Катализатором, который подтолкнул Ирину отвечать себе самой на тот же вопрос, оказался ее преподаватель физкультуры, более известный в студенческих кругах как Атлант. Мастер спорта по десятиборью, он в двадцать семь лет поставил крест на «большом спорте», завершив свою десятилетнюю гонку за капризными секундами и метрами. Его потолком оказалось третье место на первенстве Москвы. Теперь, вот уже третий год, бывший спортсмен вразвалку шел по жизни, приглядываясь, на какую из ее тропинок лучше бы свернуть. А пока старался получить хоть какую-то компенсацию за лучшие годы, потраченные на борьбу за маленький серебристый значок, который к тому же даже носить уже стало совсем немодно.

На данном этапе такой единственной реальной компенсацией для него было повышенное внимание студенток, их здоровое любопытство, желание узнать не из вторых рук, насколько почти двухметровый, отлично сложенный и гибкий мужчина силен в одиннадцатом виде спорта. Точнее, даже не спорта, а искусства. Искусства любви. Той самой любви, которая настойчиво и стабильно будоражит поголовно и коммунистов, и беспартийных. Особенно молодых.

Атлант не был азартным обольстителем. Просто любознательным и… безотказным мужчиной. Так сложилось, что время от времени его очередная, но на данный момент уже бывшая (или почти бывшая) подруга приводила новую. В легкой атлетике это называется эстафетой.

Был он немногословен, вел себя тактично, своими победами не хвастался. Знакомство, которому предстояло стать близким, он начинал с упреждающего вопроса (он же исполнял и функцию ответа):

– Так что нас влечет друг к другу? Правильно, радость моя, физиология. А тех, кого волнует психология, милости просим, но не на нашу кафедру.

Первый год Ирина, несмотря на почти постоянное отсутствие мужа, не поддавалась соблазнам. Сказать, что это давалась ей легко, будет искажением истины.

Через месяц после возвращения из Сочи она пошла к своим однокурсницам в общежитие. С первого курса они вместе писали курсовые, готовились к экзаменам и зачетам.

От «теоретической фонетики» будущие переводчицы непроизвольно перешли к более актуальной для их возраста учебной дисциплине – практической сексологии. В частности, к сложности сочетания приятного и безопасного. В качестве позитивного примера преодоления этого противоречия прозвучала свежая информация об Атланте.

Ирина слушала откровения однокурсницы и чувствовала, как ее переполняет нестерпимое искушение. Моральные тормоза, здравые и не очень здравые соображения, размышления, логика – все это в считанные минуты улетучивалось со свистом, уступая место одному – желанию.

С трудом дождавшись окончания их научно-практической конференции, Ирина обратилась к рассказчице:

– Ленка, ты меня до автобуса проводишь?

Едва они вышли из общежития, Ирина остановилась:

– Только без вопросов. Я его хочу!

Ленка прикинулась дурочкой:

– Ты хорошо подумала?

– Это уже вопрос.

– Тогда подожди в сторонке, у газетной витрины. Он живет в этом подъезде, – она показала на дверь с табличкой «Общежитие преподавателей и аспирантов». – Минут через десять вернусь.

– Так сразу?

– Если сойдется, то и сразу.

Ирина почувствовала, что стала трезветь. В голове вяло зашевелились какие-то предупреждающие мысли.

– Пошли вон, – сказала она им вслух, – и будь что будет!

Не раз, бывая на «сборных» концертах, Ирина сталкивалась с эффектом «фона». Выступает солист, у которого, как пишут врачи, все N – «в пределах нормы». Не фальшивит, приятный тембр голоса, правильные черты лица, сносная фигура. Пока его слушаешь, даже получаешь удовольствие. Но вот его сменяет другой исполнитель. И на его фоне первый сразу линяет, о нем моментально забываешь, и сама мысль слушать его впредь вызывает у тебя неприятие.

В искусстве любви Атлант оказался тем самым маэстро, которого хотелось слушать и слушать…

Родители Ирины в оценке ее развода оказались единодушны. Блажь, конечно, но куда деваться? Своя же дура, которой снова придется устраивать личную жизнь.

Через КЭЧ^[22] отец удачно разменял их трехкомнатную квартиру на «двушку» и однокомнатную. В «однушке», на прикроватной тумбочке и стоял телефон, номер которого вчера получил Юра Брюллов.

Когда вчера же, поздно вечером, он набрал этот номер, телефон не стал капризничать и после второго же гудка отозвался голосом Ирины.

Договорились, что завтра после работы они встретятся в вестибюле Госплана.

Далее все происходило в соответствии с ГОСТом: встреча – ресторан – прогулка – сопровождение дамы до дома – легкая заминка перед дверью.

– Пригласишь, или как? – полюбопытствовал Брюллов.

– Придется пригласить. Вряд ли кто еще тебя обогреет в этом холодном городе. А я гуманная.

