Однако купчина ошибся. Писемский не только взялся за это дело, заставив Квасникова написать подробно о случившемся, сняв с него, таким образом, официальные показания, но и занялся сбором материалов на Ольгу Григорьевну. Люди, обобранные ею, отвечали неохотно, а то и вовсе отказывались что-либо говорить, опасаясь связываться с ней и ее всесильными покровителями. Уговаривая, щедро раздавая обещания и даже угрожая потерпевшим привлечением к ответственности за недоносительство, Писемский все же собрал на мошенницу необходимый материал. Потом, несмотря на противодействие генерала Клейгельса, протащил несколько публикаций о делах генеральши фон Штайн в газетах «Новое время» и «Санкт-Петербургский листок», чем подготовил общественное мнение о деяниях генеральши в нужном для него направлении.

Общественность негодовала на нравы правящего класса, разносчики газет выкрикивали на улицах звонкими голосами имя генеральши в соседстве со словами «мошенница» и «аферистка». Теперь можно было открывать против Ольги Григорьевны фон Штайн официальное следствие. Что прокурор Писемский незамедлительно и произвел…

* * *

Профукать триста тысяч рублей с лишком весьма не просто. Для этого нужно огромное желание и сноровка.

Всем этим Ольга Григорьевна обладала в достаточной мере, так что к моменту начала следствия от былых капиталов у нее мало что и осталось. Возвращать потерпевшим утраченные сбережения и «гасить» следствие, как советовал обер-прокурор Священного Синода действительный тайный советник Победоносцев, было уже нечем. Тем паче не на что было купить виллу в Ницце, которую присмотрел-таки для нее мещанин Коковцев. Он слал ей подробные письма, фотографические карточки выбранных им вилл, но Ольга Григорьевна не отвечала. Да и что можно было ответить, коли самая дешевая из выбранных Коковцевым вилл стоила шестьдесят тысяч франков? Конечно, ничего.

Посланник тем временем давно истратил двести рублей командировочных и был с позором выставлен из гостиницы за неуплату суточных. Скоро он дошел до того, что начал воровать ресторанные объедки и натуральным образом побираться. Затем, доведенный до отчаяния, Коковцев решил пешком добираться до дома и даже умудрился каким-то образом перейти две границы. В Румынии он был арестован и отсидел два месяца в бухарестской тюрьме за бродяжничество, покудова не был вызволен из нее российским консулом. Консул же отправил его домой, в Санкт-Петербург.

Обиженный мещанин не стал обивать пороги особняка на Литейном, как не стал и вымаливать у Ольги фон Штайн свои залоговые деньги; прямо с поезда он прямиком отправился в прокуратуру и после недолгих разбирательств был направлен к Писемскому.

Как обрадовался Коковцеву прокурорский! Как жал ему руки, поздравляя с возвращением домой! Как радушно угощал его чаем с мягкими бубликами, поил кофеем и анисовой водочкой! Потому как следствие, которое завел на Ольгу фон Штайн Илья Ильич, шло ни шатко ни валко и всячески тормозилось многочисленными друзьями дома фон Штайн. А тут вдруг такой неожиданный свидетель! Подарок судьбы, ни больше ни меньше. К тому же готовый рассказать все, не опасаясь никаких последствий, поскольку после румынской тюрьмы человек вообще мало чего боится.

Писемский вцепился в него, как клещ, и более уже не отпускал. Появление Коковцева дало новый толчок «Делу мошенницы и аферистки генеральши фон Штайн». Машина правосудия закрутилась поэнергичнее, и пришел день, когда в дом на Литейном проспекте пришли полицейские приставы с прокурорским предписанием на арестование гражданки Ольги Григорьевны фон Штайн. Сопротивление и ругательства генеральши ни к чему не привели, и она в арестантской карете была отправлена в дом предварительного заключения.

