Сладкое чувство полета охватило меня, и я отдался ему полностью, взмывая все выше и выше…

…Очнулся я от настойчивых сигналов мочевого пузыря. Сон еще густо клубился в голове, и я решил потерпеть. Но сквозь нетерпеливое напоминание донеслось уютное посапывание. Я повернул голову. Алена спала, приоткрыв рот, как ребенок и спрятав руки между колен. Я рывком сел в постели и тут только обнаружил, что это не мое спартанское ложе. Судя по окружающему великолепию, это был Аленкин сексодром. В первую секунду я ничего не понял. Потом меня охватило тошнотворное чувство раздвоенности. Во-первых, как я здесь оказался? Во-вторых, а, может быть, это и вовсе не я? Я хорошо знал, что сейчас должен лежать в своей квартире, на своем диване и – я поискал глазами часы – скорее всего, в гордом одиночестве. Тут что-то не так. Для начала я ущипнул себя за живот. Щипок был болезненным. Но это ничего не доказывало. Я уже столько насмотрелся всего за эти дни, что все происходящее запросто могло оказаться вновь наведенным кошмаром. С другой стороны, есть еще надежда, что шалит прибор. Я повернулся к Алене и пошлепал ее по руке. Она открыла глаза и, увидев меня, заулыбалась.

– Степка-а, привет! – Так ты у меня? А я думала, что мне все приснилось.

– Как видишь, – буркнул я. – Только как это я здесь мог оказаться. Ночью приехал, что ли? Ничего не помню. Я и не пил, вроде…

– А-а, – она сладко потянулась и села рядом со мной, обняв меня за плечи. – Значит, я тебя все-таки принесла…

– Алька, прекрати, – простонал я. – Я и так скоро чокнусь. Это я или моя тень? А если я, то что я здесь делаю?

– Ты вчера мне приснился, – сказала Алена, уткнувшись мне в плечо. – Ты и твоя Танька. Я прямо обзавидовалась, так к вам хотела… У тебя там и цветы, и стол накрытый… Ну, я к вам и…

– И что? – осторожно спросил я.

– Ну, там разное было, – уклончиво усмехнулась Алена. – А потом я решила тебя забрать. Выждала, пока Танька ушла, и забрала. И вот, ты здесь.

Она потянулась и поцеловала меня в ухо.

– Подожди, Алька, – поморщился я. – Ты хочешь сказать, что унесла меня во сне? А сейчас я что, тоже во сне?

– Нет, – захохотала Алена, – Хочешь, докажу?

– Значит, ты меня несла, – сказал я, не обращая внимания на ее заигрывания. – И как? По воздуху?

– Не знаю, – честно ответила она. – Я просто очень захотела и все. Может быть, это прибор? Я, вообще-то, его тоже представляла. Ну, вроде как просила… Помнишь, там пластинки такие?

– Ну?

– Ну, и мне показалось, что они ответили. Шевельнулись, что ли… Или раздвинулись…

– Мне надо домой, Алька,– решительно сказал я. – Я пока ничего не понимаю, но мне надо домой. Там должна быть одна вещь… Где моя одежда?

– Какая одежда? – засмеялась Алена. – Если бы ты был в одежде, я бы еще подумала, нести тебя или нет…

Так, еще этого мне не хватало. Ну, блин, ситуация.

– Слушай, дай мне хоть что-нибудь. Как же мне отсюда выбираться?

– Женское? – удивилась она. – У мужа размер знаешь, какой?

– Да хоть какое! – разозлился я. – Женское, детское… Мне отсюда линять нужно!

– Ладно, котик, – вздохнула она. – Сейчас придумаю что-нибудь.

«Что-нибудь» оказалось брюками с женской застежкой, широкими в бедрах и невозможно узкими в икрах. Подпрыгивая, я с трудом втиснулся в них, но молнию застегнуть не смог. Надев поверх этого безобразия широкую розовую майку, я повернулся к Алене. Она прыснула, закрыв рот ладошкой.

–Ладно, сойдет. Я тебя отвезу, но по лестнице ты должен пробраться, по возможности, незаметно. На, вот, тапочки еще возьми, не босиком же идти…

Поморщившись, я всунул ноги в огромные пушистые тапочки с заячьими ушами на смешных мордочках и пошлепал за Аленой в гараж.

Мне повезло. На лестнице никого не было. Прыгая через три ступеньки и проклиная заячьи уши, я добрался до своей площадки и только теперь вспомнил, что у меня нет ключей. От отчаяния я застонал. Вдобавок, мочевой пузырь вновь судорожно напомнил о себе, что довело ситуацию до крайней точки. В сердцах я толкнул дверь. Она открылась. Секунду я оторопело смотрел на нее, потом влетел внутрь и, расшвыривая заячьи уши, проскочил в ванную.

