«И кто когда подумает такое…»

 
И кто когда подумает такое
такое о тебе с тобой
твое лицо в шагаловском левкое
в сирени дело тело и любовь
 
 
а я уже свистящий ветр любви
а я уже и я уже кусками
ком лебедей над озером повис
и клювы выдавлены красными сосками
 
 
и где беда в которую вместить
два одинаковых соседних дома
двух мальчиков в парадном стыд
двух девочек обнявшихся в истоме.
 

«Восстание невидимого неба…»

 
Восстание невидимого неба
невидимой земли испуг
вокруг пролитой на пол нефти
разноцветений и излук
 
 
укрой меня зеленым одеялом
и солнце рыжее из рыжего металла
перекореженное черточками ржи
поставь на столике как мутное зерцало
сядь руки положи и жди.
 

«Не дай мне Бог сухого безразличья…»

 
Не дай мне Бог сухого безразличья
к сим знаменам, к сей вечности людской
я по волне морской калечась плача клича
я по волне морской
иду. я по волне морской
 
 
и вот но где и вот
я загнан невесом
полубормочащий полумолчащий идиот
представший пред своим концом
 
 
как будто небывалое сбылось
как будто бы я Божий странник
колеблемый от всех огней кострами
и на сердце как будто бы не злость
 
 
но одному с любовью мне не вынести
не ведаю не ведаю людской
и самой малой милостыни
я по волне морской
иду. я по волне морской.
 

«Как мореплаватель уклончиво и туго…»

 
Как мореплаватель уклончиво и туго
свой путь проводит сразу по воде
под парусом не слишком чтоб упругим
но бьющимся и рвущимся к беде
 
 
так поэтических забав ответчик
на легких на воздушных буерах
переворачивается, калечась
в зияющих глаголов страх
 
 
и круговое смертное паренье
раскладывается в мозаику свечений
врезается в разрушенные скалы
и обращается летящих стрел началом
 
 
сообразуясь с невообразимым
лепечут листья и летят летят
и лепят войлоки младенческие клятв
и озерцо пролитого бензина.
 

«Нет в этот ад я не пойду. не трогай…»

 
Нет в этот ад я не пойду. не трогай
мой локоть. не зови
играй в дуду мне дальнюю дорогу
коловращение любви
 
 
я возвращаюсь в материнскую утробу
в ту маяту рождения на свет
когда как странник на озерных тропах
я сам себе еще казался тропом
 
 
немыслимых возможных бед
куда как пешеход желанный
стремится мечется струится
и вот его уже сопровождают птицы
и мучимые гоном лани.
 

«…Вот песьи головы задравшись в темноту…»

 
…Вот песьи головы задравшись в темноту
у Рима вымолив в честь предков доброту
потом склоняются над вами
я не люблю собак собаководов
ручьи курлычат мимо про кого-то
печальными пчелиными словами
но сотворяется застава из коряг
искореняются обычаи и встречи
и песьи головы из всех земных наречий
пчелиный шум искоренят.
 

«…Но боль свою не затаи от мира…»

 
…Но боль свою не затаи от мира,
не слушайся горланящих ткачей
и, сокрушая марево кумира,
не будь ничей,
но к Истинному Богу
ладью свою сооружай в дорогу
и двигай, двигай понемногу…
 

«Надо ли буйствовать маленький нежный Давид…»

И.Л. Медовому

дактили

1.

 
Надо ли буйствовать маленький нежный Давид
щит твой как знамя
над нами
звенит
 
 
Да. Но задавлен звенящим щитом
долго ль не знать мне
где знамя
и дом
 
 
где же мой кров
и зачем моя кровь
пролита
где мой народ
и зачем над народом
плита
 
 
Надо ли буйствовать маленький нежный Давид
что же мне делать когда по гробам я забит
 
 
Будто бы горб
надо мною любовь
от сих и до сих
спрятана в тяжкий одышкой страдающий стих
 
 
По вечерам будто черного хлеба ломоть
мне отпускают любовь мою где-нибудь
хилым червем моя прободаема грудь
время меня вам ломать холостить и молоть
 
 
Будто не я, а внук золотой Соломон
будто солому оставьте же нас поутру
там под обрывом – ненужную кожуру
что вам с обрезанных псов: я и внук Соломон,
время для вас, близится время времен.
 
 
Надо ли буйствовать маленький нежный Давид
где ж мое знамя
где щит мой? – над вами?
Он в небе прибит
 
 
Не научусь я давить виноград и любовь свою
                                                      ждать вечерами
и ремесло не взойдет надо мною кострами
 
 
Только ли ад
там где град
градом битый
где ж кто-нибудь
остужающий грудь
червяками изрытую
черный венец без конца
Соломон! Где обломки венца
золотого венца
царь Давида?
 

«Солнце, вращайся от боли, стыда…»

2.

 
Солнце, вращайся от боли, стыда
и доверчивых маленьких рук
маленький круг
в предвечерних часах отвертеться не может
голову сложит
маленький круг
не оставив следа
где же твои облака и беседы синего неба помощник
 
 
я в одеяло укутан лежу
что ж уезжаешь планет-деревень помещик
что ж уезжаешь в весенние ночи в звездный свой
Петербург
маленький круг
синего холода бросив межу
где к нам от звезд протянулись хрустальные мечики
 

«Ищи, ищи дурного единообразья в самых причудливых снах…»

3.

