Как-то у них в гостях был синодальный секретарь Клирикин. Он был давним и тайным воздыхателем Ольги и набивался в ее поклонники, которые множились, как кролики. Собственно, они и были кроликами для Ольги, а она для них – удавом. Без дорогого или ценного подарка нечего было и думать о благорасположении генеральши фон Штайн. Помимо подарков, ей доставлял наслаждение сам процесс превращения вроде бы солидных и женатых мужчин в покладистых юношей, томимых желанием и страстью к ней. Завоевать кошелек у таковых было проще простого, и система отъема денег у «кроликов» не отличалась оригинальностью: Ольга Григорьевна под придуманным предлогом просто брала у них деньги взаймы и не возвращала. Некоторым из ухажеров она была должна дважды или даже трижды, и этих трижды обобранных остальные воздыхатели считали счастливчиками, потому что они-то как раз и добивались столь жаждуемого блаженства с генеральшей. Естественно, ни о каком возвращении долгов «осчастливленные» и не заикались, а остальные готовы были дать за наслаждение с ней столько, сколько она запросит. И даже больше.

С Клирикина она запросила семь тысяч. Даже не за возможность обладать собой, а всего-то за надежду. И то весьма расплывчатую. Потому как просьба о деньгах была облачена в витиеватый намек на то, что ей хотелось бы принимать его, господина Клирикина, в бриллиантовой диадеме, на которую ей как раз не хватает семи тысяч рублей. Секретарь намек понял, сбегал домой, или куда там еще, и через небольшое время вернулся с семью тысячами, которые попросил Ольгу принять.

– Отдадите, когда у вас появится таковая возможность, – благородно заявил синодальный секретарь, отказавшись от расписки и передавая ей конверт с деньгами.

Ольга взглянула на него блестящими влагой глазами, и Клирикин потерял дар речи. А когда она благосклонно разрешила ему поцеловать себя, секретарь уже истекал всеми соками. Он был несказанно счастлив.

Ольга лишь только вздохнула: но что это, прости господи, за деньги – пять, семь, ну пускай десять тысяч? Вот если бы пятьдесят, семьдесят или, скажем, сто! Но как их добыть, вот в чем вопрос.

И Ольга стала всерьез думать над этим вопросом. И как часто это случается, решение вдруг пришло к ней неожиданно, будто послало его само Провидение.

Как-то в руки Ольге попалась газета «Биржевые ведомости». От нечего делать она стала листать ее и наткнулась на два объявления. Первое гласило, что известный в обеих столицах Торговый дом «Брауде и сыновья» нуждается в коммерческом директоре с опытом работы не менее двух лет. Оговаривался и залог, который должен был внести принятый на службу претендент, – двадцать пять тысяч рублей серебром. Потому как, по существовавшему неписаному правилу, в коммерческих делах от претендентов при поступлении на ответственные должности требовался залог на предмет их состоятельности и добропорядочности. Ольга тогда еще подумала, что сумма залога весьма неплохая, и перелистнула страницу. На следующей полосе некая Марфа Кирилловна Петрушкина, купчиха, недавно приобретшая имение князей Друцких, нуждалась в опытном управляющем с жалованьем в триста рублей серебром, который, однако, при поступлении на службу в знак добропорядочности обязан был внести залог в размере трехгодового жалованья, то бишь около одиннадцати тысяч рублей. И тут Ольгу Григорьевну буквально осенило. А что, если ей самой выступить нанимательницей служащих для несуществующих фирм, желательно предельно удаленных от Петербурга? Это же какие деньжищи можно насобирать совершенно без затрат, скажем, за месяц! А за полгода? А сколько же будет за год?!

От цифр с многочисленными нулями у женщины перехватило дыхание.

Верно! Ну кто, кто посмеет покуситься на жену заслуженного генерала, да еще со связями при царском дворе, водящего, помимо всего прочего, дружбу с самим Победоносцевым? Эх, если бы ей самой стать со всесильным обер-прокурором накоротке… Кто тогда посмеет пожаловаться на нее и обвинить в присвоении денег? Да никто и никогда!