Кто бывал в таком положении, знает, что я чувствовал, когда вышел обратно в коридор, испытывая блаженное состояние невесомости. Приподняв розовое одеяние за края, я уже приготовился снять его и швырнуть назад в ванную, но, открыв рот, остановился. Сердце на миг замерло, потом ухнуло вниз и, не желая возвращаться обратно, судорожно затрепыхалось где-то под желудком… В комнате горел свет и работал телевизор. Я осторожно подкрался к двери и заглянул внутрь.

…Он был одет в МОЙ спортивный костюм и в МОИ тапочки, в руке у него был МОЙ пульт, и он смотрел МОЙ телевизор. На столе стоял МОЙ бокал с МОИМ вином. Он повернул голову и посмотрел на меня. Я проглотил слюну и невольно отступил на шаг назад. На нем было МОЕ лицо!

– Заходи, заходи, – насмешливо сказал он. – Я уж думал, что опоздаешь.

– Куда опоздаю? – глупо спросил я. – Вы…Ты… как здесь оказался? Я милицию сейчас вызову…

– Ага, – снова засмеялся он. – И что ты им скажешь? Что нас тут двое из ларца, одинаковых с лица?… Ну, давай, звони. Они, между прочим, еще кой-кого вызовут.

Он помолчал, с удовольствием рассматривая мое смятение.

– А вообще-то, я их уже и сам вызвал.

– Кого? – испуганно спросил я.

– Спецназ! – захохотал он. – Во, блин, придурок. Психушку, конечно.

– Какую психушку? – я все еще ничего не понимал. – Зачем психушку?

От удовольствия он вскочил и хлопнул себя по коленям. Я с ужасом отметил, что все его движения в точности походили на мои. Я смотрел какой-то спектакль-фарс, в котором я же был в заглавной роли.

– Приедут, приедут, – успокоил он меня. – А ты сопротивляться будешь. Орать, что у тебя двойник живет. Доказывать начнешь…

– Да не буду я ничего доказывать! – возмутился я. – А ну, давай, вали отсюда. Нечего по чужим квартирам… И шмотки мои сними…

– Вот, вот, – ехидно засмеялся он. – В зеркало посмотри, кто из нас двоих настоящий. И где, кстати, доказательства, что ты – это ты? А у меня вот…

Он достал из кармана паспорт и повертел им издали.

– Так что, если не ты будешь, так я буду. Какая разница? О-о, кажется, идут…

В дверь постучали, и прозвенел звонок. Двойник насмешливо оглядел мою застывшую фигуру и вышел в коридор. Некоторое время там шел какой-то разговор, потом раздался стук, звуки борьбы, истошно закричала баба Вера, что-то со звоном упало и покатилось по полу, послышался звук тяжкого удара и хриплый вопль:

– Су-у-ка! Он меня укусил, гад! Ах, ты, шизо… Да я тебя… Куд-да, сволочь?

Послышались звуки погони. Они приближалась к моим дверям. Не помня себя от ужаса, я прыгнул за диван и присел там. Потом, спохватившись, вскочил, выхватил из-под подушки конверт и снова скорчился за невысокой спинкой.

– Где он, сука? Где? Сюда ведь заскочил… А-а, вот он, гнида, за диваном сидит… А ну, давай мешок, я оттуда зайду…Из-за елки… Кусаться любишь, падла? Ну, я т-те кусалку сейчас отрихтую…

. . .

Дверь палаты открывается бесшумно, как в немом кино. И медленно, ах как медленно он идет к моей койке. Седой ежик, притемненные очки на породистом носу, руки в карманах халата… Свита, как положено, на шаг сзади. А это не белобрысый ли прячется там, за спинами? Хотя, какая теперь разница? Отвернуться к стене, мордой в подушку, не видеть эти кукольные, размалеванные рожи… Где мой заветный конвертик? Сжать его покрепче… Наверняка ведь куклы ощущают себя именно теми, для кого написана роль… Эти – вершители судеб… А я? Хрен вам! Я еще не в вашей пьесе, пока…

– А мы ведь предупреждали Вас, милейший Степан Владимирович, – сочный баритон стал еще жирнее, еще ласковее. – Что же это Вы себя так не бережете?

