В глазах снова сильно помутнело, словно приближался приступ. Он вновь уставился, если так можно сказать о человеке с больными глазами, в упругую фигуру Единицы. Прозрачное снежное платье обрамляло ее тело, слишком роскошное и точеное, чтобы оставаться земным. Тут не меньше двухчасовых тренировок в день. Единицам, неписанным законом, прописано ходить в спортзал. Так они выглядят крепче, привлекательнее и совершеннее. После душа их кожа как будто источала свечение, словно они здесь, среди дефиков, на земле, восполняли Высших существ, тех, кто находится за пределами понимания. Если так выглядят эти дефики с минимальным недостатком, то что говорить о них, каждодневно ускользающие от его, Тройки, пытливого и мучительного взора, что говорить о Высших? Может быть, у Единицы таз несколько ниже? Но ему ведь могло показаться. И так не хотелось разочаровываться. И Тройка не знал, почему вклинилось это «не хотелось», ведь он ничего не помнил о прошлом.

В конце концов, основной дефект – это зрение. Тройка во многом был не уверен. Возможно, ему хотелось представить ее сексуальность, а лучше ясно ее увидеть. Чтобы очарование воображения слилось с очарованием реальности. Но Тройка был этого лишен. И не только этого.

Да.

Ученые брехать не будут.

Когда подводит зрение, теряется нечто большее, какая-то связь с невиданным, что, сколько ни представляй и не описывай, все равно находится за пределами твоего видения.

Единица явно ускорила шаг. И сейчас даже быстрее, чем обычно.

Чтобы он ей не успевал задавать вопросы?

Она как будто убегала от него, от Тройки.

V

Долгие несколько часов заставляли его, Тройку, сидеть в приемной среди Двоек и Четверток. Хотя с ними было хорошо. Они много знают. О многом говорят. Тогда Тройка и услышал кое-что.

И один ли раз?

Всего лишь слух.

Легкая фантазия.

Или это случилось после удара, когда он вновь засмотрелся на полуобнаженные бедра Со-про-во-ди-тель-ни-цы?

Этот памятник Борхаскли поставлен явно в насмешку.

Послушать Тройка не отказывался. И даже с удовольствием пропускал вперед тех, кто торопился.

«Одно вызывает другое», – кто слева.

«Как не… Что? Нет», – голос у стены, выше головы, прислонился.

«Давно», – издали.

«„Мерло-Рабзон“ или „Рабзар-Понти“, что лучше»? – прямо в ухо.

«В вечернем выпуске объявили о карантине», – рядом.

«На канале „Хакрхес“ передавали тревожные вести», – через плечо.

«На „Ору Эр“ обучают больше», – тот, что рядом.

«Нарушенное зрение ограничивает воображение», – тот, что через плечо.

«Я, когда был Единицей, многое насмотрелся», – издали.

«Исследователи врать не будут», – уходящий в кабинет справа.

«„Мерло-Рабораб-Понти“ – успокойте нервы осознанием равенства», – радиоточка.

«У страдающих кожей нарушено осязание», – телевизор.

«Могут и толкнуть», – автоответчик.

«И почему еще не вылечили»?

«Последствия», – радиоточка.

«Аллергия», – тот, что через плечо.

«Аллегория»? – тот, что рядом.

«Раритетное предложение от фирмы „Нор-в-Нор“. Спешите», – телевизор.

«Только Высшие», – радиоточка.

«Во вчерашнем издании журнала „Эпохальное время“ признали, что удается довести до уровня Высших даже Двойки», – телевизор.

«Четверки», – позвали кого-то.

«Какие именно? Тройки тоже разные бывают. Слух лечат? Обоняние»? – тот, что через плечо.

«Если дефекты из агрессивных, то и Двойки остаются Двойками», – тот, что рядом.

«Сложные Тройки. Хроническое», – тот, что через плечо.