Как рвал и метал их превосходительство Клейгельс! Как негодовали друзья дома из сенаторов, членов Государственного совета и депутатов Государственной думы! Какие препоны следствию ставили все они – то попеременно, то хором! И все-таки Илья Ильич, решивший, что «Дело Ольги фон Штайн» есть его дело чести, завершил следствие и довел его до суда. Чего это ему стоило, знает один Всевышний да немногочисленные подчиненные, коих Писемский гонял по делу нещадно днем и ночью. Единственно, чего смог добиться сам обер-прокурор Синода, так это выпустить Ольгу Григорьевну из ДПЗ под поручительское письмо.

Судебные слушания по делу Ольги Григорьевны фон Штайн открылись в половине сентября месяца. В вину ей вменялось более двадцати крупных афер, по совокупности которых генеральша должна была отправиться на поселение в Сибирь как минимум лет на пять-шесть. Открыться-то судебное следствие открылось, а вот закрыться не успело. Потому как сразу же после первого судебного заседания Ольга Григорьевна… исчезла. Куда именно – не знал ни ее муж, ни адвокаты, ни друзья дома. Кроме одного – депутата Государственной думы Генриха Осиповича Миля, как раз и присоветовавшего ей скрыться за границу и изменить свое имя.

Полиция искала Ольгу Григорьевну фон Штайн по всей Европе. Тайно вскрывались все письма от лиц, заинтересованных в побеге генеральши, однако эти акции ни к чему не привели. Равно как и обращения к полициям европейских стран с просьбами помочь в розыске указанной гражданки. Потому как искали Ольгу Григорьевну фон Штайн, урожденную Ольгу Гиршевну Загалевич, а следовало искать Амалию Шульц, немку и несчастную вдову магдебургского пастора.

В Германии Ольга Григорьевна, вернее сказать, Амалия Шульц овладела многими смежными воровскими профессиями. Она стала гостиничной воровкой, маравихершей, фармазоншей и даже скрипушницей, то есть воровкой на вокзалах и пристанях. Словом, как говорят истые мусульмане: «Заставит нужда – и свинью назовешь шурином».

Дважды Ольга попадалась на маравихере, то есть на карманных кражах, но выходила сухой из воды посредством охмурения терпил, то бишь пострадавших. Обворованный господин, подпавший под ее женские чары, отказывался от своих первоначальных показаний и «не узнавал» в Амалии ту мошенницу, что стибрила у него лопатник или часы с брелоком.

Один раз Амалия даже побывала в образе шопенфиллерши, приняв участие в ограблении ювелирного магазина. Приказчик магазина, каковому подельники Амалии проломили башку, тоже не пожелал узнать в ней грабительницу, приняв от нее в знак благодарности за свое молчание полный набор женских ласк, включая новомодный «минэт». Однако, несмотря на удачу, в полицейские списки «оставленных в подозрении» Амалия все же попала, а это значило, что за ней установили негласный надзор. Погастролировав по германским княжествам, Амалия наконец осела в Царстве Польском, в Варшаве, что все-таки было не Россией.

Здесь она довольно удачно провернула несколько посреднических операций, после чего сняла неплохую квартирку в самом центре города, однако нешуточно скучала по большим делам – и, возможно, именно поэтому принимала время от времени приглашения очистить какого-нибудь фраера в его гостиничном нумере, покудова тот крепко спал. Схема эта называлась «Гутен морген» и была отработана еще несколько десятилетий назад небезызвестной Сонькой Золотой Ручкой, о которой и по сию пору ходили легенды.

Последнее предложение относительно «Гутен моргена» она приняла от держателя «Европейской» пана Дворжака…

* * *

Утомленные любовными играми, они спали, когда в комнату под нумером сорок восемь требовательно постучали.

«Кто бы это мог быть?» – подумал Артур, и, как это всегда бывает перед опасностью, у него защемило под ложечкой.

Амалия на стук никак не отреагировала. Она дремала, поскольку была утомлена намного больше маркиза, принимая во внимание то, что любимейшей ее позой в любовных играх была активная позиция сверху. Впрочем, такое господствующее положение было характерно для нее и в воровской профессии.