Ага, вот он, судный час… Из мертвой главы гробовая змея, шипя, между тем, выползала… И дернул меня черт открывать пробку у этого кувшина… Лежал бы себе еще тысячу лет там, где лежал… Ну да режиссеру виднее…Интересно, чем они меня?

– Ничего, Степан Владимирович, мы Вам поможем. У нас специалисты хорошие… Сейчас вот назначим укольчик, Вы все плохое забудете, поспите немного… А там посмотрим, что с Вами делать… Приступайте, сестричка…

Я судорожно тискаю под подушкой заветный конвертик… Танечка, Танюшка, родная моя… Ну, давай же, скорей, вытаскивай меня отсюда… Неужели ошибся? Ага, вроде голова закружилась… Занавес поднимается? Нет, это сетчатые пластины сдвинулись, приоткрываются…Это мой крик течет из под них, заполняя вселенную… Танька, зараза, люблю же я тебя, никого никогда не любил…! Да тащи же! Тащи… Ага-а, пошло, пошло… Ну миленькая!… Вот оно, Господи, наконец-то… Ну… давай, еще чуть, чуть… Что, взяли? Ага-а… Прощайте, господа!!!

…Черт, какой болючий укол…

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО.

Схватки продолжались уже четвертый час. Она металась по смятой простыне, из последних сил пытаясь извергнуть того, кто просился из нее наружу, но никак не могла сделать этого. Она тужилась, стонала, сжимала руками живот, мучительно искажая лицо от боли. И вдруг, напрягшись всем телом, испустила какой-то совсем уж звериный рык.

Он, тоже мокрый и измучившийся от переживания ее страданий и оттого, что ничем не мог ей помочь, схватил ее за дрожащие колени и радостно закричал:

– Пошел! Пошел! Ну, миленькая, родная моя, ну, еще чуть – чуть… Ну, давай, давай…

Из разверзнувшегося отверстия показалась головка и плечики. Он беспомощно суетился вокруг, то, подставляя руки, то, пытаясь ухватить за что-нибудь это скользкое существо, познающее первые мгновения своей жизни. Она судорожно зажала в кулаках простыни, издала напряженный низкий звук, и новорожденный выскользнул, наконец, из нее и мягко шлепнулся на постель. По комнате разнесся негодующий писк.

– Мальчик! – сказал он, не веря тому, что все кончилось. – Все, миленькая, все! Ты справилась. Ты молодец! Ах, какая же ты умница! Правда, мальчик.

Она что-то прохрипела.

– Что? – наклонился он. – Что мне делать?

– Пуповину, – еле слышно прошептала она. – Пуповину завяжи. Потом обмой и заверни во что-нибудь…

Он, как смог, справился с пуповиной, принес теплой воды и едва дыша, обмыл багровое тельце со сморщенным кричащим личиком. Потом завернул мальчишку в заранее приготовленную простынку и аккуратно положил его рядом с матерью.

Она повернула голову и посмотрела на сына.

– Павлом назови.

– Что? – не понял он.

– Пусть будет Павл, как мы договаривались. – Она шептала еле слышно. – Заботься…

– Хорошо,хорошо, миленькая, – ласково сказал он. – Мы вместе заботиться будем. Сейчас я постель сменю, отдохнешь, потом поговорим.

Она покачала головой и подняла на него неправдоподобно огромные глаза.

– Что-то не так. Посмотри, у меня, кажется, кровь…

Он поднял простыню и с ужасом уставился на увеличивающееся бурое пятно.

– «Скорую»… Подожди, я сейчас «скорую» вызову!

Он испуганно засуетился, хватая чистые полотенца и подкладывая их под нее.

– Не надо «скорую», – прошептала она. – Никто не должен знать… Ты же помнишь. А я… Может быть, сейчас закончится…

Она замолчала и закрыла глаза, держа его руку в своей. Он потихоньку гладил ее, не отрывая глаз от измученного, разом похудевшего лица.

К вечеру она умерла. Он похоронил ее в саду, засыпал холмик цветами и долго сидел, уронив голову на колени, пока не услышал плач, доносящийся из дома. Тогда он встал и побрел к сыну…

* * *

Павла ждали. В вестибюле висел огромный портрет, украшенный багровыми розами и лентами. По нему вилась надпись «Happy death day». Над портретом переливалась неоновым светом дата его смерти. В углах свисали приспущенные флаги – знак высокого уважения. Он оглядел композицию и поднялся на лифте на свой этаж. Там тоже все было оформлено соответствующим образом. Он пожал плечами и открыл дверь офиса.

– Happy death day to you! – Хор голосов оглушил его. Павл слегка поморщился, но тут же взял себя в руки.