«И Единицы со своим фокусом не избавляются», – тот, что поблизости.

Сообщения были еженедельными, ежедневными и ежечасными.

Каждый дефик размышлял о своей боли, доказывая, что она сильнее, чем у остальных, даже если у других находили похожие симптомы. Убеждали в своей больной исключительности. И всегда прислушивались, не скажет ли кто о более необычном лечении? Хотя многие подозревали, что по закону только в Процедурной должны выдаваться лекарства.

И вне стен Третьего отдела нарушение могло привести к другим дефектам, что к уже имеющимся проблемам добавляло новые. Да и статус понижался от Четверки до Пятерки. А за эту черту никому не хотелось переступать, потому что она считалась точкой невозврата. Дефик практически лишался прав. Его не лечили. А выдавали легкие обезболивающие, после которых становилось еще хуже.

Говорили, что Шестерки не доживали и до третьей стерилизации. На том и останавливались. Дальше задумываться запрещалось. Да и инъекция по Однопамяти ограничивала мысли, словно вырастала стена, которую подвинуть никак не удавалось. А за ней что-то и находилось. Но это продолжалось недолго, потому что всплывал стимуляционный образ. Как раз по ширине стены становясь экраном и каналом «Эр Ору – Эл».

И к ночи забывалась малейшая попытка преодолеть стену. Она мелькала перед глазами, но то, что это стена, уже никто не понимал и не помнил.

VI

Единица, наконец, настойчиво его вызвала. Ей надоело, что она столько времени потратила на Тройку. И от нее не ускользнуло, что он пропустил людей вне очереди. Даже мелькнула худощавая Четверка, грудь которой вызвала в Единице зависть и отвращение. Но сама себе Единица в этом не призналась, думая, что все-таки из-за Тройки она дольше насладилась видом доктора (Высший, ухоженный, галантный), и теперь у нее полный набор на недельную (мечта!) самостимуляцию.

Тройка вновь попытался открыть глаза, но резкая боль тут же их пронзила тонкими острыми лезвиями. Словно бы между ресниц сосредоточились лучники, которым дана команда при попытке поднять веки стрелять незамедлительно.

После попытки раскрыть глаза, Тройкой овладела досада, и уверенная готовность к защите. Ко всему прочему примешивалось еще одно чувство, но оно было слишком важным и сладостным, чтобы его обозначить хотя бы пунктирной чертой.

В кабинете сидел молодой специалист, как и предполагалось Высшему, но на которого по негласным законам никто из дефиков не осмеливался поднять глаза, даже если бы смог. Доктор задавал сухие вопросы. Пациент выцеживал сухие ответы. И с каждым разом старался ограничиться односложными словами «да» или «нет», имеющие двойное содержание.

Тройка с усилием старался приподнять голову, а затем и веки, после чего с облегчением сдавался, как достойно принимающий поражение. Он понимал, что ему не переиграть Высшего. И вирусные однообразные интонации не попадали в цель. Доктор выдерживал регламент.

– Сколько ты здесь? – Тройка не понял вопроса.

– Минут пять.

– Нет. – Что-то отметил у себя Высший, пристально всматриваясь в Тройку. – Я не об этом спросил. Хотя… Знаешь. Очень интересно.

– Да?

– Почему ты ответил так?

– Я не понимаю.

– Хорошо. Почему ты здесь?

– Где?

– Ты в прошлый раз не так ответил.

– А как?

– Тройка, сколько ты здесь находишься?

– Здесь? У вас? В кабинете? – услышав такие ответы, доктор улыбнулся.

– Хорошо, Тройка. А в городе сколько? Месяц, год?

– Я дальше недели не удерживаю ничего в памяти. И говорю, не понимая, как и что. Инерция какая-то.

– Инерция. Какой давнее слово для Тройки. – Доктор вновь что-то написал. – А что такое рефлексия ты в курсе?

– Разговор грозит затянуться?