Часы показывали половину двенадцатого, и время до полудня еще можно было назвать утренним.

Артур поднялся, накинул на себя шлафрок и пошел отпирать дверь. Пока он брел к порогу, стук, повторившись, значительно усилился, что очень не понравилось «графу». Непроизвольно надев на лицо маску безразличия, маркиз открыл дверь, и первое, что увидел, это синюю полицейскую форму. Затем его взгляд поднялся к знакам различия и серебряной медали за выслугу лет. Только потом он перевел взгляд на полноватое лицо с усами, закрученными кверху, пытаясь изобразить неподдельное изумление.

– Вы ко мне, господа полицейские?

– К вам-с, разлюбезный… Я пристав второй полицейской части Жалейко, – представился усач. – А это, – он сделал движение головой назад, – околоточный надзиратель Хамзин.

Артур кивнул и посмотрел в дверной проем. За головой околоточного Хамзина, не спускающего с него взгляда своих серо-голубых глаз, маячила голова пана Дворжака. Его глаз Артур не увидел, они спрятались в тени.

– Цель вашего визита? – спросил Артур, загораживая проход.

– Вы – граф Артур Ламбер из Парижа? – спросил пристав.

– Точно так, – с достоинством ответил Артур.

– И вы же маркиз де Сорсо. Не правда ли?

Жалейко цепко уставился в глаза Артура, надеясь вычитать в них все, что ему надобно. Но глаза «графа» выражали лишь удивление и легкое раздражение, что вполне можно было понять и без всякого криминала: два полицианта врываются в его нумер, где он не один, а с дамой в совершеннейшем неглиже. Если быть точнее, даже без него. Радостного в подобном визите, надлежит признаться, решительно не бог весть сколько.

– Да, это так, – не сразу ответил Артур, стараясь отыскать взглядом Дворжака. Вот ведь, легавых привел, паскудник. Верно, в надежде вернуть свои десять тысяч и не отдавать ему акции Транссибирской магистрали. – А в чем суть, господа?

– Некто маркиз де Сорсо разыскивается имперской полицией за подлог и самозванство. Это, случаем, не вы? – ехидно спросил пристав Жалейко.

– Смею вас уверить, господа, вы ошиблись, – спокойно сообщил Артур. – Я третьего дня приехал из Парижа.

– Что, и документики у вас сохранились? – спросил усатый пристав, тесня Артура необъятной утробой.

– Какие еще документики?

– Проездные билеты, к примеру, – продолжал медленно двигаться внутрь номера Жалейко. – Что вы и правда прибыли из Парижа.

– Нет, документиков у меня таких не сохранилось, – не менее ехидно ответил Артур. – Я приехал сюда как частное лицо, отчет в сей поездке мне держать некому, посему билеты я давно выбросил. Зачем мне их хранить, согласитесь?

Жалейко промолчал.

– Кто там, милый? – спросила из спальни Амалия.

– Да простое недоразумение, дорогая, – успокаивающим тоном ответил Артур и просительно посмотрел на пристава: – Может, вы все-таки позволите мне и моей даме одеться, господин полицейский?

В ответ на просьбу Жалейко решительно отодвинул Артура в глубину комнаты и направился в спальню. Бесцеремонный поступок взбесил «графа» как дворянина и просто как человека. Он бросился назад и снова перегородил дорогу приставу.

– По какому праву вы собираетесь ворваться в спальню к неодетой женщине?! – взорвался Артур, отчасти «для вида», чувствуя, что понемногу переполняется нешуточным возмущением. – И по какому праву вы так бесцеремонно входите в помещение, являющееся в данный момент моим жильем?!

– По праву исполнения закона, – побагровел пристав, меча из глаз молнии. – Вы, господин маркиз, арестованы!

– Я граф Ламбер, французский подданный, – гордо вскинул голову Артур, лихорадочно соображая, как ему поступить в непростой ситуации. – И арестование меня вы сможете произвести только в присутствии представителя консульства Франции. А теперь я прошу вас немедленно покинуть нумер и дать мне и мадемуазель облачиться!