Лексикон Ирины с пионерских лет был приправлен острыми специями. Но ее баночка с названием «отношения полов» долго пылилась на полочке невостребованной. Дело было не только в стыдливости или в неловкости. Что болтать о том, чего не попробовала на вкус.

А потом понеслось! Боевой опыт замужества и развода оказался подкрепленным вражеской идеологией. В большинстве вузов иностранным языкам учили как бы по английским или немецким «Московским новостям». Но в ее знаменитом на всю страну инязе имени Тореза в руки переводчиков попадали практически все издания мирового масштаба. В них, кроме всего прочего, обсуждались жгучие проблемы сексуальной революции. И это было здорово!

Чего только стоила выловленная из продажной буржуазной прессы ссылка на Фрейда, сообщившая любознательной студентке, что «половое влечение не только существует, все остальное просто несущественно». Ввернула ее к месту, и вместо примитивного «разврата» имеешь авангардную идеологию.

Бойкий язычок Ирины ощутимо деформировал ее репутацию. Не только в сторону негатива. Если приглядеться, то оценка ее безнравственности была явно завышена. У Ирины никогда не было больше одного «бойфренда». Когда мимоходом она сообщила об этом Юре, он полюбопытствовал:

– Это случайность или предел физических возможностей?

– Это принцип, молодой человек! Нас еще в школе учили: электрические соединения могут быть либо последовательные, либо параллельные.

– И что?

– Да то, что у меня пунктик. Органически не переношу параллельные связи.

– А последовательные?

– Они не так аморальны. Что-то промежуточное между супружеской верностью и бл…вом. Я чувствую, что этот термин в моем исполнении тебя коробит, но, извини, полноценного благозвучного синонима не обнаружила.

Один раз избыточная разговорчивость сослужила Ирине добрую службу. Перед пятым курсом вновь назначенный в институт молодой и рьяный куратор КГБ не только положил на нее глаз как на объект потенциальной вербовки, но и проинформировал об этом своего шефа.

Через пару недель он вынужден был признаться, что погорячился:

– Умна и привлекательна, но распутна и патологически болтлива. Если первое не противоречит успешному решению оперативных задач, то второе полностью обесценивает ее как «источник».

Инстинкт самосохранения подсказал Ирине еще один принцип в личных отношениях. В народной гуще принцип звучал круче, но здесь, пожалуй, мы обойдемся его подретушированным вариантом. Принцип гласил: «Не гуляй, где живешь». «Где» – по месту работы. Если бы не он, то вряд ли представитель Камского обкома сподобился бы угодить в горячие объятия Ирины Вороновой.

В том, что Юра воспринял новое знакомство как типовое «культурное сопровождение» ответственной командировки, ничего удивительного не было. Кратчайший путь во времени и пространстве от госплановского лифта до постели в «однушке» не оставлял другим версиям никакой надежды. Но с реактивной скоростью пролетели две недели, отпущенные ему руководством «на все про все», и Юра почувствовал, что он настолько привязался к этой гремучей смеси обаяния, энергии и цинизма, что не в силах сказать ей традиционное «прощай».

Грех не отметить, что в этот отрезок времени немалую долю своей неуемной энергии Ирина использовала в интересах народного хозяйства Камской области. Без ее помощи Брюллов вряд ли получил бы нужные визы и в половине инстанций, друг за другом возникающих перед ним, словно барьеры и ямы в стипль-чезе^[23]. Благодаря ее подсказкам, звонкам секретарям и помощникам, он сделал все, что только было под силу скромному саперу. Путь для тяжелых танков был расчищен…

Среди немалого числа достоинств Атаманова были два, которые особенно ценили «птенцы гнезда Петровича». Он всегда замечал хорошо выполненную работу и не забывал ее отметить. От краткого – «высший пилотаж!», до солидной премии или перемещения на более высокую ступеньку карьерной лестницы.

Остался он верным себе и на этот раз. Когда Брюллов, завершая доклад о результатах командировки в Москву, захлопнул папочку документов с бесценными визами, Атаманов потянул ее к себе:

– Махнемся не глядя!

Он достал из ящика письменного стола лист бумаги и подал Брюллову.

– Пока ты сражался, Никифорова перевели начальником депо. Я на всякий случай это местечко для тебя придержал. А то слишком долго ты в «девках» засиделся. Должность заместителя главного инженера УМЦ по новой технике вас устроит, Юрий Владимирович?

Через пару недель два тяжелых танка, предназначенных для взлома последних укреплений обороны противника, выдвинулись в Москву. Первым «танком» был секретарь Камского обкома по промышленности, вторым – заместитель начальника дороги. От мелких неприятностей их прикрывали пехота и саперы в лице Атаманова и Брюллова.

Атаманов по своему чину на роль ударной бронетанковой единицы не тянул, но для получения одной, пожалуй, самой трудной визы он оказался незаменимым.

В МПС за решение вопроса о двойном подчинении Камского УМЦ отвечал заместитель министра, имя-отчество которого было Вячеслав Вячеславович. Тот самый непосредственный начальник Николая Атаманова еще по Забайкалью и Камску. По телефону все эти годы Атаманов общался с Вячеславом Вячеславовичем не реже, чем раз в два месяца. А вживую за эти пять лет им удалось встретиться всего два раза.