– Спасибо! Спасибо всем, кто пришел проводить меня в последний путь. Я и не думал, что это будет выглядеть так торжественно.

Он оглядел стол, накрытый для банкета, и удовлетворенно кивнул.

– Выглядит неплохо. Ну, что же, как говорится, прошу всех к столу.

Банкет полился своим чередом, как и все банкеты в мире. Сначала выпили, не чокаясь, за виновника торжества. Потом президент компании торжественно вручил ему последний чек с зарплатой и предложил тост за то, чтобы хозяин успел его потратить. Павл тут же послал чек в ресторан. Все зааплодировали. Дальше все пошло, как обычно. Пили за его заслуги, поднимали бокалы за присутствующих, за руководство, за дам. Потом кто-то включил музыку, и все принялись танцевать. Он пересел в угол и молча наблюдал за веселой кутерьмой, не веря, что видит все это в последний раз.

Мягкие губы пощекотали его ухо.

– Не хочешь потанцевать?

– Рысе-енок, – он повернулся к Арисе и потянул ее на стул рядом с собой. – Ты сегодня классно выглядишь.

– Старалась, – хихикнула она. – Между прочим, догадайся, для кого?

– Не знаю, – он скорчил недоуменную гримасу. – Неужели, для меня?

– Дурачок, – она ласково щелкнула его по кончику носа – А для кого же еще?

– Слушай, – сказал он. – Может быть, мы ненадолго исчезнем?

– Только не надейся, что я откажусь, – заявила Ариса, кокетливо теребя краешек платья. – Не дождешься. Все-таки, в последний раз.

– Тогда я пошел? – Павл оглянулся, но никто не обращал на них никакого внимания.

– Yes, – она чмокнула его в щеку и вскочила. – Через пять минут на НАШЕМ месте.

И, подняв руку с растопыренными пальцами, упорхнула к столу.

Павл еще немного посидел, потом встал и направился к двери.

– Эй, ты куда? – За столом загалдели. – За тебя пьем…

– Сейчас, – отмахнулся он. – Дайте последний раз отлить в любимом местечке, потом ведь не пустите…

И, под дружный смех, он вышел в коридор.

После того, как их с Риской несколько раз застали целующимися в разных углах коридоров, Павл случайно обнаружил в пристройке маленькое помещение, предназначенное, скорее всего для уборочного инвентаря, но почему-то пустое. В двери даже не было замка. Тогда он купил замок, и, задержавшись вечером, вставил его в дверь. Потом нашел в подвале старый офисный диван и притащил его по частям в каморку. Диван занял почти все свободное место. Но им больше ничего и не было нужно.

В дверь тихонько постучали. Он открыл ее и, впустив Рису, быстро защелкнул замок.

– Ну, наконец-то, Рысенок! Мы так давно не были вместе, что мне кажется, уже лет сто прошло. Я так по тебе соскучился.

– Ага, – пробормотала она. – Вместе. Это же в последний раз, Палик.

Веселость ее куда-то улетучилась, и она сидела на диване, опустив голову, и теребила в руках салфетку. Павл осторожно взял у нее бумажный комок и поцеловал в шею. Она повернулась и, отвечая на поцелуй, всхлипнула.

Павл принялся успокаивать ее, нежно гладя по волосам и шепча всякую ласковую ерунду.

– Ну, почему? – с отчаянием спросила она. – Почему так рано? Ведь тебе всего тридцать пять? Может быть, они ошиблись?

– Ты же знаешь, что Большой Админ не может ошибиться, – усмехнулся Павл. – От него зависит уровень жизни. Ошибки могут привести к сбою программы по регулированию численности населения. Там тысячекратные многоуровневые проверки.

– Да знаю я все, – отмахнулась она. – Но почему ты? Почему так рано? Может быть, твои родители в чем-то провинились перед правительством, и срок уменьшения их жизни перешел и на тебя?

– Иди сюда, – сказал он. – У нас мало времени. Там скоро хватятся, куда мы пропали.

– Ну да, – улыбнулась Риса, подобрав салфетку и аккуратно промокнув слезы. – Как же. Секрет Полишинеля. Вот увидишь, они нас еще поздравлять будут, а потом…

– Так, – свирепо прошептал он. – Если ты сейчас же не замолчишь, мне придется сорвать с тебя это красивое платье. А я подозреваю, что переодеться тебе не во что.