– Да, Тройка, – Высший с явным удовольствием записал что-то еще. – «Грозит затянуться». Прекрасно. Так ты не помнишь, сколько здесь, в городе, живешь?

– Нет. Как будто недели три.

– Отлично.

– Или три дня.

– Замечательно.

– Или три часа.

И Высший уже отпустил Тройку, когда тот по наивности задал мучительный для всех дефиков вопрос.

«Скоро найдут лекарство, верьте». – Ответил невозмутимо доктор. Но Тройка как будто слишком часто слышал эту фразу. И уже вторым слоем сознания улавливал, что новенькие в последнее время особо не прикрывают заученные слова. «Пока же продолжайте принимать „Мерло-Рабокон“. Вы ведь помните, он смягчает боль. И пока новое средство „Рабонал-Понти“. Стимулирует возбуждение. Вы систематически себя ублажаете? Единицы и представлены для стимуляции. Вы ведь знаете? Вы ведь помните? Простите. Сам забылся. Да бросим. Можем и заменить. Единицу. – Как будто запинался. – Говорят, что нынче в моде убогие Четверки и Пятерки. Они только глупы, но ведь не уродливы. Ученые врать не будут».

И после этих слов Высший почти вытолкнул Тройку, словно извиняясь за что-то.

В прошлый раз доктор попался солиднее и сдержаннее. Тогда очень был популярен «Мерло-Рабостад-Понти». Но Тройка с точностью не смог бы сказать, сколько месяцев или лет назад он видел того врача, утверждавшего, будто бы его давным-давно излечили, когда диагноз был ужасающий – Хроническая Двойка. При этом только смутные ощущения, только некоторые голосовые комбинации проскользнули в сознание Тройки, и ему показалось, что просочился искусственный элемент, какое-то грубое наслоение, жуткая пелена, лишенная настоящего смысла. Правда, от него сейчас осталось не более чем подозрение. Не тогда ли он ударился? У Площади Библиотекарей? Может, гораздо ближе?

VII

Самые первые процедуры проходили в присутствии женщины-врача. Глубокий вырез декольте. Настойчивое требование не отводить глаз, потому что, как говорят исследователи, вид женской груди успокаивает нервы мужчин. И мешанина в глазах словно теряла свою интенсивность. Качество взгляда как будто улучшалось. Картинка обозначалась отчетливо. С такой зарисовкой еще больше тянуло вернуться к себе, в свою комфортную комнату, чтобы не утратить впечатление и насладиться тем единственным, что принадлежало только ему. Но даже после стерилизации, как бы Тройка не переживал, кадр глубоко выреза не исчезал из камеры глаз. Притуплялось ощущение, эмоция. Но не образ.

Когда Тройке показалось, что стало немного легче, и глаза меньше жгли при дневном свете, врача и ее коллег почему-то это несколько расстроило. Она усомнилась в его самостимуляции и пригласила ассистента, молодую Единицу, которая, торопливо постукивая туфельками, неумело скрывала свое недовольство, при этом благоговея при Высшей. Но доктор настояла на некоторых ласкательных жестах, и Единица с удовольствием ее поцеловала.

К утру перед приемом «Мерло-Рабостада-Понти» глаза прожигало так, будто вытащили каленую иглу, дошедшую до мозга; а прикосновение руками или ополаскивание водой приводили к нестерпимому раздражению и боли; и слезы не прекращали идти, пока лекарство не подействовало.

Тройка еще долго не решался повременить с самостимуляцией.

VIII

Когда Тройка вышел во Второй отдел Процедурной, то не мог угадать, почему ему навязывают мужчину-врача, который не очень скрывал предательские интонации.

Казалось, что здесь подвох. Но Тройка не верил, стал прислушиваться.