И Ольга Григорьевна принялась за осуществление первого пункта своего плана: ввести в круг своих друзей и почитателей (лучше поклонников) самых всесильных людей столицы, а стало быть, и всей империи.

О, сколько манипуляций и ухищрений пришлось провести ей с мужем, чтобы добиться от него обещания пригласить Победоносцева на званый ужин! Да еще так пригласить, чтобы бука Константин Петрович, довольно замкнутый в неформальном общении, это приглашение все-таки принял.

И он принял!

Ольга Григорьевна была почти счастлива, когда парадные двери лучшего особняка на Литейном проспекте раскрылись, пропуская худощавую фигурку вершителя судеб. Фамилия у него была звучная. А как звучали его звания и чины! Обер-прокурор Святейшего Синода. Действительный тайный советник – выше только канцлер и сам государь император. Член Комитета министров, член Государственного совета. Сенатор и статс-секретарь! Кавалер орденов Святого Александра Невского и Святого Андрея Первозванного, и прочая, прочая, прочая… Только вот росточком его высокопревосходительство не задался. И скорее походил на старую плешивую макаку, нежели на государственного сановника наивысшего ранга. Хотя подобное обстоятельство совершенно не было решающим и меркло пред всеми чинами и регалиями, которые имел этот небольшой человек.

Ольге он даже понравился: не было обвислых щек, необъятного пуза, чего она в мужчинах терпеть не могла, и в свои почти восемьдесят лет Константин Петрович Победоносцев выглядел от силы на шестьдесят пять. Но более всего он понравился ей своей необъятной властью, которой буквально веяло от его сухонькой фигуры.

Надо признать, что действительный тайный советник был просто очарован молодой хозяйкой. Встречен он был не как государственный деятель, но как старый знакомый, друг семьи и интересный собеседник. Это сразу сняло напряжение, какое обычно случается в первую встречу, и Победоносцев расслабился, так как привык, что по приглашении в какой-либо дом его сразу же начинали о чем-нибудь просить.

Здесь же все было иначе. Генерал, его старый товарищ, больше помалкивал, и течение визита его к фон Штайну взяла в руки Ольга Григорьевна, генеральская супружница.

Она не была навязчивой, живо интересовалась делами Синода, внимательно выслушивала мнение гостя относительно тех или иных государственных проблем и понимающе качала головой.

– А как вы относитесь к карточным играм на деньги? – спрашивала Ольга, заглядывая влажным взором в глаза важного человека. – Мне кажется, их надо запретить. Ведь это так развращает нравы молодежи!

– Совершенно с вами согласен, – одобрительно кивал плешивой головой Победоносцев, с удовольствием глядя на собеседницу. – Только, прошу прощения, азартные карточные игры нами уже запрещены. Правда, во многих домах все же играют, – развел он руками.

– Я думаю, игра, скажем, в подкидного дурака не так уж и страшна… Или раскладывание пасьянса. – Ольга немного помолчала, словно обдумывала новую мысль. – Ведь надо же чем-то заниматься нашим милым старушкам по вечерам.

– И опять я с вами совершенно согласен, – охотно поддакнул ей Константин Петрович, уже очарованный хозяйкой столь гостеприимного и приятного дома. – Мы ведем борьбу только с азартными играми, которые уже принесли и продолжают приносить только вред, а зачастую и горе. Ведь проигрываются огромные деньги, родовые имения и, простите меня, даже… жены.

– Жены? – удивилась Ольга.

– Именно так, – подтвердил Победоносцев. – И это уже совершенно никуда не годится!

– Ах, как вы правы, – Ольга проникновенно посмотрела Константину Петровичу в глаза. – Ведь это совершеннейшее падение нравов. Но, – она потупилась, – все мы в чем-то грешны, поэтому осуждать людей я лично не могу. Еще Мирабо говорил, что осуждающий человеческие пороки не любит людей. А я – люблю.

Последняя фраза настолько тронула старика, что он едва не прослезился. До чего же славная женщина! Как же повезло Федору Карловичу!