Заместитель начальника дороги, ставя Атаманову задачу, на всякий случай спросил:

– Может, для поддержки штанов мы с Романычем, – он кивнул в сторону секретаря обкома, – тебя прикроем с воздуха? Решай.

– Спасибо. Но тогда разговаривать он будет не со мной, а с вами. Согласно субординации.

При этом Атаманов не стал уточнять, что время для встречи заместитель министра ему уже назначил. Ровно в 20.15. И место тоже. У себя дома.

Неудивительно, что встреча наставника и ученика прошла по-домашнему. Да и содержимое стола, подтверждавшее, что до полной победы коммунизма осталось всего ничего, этому весьма способствовало.

Для начала Глафира Филипповна учинила Атаманову допрос с пристрастием:

– Как управляется с домом Нина? Как растут погодки Мишка и Настя?

Потом по-матерински похвалила, что не стали тянуть с детишками, покритиковала его за намечающийся начальственный животик. И, наконец, милостиво разрешила:

– Больше я вам не мешаю. Можете о работе. Только закусывайте.

Атаманов воспоминания отложил на десерт, а начал с проблемы УМЦ. Вячеслав Вячеславович слушал с интересом. Строительство УМЦ начинал еще он, а вот как дело повернулось, это было для него в новинку.

– Коля, твоя инициатива (а она твоя – ты обкомом мне мозги не пудри) интересная, но рискованная. Мы друг с другом всегда были откровенными. Скажи мне как на духу: для чего тебе этот геморрой? Для карьеры? Для выгоды? Для самолюбия?

– Если отвечать коротко, то именно вам, Вячеслав Вячеславович, мне ответить довольно просто. Какой у вас самый суровый упрек провинившимся? Напоминаю: «опять наперекосяк?». Не лежит у меня душа, чтобы такая красота, как УМЦ, наперекосяк использовалась. Это главное. Ну и все остальное тоже присутствует. И честолюбие, и выгода. Мы же через кооперацию по новой технике в главные оборонные программы попадаем. А там и деньги, и фонды…

– И ордена?

– И ордена не повредят.

– Ты прав, Коля. Затея эта перспективная, но очень рискованная. Надо ли нашему брату рисковать? Отвечаю. Необходимо. Но через раз. Когда тяжеловесный состав берет подъем, у машиниста выбора нет: выжимай все, что у тебя есть, рискуй. Но когда идешь по ровному участку, рисковать очертя голову ни к чему. Так и в карьере. Забрался повыше – лишний раз не выпендривайся. Поводов свернуть шею и без этого хватит. Не согласен? Ладно, Коля, не заводись. Это я тебя провоцирую. Не знаю как ордена, а уважения дело, которое ты пробиваешь, заслуживает. И поддержки. А вопросы, которые я тебе задавал – это репетиция. Не исключено, что когда я вашу челобитную согласую, их будут задавать и мне. Вы своим УМЦ наступили мне на старую мозоль. Я сейчас с капиталистами часто общаюсь. И что меня у них удивляет, а у нас огорчает. Если в сделке, в проекте они учуяли даже слабый запашок выгоды, то стаей, не жалея живота своего, начинают за нее сражаться. А нам жирный кусок в рот суют, а мы морду воротим. А если и проявляем интерес, то «в порядке исключения». Как ты, например. Что касается УМЦ, то будь моя воля, я его вообще бы из нашего железнодорожного ведомства вывел. Задаром отдал. Но до такой лихости я еще не созрел. Неправильно поймут. Грех мне, заместителю союзного министра, это говорить, но что-то важное в нашей плановой системе не срабатывает, какие-то колесики крутятся не в ту сторону. Бумаги с собой? Давай подпишу. Утром зайди к помощнику, чтобы присвоить номер и поставить печать. А теперь о приятном. В прошлом году много беленьких нарезали? Ты помнишь, каким я заядлым грибником был? А на Кавказе да в Москве не получается. Бедствую!

– Совсем вы плохо обо мне думаете, Вячеслав Вячеславович! Пойдемте, вручу пакетик сушеных. Из одних шляпок!

Как и положено в приличных домах, Брюллов познакомил свое руководство со специалистами Госплана, к которым он навел мосты во время первой командировки. Закрепили знакомство душевным ужином в «Национале». Ирину в число соавторов победы он не включил. Береженого, как известно, Бог бережет.

В пятницу отцы-командиры отпустили Юру домой, куда он не так уж и рвался. Распрощавшись со старшими товарищами, он направился к Ирине.

Но, несмотря ни на что, в своем камском кабинете он появился как штык. В понедельник, ровно в восемь. Хотя удалось это только благодаря ночному воскресному авиарейсу. Пропавший бесплатный железнодорожный билет и расходы на самолет Брюллов мысленно списал на статью «положительные эмоции».