремя бургомистрами, ратманом, членами суда, секретарем, городским палачом. Сколько народу жило в Ниеншанце на протяжении XVII в., сказать трудно. В конце XVII в. в нем числилось около 400 дворов, или примерно 1,5 тыс. жителей^[22]. Горожане – шведы и немцы вместе с многочисленными финнами, русскими, карелами, ижорами, а также заезжими голландцами – придавали городу интернациональный оттенок^[23]. Путешественник петровских времен писал о нем (со слов очевидцев) как о городе «хотя и малом, но красивом и зажиточном, где велась значительная торговля по воде, хорошо тогда обеспечивавшая богатых людей». Когда Петр I подошел под стены Ниеншанца 26 апреля 1703 г., то в письме А.Д. Меншикову он заметил: «Город горазда бол[ь]ше, как сказывали, аднакож не будет с Шлютельбурх…». Шведы успели укрепить крепость так, что Петр отметил: «Выведен равно изрядною фортофикациею, только лише дерном не обложен, а ободом бол[ь]ше Ругодива (т. е. Нарвы. – Е. А.)»^[24].

Перекресток дорог, или Все флаги в гости были к ним

Современники отмечали, что Ниен жил в основном за счет приграничной торговли. Исторические исследования это подтверждают: торговля в устье Невы процветала весь XVII в.

Основу ее составляли транзитные товары, которые везли из Швеции и Западной Европы в Россию и из глубины России на Запад. Кроме того, в этих местах торговали лесом и хлебом. Русские купцы в ниенской торговле занимали не последнее место, благо пошлины и налоги в Ниеншанце были невысоки. Для русских купцов отсюда начиналась прямая водная дорога в Стокгольм и другие порты Балтики, чем они и пользовались постоянно и беспрепятственно – не в интересах шведов было полностью перекрывать выгодную русскую торговлю.

План Ниеншанца. 1648–1649 гг.

На левом берегу Невы (в окрестностях будущего Смольного) в конце XVII в. находилось село Спасское, или Спасский погост, с православной деревянной церковью, стоявшей почти напротив Ниеншанца. Археологические раскопки 1994 г. показали, что в нашем городе самый толстый культурный слой – свидетельство давней жизни человека – находится прямо на берегу Невы перед Смольным монастырем^[25]. Спасское располагалось в удобном месте – на перекрестке водных и сухопутных торговых путей. Сухопутная дорога вела отсюда в Новгород и Нарву. Переправившись из Спасского на правый берег Невы, можно было ехать по Выборгской дороге в Финляндию. Известно, что паром через Неву обслуживал в конце XVII в. живший в деревне паромщик Мортон Фериекарл, почту в сторону Нарвы возил посыльный Давид Матсон, его соседями были кабатчик Карл Томассон со своим кабаком, красильщик Симон Данилов, белильщик Матс Блекаре и солодовник Якоб Мялттаре^[26].