Уходил Победоносцев от фон Штайнов умиленный и полностью завороженный хозяйкой. И, конечно, принял приглашение посетить их в следующее воскресенье, потому как у Ольги Григорьевны намечался день ангела. А следом за действительным тайным советником стали бывать в особняке на Литейном и просто тайные советники. И члены Государственного совета. И сенаторы. И сам петербургский градоначальник, генерал от кавалерии Николай Васильевич Клейгельс, сделавшийся одним из самых рьяных почитателей Ольги Григорьевны, а впоследствии и ее защитником. Говаривали, что из-за частых посещений дома фон Штайна, а ежели говорить точнее, генеральши фон Штайн, у бесстрашного некогда рубаки и красавца Клейгельса происходили скандалы с супругой, и будто бы она таскала его за поседевшие бакенбарды, доходящие до груди, и рвала их в клочья. Так или иначе, но первая часть плана генеральши фон Штайн была выполнена: весь Петербург знал, какого масштаба люди бывают в особняке на Литейном и почему.

Пора было переходить ко второй части плана…

* * *

– У вас инфлюэнца? – не скрывая насмешки, спросила Амалия Шульц, то есть Ольга Григорьевна Штайн, и пытливо посмотрела на Дворжака.

Сейчас, со вспотевшими от нахлынувшего желания ладошками и восставшим, судя по оттопыренному заду, естеством, он был в полной ее власти, и из него запросто можно было вить веревки. Что ж, почему бы не пообещать ему то, что потом можно и не исполнить? Ведь не первый же раз. Мужчинам нужно дарить надежду, а там как сложится.

– Нет, – ответил владелец гостиницы и сглотнул. Его помутневший от похоти взор буквально вонзился в едва прикрытую грудь прехорошенькой женщины.

– Вы хотите мне что-то сказать? – сделавшись вдруг серьезной, спросила Ольга. – Впрочем, нет, лучше помолчите. Я догадываюсь сама. – Она улыбнулась и едва слышно добавила: – Милый…

– О-о, – простонал Дворжак и припал к ручке дамы. – Неужели мое счастье возможно?

– В этой жизни возможно все, – менторским тоном ответила фон Штайн и обворожительно улыбнулась.

– Когда же, когда?! – воскликнул Дворжак и предпринял попытку обнять Ольгу.

– Скоро, очень скоро, – увернулась от его объятий Ольга Григорьевна. – Давайте после завершения нашего дела.

– После дела, – повторил за ней Дворжак.

– Именно так, – поставила точку в их торгах Ольга. – Сразу после того, как мы поделим наши денежки, – добавила она. – Пятьдесят на пятьдесят. Вы согласны со мной?

Держатель «Европейской» снова сглотнул и решительно мотнул головой:

– Да.

– Вот и славно, – снова улыбнулась Ольга. – А теперь позвольте, я пройду к себе… Я устала.

Получив ключ от соседней с нумером Артура комнаты, госпожа фон Штайн прошла к себе. Собственно, то, что она замышляла и для чего ее пригласили из Лазенок, где квартировался Гродненский гусарский полк, с командиром которого Ольга крутила бурный роман, принесший ей доход в виде разных ювелирных безделиц тысяч на семь серебром, было не ее изобретением. Прием гостиничных краж, который она намеревалась проделать с графом Ламбером, по-другому маркизом де Сорсо, был придуман Сурочкой Блювштейн, известной в российском воровском мире и многих европейских странах как Сонька Золотая Ручка, и назывался он весьма остроумно: «Гутен морген». Этот прием был прост до гениальности, если хотите, гениален до простоты. Ранним утром элегантная и спокойная воровка проникала в нумер намеченной жертвы и принималась искать деньги и драгоценности. Если жертва просыпалась и начинала недоумевать, Сонька рассыпалась в извинениях и вполне непринужденно делала вид, что ошиблась номером. Иногда она выдавала себя за француженку или немку, иногда за слегка подвыпившую даму полусвета, а дабы вознаградить жертву за причиненное беспокойство, отдавалась ей – в смысле, ему – и осыпала ласками, после чего «клиент» уже и не думал возмущаться или жаловаться гостиничному управляющему.

Уходила Сонька всегда с добычей.