С этими словами Артур скользнул в спальню и быстро повернул ключ замка. Затем выглянул в окно и, убедившись, что там их никто не караулит, повернулся к Амалии.

– Собирайся, быстро! – прошипел он и стал одеваться с такой молниеносной быстротой, будто начались армейские учения или надвигалась настоящая война. Неистовый стук в дверь подхлестнул его, и менее чем через минуту Артур был собран.

– Именем закона, откройте немедленно дверь! – заорал из-за двери пристав.

– Не признаю никакого ареста и не открою без присутствия представителя консульства Французской Республики! – крикнул Артур в ответ и посмотрел на Амалию, которая и не помышляла одеваться. – В чем дело, сударыня?

– Я никуда не пойду, – спокойно ответила она, ежась под одеялом. – Тем более я не собираюсь прыгать из окна. Да и что они мне предъявят? Что я спала с преступником? Так я не знала, что ты преступник. И поддалась на твои уговоры исключительно под воздействием звучных титулов: граф, маркиз… Тем более, – она ухмыльнулась, – что ты, мерзавец эдакий, подпоил меня и воспользовался моим беспомощным состоянием, дабы совершить со мной известные действия…

– Как знаешь.

Он уже ступил на подоконник и поднял раму, затем, подумав, полез в карман, чтобы достать портмоне и поделиться с Амалией деньгами. Но портмоне в брюках не оказалось…

– Деньги, – прорычал он, подлетая к ней.

Она молча протянула ему пузатое портмоне. Делиться с воровкой он уже передумал.

– Благодарю за чудесное утро, – скороговоркой выпалил он и, нагнувшись, пролез под рамой. – Адью.

И спрыгнул.

– Откройте, иначе мы выломаем дверь! – закричал за дверью пристав Жалейко.

– Зачем же ломать, – послышался обиженный голос Дворжака. – Сейчас я принесу ключи.

Через минуту, когда полицейские открыли дверь, Амалия лежала на постели, укрывшись одеялом до подбородка, и с испугом смотрела на ворвавшихся в спальню мужчин. Испуг в ее глазах был искусственным, но никто этого не заметил.

– Где он? – зарычал на нее Жалейко.

– Он вы-вылез в окно, – продолжая разыгрывать испуг, проблеяла невинной овечкой Амалия.

– Ч-черт! – выругался пристав и бросился вон из комнаты. Следом за ним вылетел из спальни надзиратель.

– Где деньги? – тихо спросил Дворжак, когда полицейские ушли.

– Он их забрал, – сказала Амалия и всхлипнула.

– Как забрал? – Челюсть у пана Дворжака отвисла, как будто оторвались веревочки, привязывающие ее к голове. – Куда забрал?

Амалия посмотрела на него, как на чумного:

– С собой, разумеется!

Голова у Дворжака работала медленно, но все же он сообразил, что ежели граф-маркиз сбежал от полицейских, значит, рыльце у него в пушку. А коли у него рыльце в пушку, стало быть, его акции Транссибирской магистрали, оставленные в залог под десять тысяч рублей, вполне могут быть ворованными или, хуже того, и вовсе фальшивыми. И гостиничный владелец, по-бабьи вскрикнув, побежал к себе в кабинет, где у него в сейфе новейшей английской конструкции лежали акции маркиза. Мнимая же пасторская вдовушка, медленно и сладко потянувшись, сунула под постельный матрас руку и достала плотную пачку денег. Полюбовавшись ассигнациями и прикинув, что на них можно будет прикупить и как надолго ей хватит добытой суммы, она принялась медленно одеваться.

Через полчаса, молодая и свежая, она уже выходила из гостиницы, дабы нанять лихача-извозчика и ехать завтракать в лучшую городскую ресторацию. Жизнь, милостивые государи, не такая уж и плохая штука! Ежели, конечно, подходить к ней с умом.