 
Ищи, ищи дурного единообразья в самых причудливых снах
в самых коверканных лицах
там где гроза – тебе надлежит поселиться
там – где леченье: съедающий страх
 
 
Крошечный Нюрнберг в мягкой ладони уместится
и суматоха
так крохотно
все перемелет
озолотит и объявит и явит и свеет
зерна известий
грошевые мягкие зерна известий
 
 
ты ж как ищейка за стройным дурным одиначьем
то одиночество видь что на части распалось
и развязалось и въелось и пало в усталость
и та усталость сожгла его ночи и речи и части.
 

«Что же ты скажешь астролог…»

 
Что же ты скажешь астролог
Битва ль меня ожидает
где же набат поутру
холод на росном юру
порох просыпленный с полок
плащ мой намок и набряк
сиверко в горах у прях
стает – как руку протянет
мечик о мечик бряцает
славной туманностью ив зеленя
всё расползаются в доскрипу блёсткой картине
где же астролог в пространство прокинешь меня
там мужику – пахотина
а рыбаку – путина
станет – как руку протянет
 

Афина

 
Чудесный акушер, кузнец хромой
ну что ты сделал, что ты сделал
ты одарил меня надзвездной немотой
запорошил глаза мне снегом белым
 
 
сквозь бормотание мое провел живую нить
чудовища под блещущей эгидой
с неженской грудью с женскою обидой
и ни обнять ее ни заменить
 
 
не оболгать на площади в квартире
не выслужиться знаньем иль числом
но с жестким сердцем двигая веслом
все по миру идти все в этом мире.
 

«Лёгок налёт откровенья…»

 
Лёгок налёт откровенья
лёгок стакан у разлуки
дивною славой овеян
полк напрягающий луки
 
 
руки сующий в Каялу
жрущий орущий летящий
нас претворивший для вящей
славы земного металла
 
 
Желтые очи набрякли
руки по локоть усохли
так ли или не так ли
плакали мокли и дохли.
 

«Я жил. спеши и ты…»

 
Я жил. спеши и ты
связать себя чугунным даром
и над Фаросом на Байдарах
руками небо закрутить
 
 
среди очерченных пустот
и синеватого разбоя
оно вихляя над тобою
свой круг осенний повернет.
 

«Пусть там мы встретимся где небо белой грудью…»

 
1. Пусть там мы встретимся где небо белой грудью
на горах льет тумана молоко
где сердцу дышится легко
где влажной нежностью опутаные люди
 
 
так не спешат, как будто им не вечность
а шаг и шаг и два и – бесконечность.
 
 
2. Я на груди у Бога. Море дышит
а губы воздухом пронзенны, солоны
и море-демиург в сердцах у смертных пишет
что в небо и в тебя мы смертно влюблены
 
 
и смущены мы были в одночасье
как будто трепетное близилось к нам счастье.
 
 
3. Погибельных своих достоинств
павлинье смятое перо
несу за стойку за бюро
как будто гном благопристойный
 
 
а тут и пальцев пять и столько же догадок
движений чувств и как назвать их надо
 
 
4. Все тянется все очаровано крылато
все вносит в даль и вот зачем их пять
и я опять не знаю как назвать
все чем мы здесь безудержно богаты
 
 
что в наших душах превратилось в шаг
что в горний шум окутала душа
 
 
5. Укутаны среди людских угодий
мы в нашем сердце так безудержно крылаты
какою силой стали мы богаты
в какой ладони дышат наши годы
 
 
кто нам ответит в этой влажной смуте
и ведом ли ответ какой-нибудь минуте.
 

«Мне мыть посуду за собой…»

 
Мне мыть посуду за собой
тебе зачитываться Белым
и падать ягодой незрелой
обиженою злой судьбой
 
 
Что ж оттого что за столом
мы ласково глядим друг в друга
ведь невеселая подруга
твердит-твердит: пора на слом
 
 
Какими чудесами здесь
мы оказались и – так близко.
Итаки нет? Итака есть?
И что за честь
прибиться к берегам где сиверко и слизко
 
 
Но вот ведь путь – нальем в стаканы чай
поговорим о дебрях очевидца
и как дороженьке не виться
ты старшая сестра встречай
 

«Такая малая комната, прибранная наскоро…»

 
Такая малая комната, прибранная наскоро
на стенках светлых холода печать
лечь и мечтать – вот путь по рекам в Басру
разноязычные матросы, суета
 
 
Над головой все беготня пустая
вот одиноко выйти. На ветру
холодная душа растает и устанет
на три ключа держать свою нору
 
 
Я растворяюсь в воздухе и сини. Мне надо
из-под низкого неба на суда
по рекам вниз до Басры из Багдада
идущие. Туда.
 

«Мне хорошо. Как густо день заполнен…»

 
Мне хорошо. Как густо день заполнен
бездельем и тоской
покой
качает будто волны
 
 
Я одинок. Не я умру, не я
мне новое так одиноко снится
змея линяя и маня
клубками пестрыми ложится
 
 
вот вдаль я за тот утес простерт
и вот я в порошок растерт
и рукава в муке от булок белы.
 

«Не я не я сгубил этот день это утро…»

 
Не я не я сгубил этот день это утро
то солнце спалило цветы так гневно и мудро
то солнце палящее только не я не я
 
 
схвати мои руки оставь мои руки – уйди
крути этот шар этот круг без меня
 
 
ремней и стремян достаточно в мире – лети
то лошади мчатся беспутные – только не я не я