Если же жертва не просыпалась, то наутро обнаруживала себя обчищенной до нитки, и сколь бы она ни ругалась и ни требовала возмещения утраты, ответственность за нее нес один лишь коридорный, с которого, по существу, нечего было и взять. А Сонька тем временем уже катила на лихой троечке по бескрайним российским просторам либо пересекала на поезде границу соседнего европейского государства, чтобы в одном из лучших здешних отелей с блеском проделать аналогичную операцию.

Не без зависти поговаривали, что однажды подобным образом она вынесла из нумера какого-то промышленника или негоцианта сумму в четыреста тысяч франков, на которую трезво мыслящий человек смог бы до скончания века прожить в достатке сам и поднять на ноги своих детей и внуков. Соньке Золотой Ручке с ее непомерными запросами четырехсот тысяч хватило лишь на полтора месяца.

Метод «Гутен морген» нередко использовала и Ольга, особенно ежели ее нанимали для этого специально, дабы «обуть» какого-нибудь знатного богатея, за которого в этот раз и был принят маркиз Артур. Сама же родоначальница метода после знаменитого побега в девяносто первом году из каторжного централа прочно и надолго обосновалась на Сахалине, куда, как известно, по собственной воле ездят крайне редко. После того, как японцам передали Южный Сахалин, а каторжан распределили по другим острогам и каторгам, следы ее неожиданно потерялись. Поговаривали, что ее препроводили на Тобольскую каторгу. Правда, в прошлом годе Ольга видела в одной из дорогих рестораций Берлина весьма похожую на Соньку даму и даже подошла к ней, дабы засвидетельствовать свое почтение, однако узнана не была, испытав небольшой конфуз. Позже, рассказав о своем смущении одному их своих фартовых друзей, Ольга узнала от него, что на каторге Сонька Золотая Ручка провела недолго (от силы месяц!), а все остальное время за нее просидела «сменщица»: сама же великая и непревзойденная царица воров и мошенников нашла способ, чтобы добраться до Америки. А теперь, ходят слухи, «работает» исключительно в Европах…

Ночью Ольге снилась старшая сестра. Располневшая Муся яростно раздувала сапогом самовар и ругалась с отцом насчет варенья – старик в последнее время стал шибко любить сладкое и невероятно обрюзг. И вообще, характер Муси с того времени, как профессор предпочел ей Ольгу, резко изменился в худшую сторону. Сестрица сделалась сварливой и вспыхивала по всякому, даже самому незначительному поводу. Настроение у нее менялось на дню раз по десять. Впрочем, в этом было мало удивительного: характер у старых дев, как известно, не сахар. Плохо им на белом свете. Ущербно и тоскливо. Ибо никому они не нужны, даже самим себе. Эх, что же тут поделаешь…

Стало быть, Муся возилась с самоваром и поглядывала за отцом, чтобы он не добрался до варенья. Иногда она бросала укоризненные и пылающие ненавистью взоры в ее, Ольги, сторону, как бы говоря: э-эх, сестренка, какая же ты все-таки сука. Тебе, мол, хорошо в Парижах своих, а мне здесь, в Стрельне, – хоть удавись с тоски! Когда она в очередной раз зло посмотрела на нее, Ольга решилась ответить ей что-нибудь резкое и… проснулась.

Наручные часики, золотые, с рассыпанными по всему корпусу мелкими бриллиантиками, показывали без четверти четыре – самое время идти на промысел. Жертва в данную минуту спит без задних ног, потому как утренний сон самый сладостный. Не зря многие войны начинаются именно ранним утром. Противник крепко дрыхнет, тут-то самое время нанести ему ощутимый урон, покудова он не очухался. А как очухается, глядишь, половина его войска уже перебита…

Ольга быстро поднялась, оделась так, будто только что пришла с бала или затянувшегося великосветского раута. Мазнула за ушками французским одеколоном, тщательно причесалась, оставив в волосах легкую небрежность, и тихонько вышла из нумера. Мягко, без звука открыла соседнюю дверь ключом, любезно предоставленным ей Дворжаком, и на цыпочках ступила в узкий коридор гостиничного нумера. Подождала, когда глаза привыкнут к предрассветной мгле, и…