Женщины больше стимулировали, отвлекали. Их присутствие несколько увлажняло сухое жжение глаз. Тройка не отрицал, что его привлекают часы на руке врача, не сказав действительной причины, но это, видимо, восприняли как знак, что стимуляция от вида мужчины более действенна. Тройка и здесь сдержался.

Раньше он не достиг бы того, что ему удалось проделать сейчас. Поэтому «просто повезло» его примирило. То, что Сопроводительница из Единиц уже не менялась почти восемь месяцев, тоже способствовало облегчению. Ее торопливость и раздражение искажали картину стимуляции. Да и он, Тройка, уже слишком к ней привык, чтобы себя ублажать.

В том, что ее не меняли, тоже был какой-то недочет. Точно ли у слепых нет воображения?

Ученые врать не будут.

До инъекции Тройка старался не забыть все, что накопил за неделю. Но уже по опыту знал, что ему это не удастся. Более ощущало. Однопамять наслаивалась на другую Однопамять.

Один вопрос он придерживал для себя. Услышит ли он бой курантов, которые пробьют восемь вечера? Поэтому он вынужден был семенить и просчитывать шаги Сопроводительницы. Если опоздает на пару минут, как это уже случалось неоднократно, то инъекция подействует, и он снова проснется в замешательстве и с нудящей головной болью.

Листая небольшую книжицу, Тройка обнаруживал редкие хаотичные записи. Наискось прописанные даты с двумя-тремя очевидными интервалами, что могло говорить о том, когда инъекция Однопамяти действовала вовремя. Ломкий неуверенный почерк. Угловатые буквы. Напоминания. И вопросы, которые он неизменно задавал Сопроводительнице; и ответы, которые должны услышать врачи. Несколько раз записи повторялись, несколько изменяя суть вопросов. Иногда казалось, что разные личности пользовались записной книжкой.

Засыпал Тройка на спине, закинув руки за голову. Он воображал. В его мире оттенки и цвета выражались отчетливо. Глаза не жгло. И он без боли смотрел на яркое солнце, которое ему не угрожало. Он перебирал вопросы. В одной строке он уловил запись «Цикл-232». Через несколько строк «Повтор-25».

Сколько точно раз он произносил про себя вопросы и сколько раз уже пытался вырваться за их пределы, он не мог сказать наверняка. Но больше его интересовала графа «Исследователи не врут».

Журнал «Эпохальное время» регламентировал не больше тридцати новостей. Как раз цикл между инъекциями. Название лекарств и время приема.

Одна из Четверток с Хроническим вирусом обоняния, недавно бывшая в приемной Первого отдела, показалась картинкой для одинокой самостимуляции. Но Тройка ошибся. Как он по бою часов молчаливо сопротивлялся Процедурной, так и она просыпалась после инъекции, вслушиваясь в его дыхание через стену, определяя по аромату его присутствие.

На девушек иначе действовал несовершенный аппарат Процедурной.

Тройка попросту для проверки пару раз ей шепнул несколько незначительных слов. Добавил мягкости в голосе, хотя обошлось бы и без них. С нею и без того очень мало разговаривали. Тройка в один прием выразил больше, чем она слышала. И больше он ее не вспоминал.

Тройка прижался спиной к стене. Пятки вровень. Выше голову. Глаза во всю ширь устремлены в космос. Сколько долгих недель он потратил, чтобы преодолеть боль в глазах, но так их и не преодолел. Скорее, боль стала привычкой.

Теперь он видел чистоту звездного неба.

С непривычки еще немного пощипывает, но уже не то, не так, как восемь месяцев назад. Или больше? И какое ему дело, что об этом не догадываются, или не должны, Высшие? Вскоре он будет ходить прямее, пусть и медленно. Пусть во тьме. Пусть в одиночестве.

Он пройдет с очередной Единицей до Процедурной, не помня этой ночи. И снова будет вспоминать.

И в очередной раз, силясь открыть глаза, чтобы все-таки проснуться и вырваться из магнитной бездны тяжелых сновидений.