– Ладно, – с обычной кокетливой гримаской вздохнула она. – Подчиняюсь грубой мужской силе…

…Он здорово надрался. Честно говоря, все – таки не очень хотелось уходить из жизни в тридцать пять лет, что бы там не говорили высоколобые умы. По большому счету, он еще и жить-то только начал по-настоящему. Отцу вон уже шестьдесят, а День Ухода у них почему-то один. Как бы то ни было, отец успел всего насмотреться. Мать, правда, рано умерла, но тут виноват он сам. Отец говорил, что роды были очень трудными. Минуточку, если она умерла не в свой срок, то, по закону, оставшиеся годы должны были перейти к наследнику, то есть к нему. Ну, пусть двадцать пять процентов. То есть, если отнять еще эти годы, выходит, что ему, вообще, было определено жить лет двадцать пять, не больше? Какая-то ерунда получается. Он попытался осмыслить это, но туман в голове мешал сосредоточиться. К тому же доставили праздничный торт, и поднесли ему для торжественного задувания свечей. По обычаю, это мог сделать только сам уходящий. На торте весело горели тридцать пять огоньков. Павл с трудом задул семь и со смехом поднял руки, но все протестующе загалдели. Непотушенные свечи, по приметам, могли принести гостям несчастье. Он покорно вздохнул и принялся уничтожать остальные.

Риса больше не подходила к нему. Он пытался отыскать ее глазами в толпе, но нигде не заметил.

– Вот, еще и Риска, – подумал он. – Видимо, она, все-таки, его любит. Иначе веселилась бы вместе со всеми.

Несмотря на подступающую к горлу тошноту, Павл налил себе еще и залпом выпил.

Домой его привезли на машине шефа. Отец молча открыл дверь, посмотрел на Павла и покачал головой. Ему надо было обязательно поговорить с сыном в последний вечер. Но, видно, не судьба. Придется отложить разговор до завтра. А там останется совсем мало времени…

Павл с трудом разлепил веки и тут же зажмурился. В лицо били лучи летнего солнца. Он застонал и повернулся. Голова разламывалась от боли, внутри было еще хуже.

– Ну и пусть, – со злостью подумал он. – Какая теперь разница.

Звяканье бутылки о стакан заставило его вновь открыть глаза. Отец с улыбкой протягивал ему стакан холодного пива.

– Убери, – простонал Павл. – Видеть не хочу…

– Давай, давай, – засмеялся отец. – Средство проверенное.

– Павл взял стакан и, передернувшись от отвращения, выпил. Как ни странно, ему тут же стало легче.

– Дай еще, – буркнул он.

Отец снова наполнил стакан и протянул ему.

– Который час? – Павл облегченно вздохнул и сел на постели, похлопывая себя ладонями по щекам, – Мы собраться успеем?

– Иди, прими душ, – мягко сказал отец. – Побрейся. Потом позавтракаем. Ты после душа есть захочешь. Я уже все приготовил.

Действительно, из ванной Павл вышел, если и не совсем свежим, но вполне готовым к завтраку. Отец оказался прав, есть хотелось зверски.

– Ушицы съешь, – суетился отец, щедро наливая в тарелку ароматный бульон. – Осаживает здорово. Скоро и забудешь, как вчера надрался.

– Какая разница, – вяло отмахнулся Павл. – Только и дел-то, до машины дойти. Кстати, сколько там осталось?

– Ешь! – сердито приказал отец. – Мне с тобой еще поговорить надо. А то, что я тебе скажу, слушать можно только на свежую голову. Хотя бы относительно.

Павл послушно принялся уничтожать наваристую уху. Отец следил за тем, как он ест, изредка прихлебывая кофе.

– Ф-фу! – Павл с блаженством откинулся на спинку стула. – Правда, хорошо… Буду знать. Хотя…

Он махнул рукой и, вздохнув, посмотрел на отца.

– Дело в том, что ты остаешься здесь, – сказал отец.

Павлу показалось, что он ослышался.

– В каком смысле?

– Остаешься здесь и живешь. Дело в том, что у тебя нет Дня Ухода.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Павл и потряс головой. – Видно я еще не совсем отошел….

– Поэтому я и хотел поговорить с тобой вчера, – вздохнул отец. – Наверно, надо было раньше тебя предупредить. Медлил все, боялся, что твоя жизнь наперекосяк пойдет, вот и тянул. А теперь уж тянуть некуда. Расскажу, что успею.

– Да о чем расскажешь-то? – не вытерпел Павл.

Отец подергал щекой, почесал подбородок.

– Ты знаешь что-нибудь о Бессмертных?

– Ну, знаю, – пожал плечами Павл. – Секта запрещенная. Подлежат немедленному уничтожению при обнаружении. А при чем здесь Бессмертные?