Евгений Рудашевский
Горит камыш

худож. Вольга Пранкевич

© Рудашевский Е. В., текст, 2025

© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2025

* * *

 
Времыши-камыши
На озера береге,
Где каменья временем,
Где время каменьем.
 

Велимир Хлебников

Весь же точный смысл жизни и всемирная круглая радость

должны томиться в груди роющего землю.

Андрей Платонов

Глава первая. Головоломка с чёрным пятном

– Хорошо бы неглубоко. – Малой повернулся к Андрею. – У меня руки болят.

– Копай. – Андрей протянул младшему брату лопату.

– Думаешь, надо глубоко? – Малой воткнул лопату в сухую дернину и, сделав плачущее лицо, повторил: – У меня руки болят.

Андрей с опаской посмотрел на двух сидящих у подъезда толстух. Не забыл вчерашнюю новость про школьников, которые шли по Железнодорожному району с музыкальной колонкой. Музыка гремела, и они наверняка огрызались на замечания и всё же просто шли, никого не трогали, а за вдовьим фондом была гулянка, и оттуда выскочил землекоп с наградным кайлом. Он набросился на школьников, и трое слегли в больницу с перебитыми ногами. Землекопа тогда успокоили друзья. Он ещё часа полтора веселился на гулянке, пока его не забрали. Могли бы забрать раньше, но участковый не захотел попасть под кайло и спрятался за трансформаторной будкой.

Следы крови и раздолбанную колонку показали в новостях. Трансформаторную будку тоже показали. Участкового за ней уже не было, зато толпились местные. Покачивая головой, дохленький старичок говорил, что землекоп с кайлом вообще-то неплохой парень, раньше на людей не бросался, и его можно понять, ведь музыка гремела, и ладно бы хорошая, а гремела паскудная, колонку хотелось раздолбать многим, но духу хватило только у землекопа, и тут он молодец, но калечить школьникам ноги – это, конечно, зря.

Андрей догадывался, что старые толстухи – не то чтобы старые, но толстухи, – вряд ли полезут драться, однако забава детей, вышагивающих по двору с садовой лопатой, им явно не понравилась.

– Нельзя же так, когда там люди! – сказала одна.

– Нельзя! – согласилась вторая. – Там люди, а они!..

– Вот да.

– И чем они занимаются?

– Да какая разница, если столько горя!

– Им бы всё шуточки. Копать – дело серьёзное.

– Серьёзное!

Малой напоминал о себе редкими всхлипами, но лопату не выпускал. Ждал, что брат на него посмотрит, и готовился притворно заплакать. Брат смотреть отказывался, и плакать не было смысла, к тому же руки в действительности болели несильно. Вот в лагере «Юный землекоп» они бы отваливались от боли, и плакать никто бы не разрешил. Андрей рассказывал, что там за всхлипы дают подзатыльник, а если не успел вовремя раскопать яму на нужную глубину, тебя оставляют в ней ночевать, и сиди по пояс в грязюке – сам виноват, что руки кривые. Только Андрей в «Юном землекопе» не был, Малой ему не верил и продолжал мечтать о поездке в лагерь. Может, следующим летом получится. После лагеря он весь двор перекопает, как Андрею не снилось, и ничуточки не устанет.

– Мы точно? – спросил Малой. – Уже четыре раза мимо.

– Ориентиры совпали, – отозвался Андрей.

– Они и раньше совпали. И почему опять я? Давай ещё раз проверим.

– Проверили. Копай.

К толстухам прислушалась женщина из окна на втором этаже. В домашнем халате и с бигудями, она навалилась на подоконник, и Андрей узнал тётю одноклассника, с которым никогда особо не дружил, хотя пару раз бегал на пустырь за хлебозаводом. Тётя одноклассника неожиданно начала ругаться с толстухами, доказывая, что дети очень даже правильно поступают, что занимаются ерундой, летом им и заняться больше нечем, а то, что вокруг столько чужого горя, – не повод одеваться в глухой траур, ведь чужого горя всегда с избытком.

– Мы живём, чтобы детям было хорошо! – крикнула тётя одноклассника.

Её лицо скривилось, побагровело, а ещё она так высунулась из окна, что Андрей разглядел её пухлую грудь. Затаив дыхание, ждал, что полы халата разойдутся и грудь выползет целиком, ну или наполовину, но халат держался крепко, и Андрей разочарованно вздохнул.

– Ты чего? – спросил Малой.

– Надо уходить.

– Почему?! Я глубоко! – Малой по локоть засунул руку в яму и подогнул кисть, чтобы рука вошла чуть глубже.

– Потом ещё выкопаешь. Идём.

– Куда?

– По ориентирам.

– Мы уже пять раз ходили!

Женщины продолжали ругаться, и Андрей, забрав лопату, повёл брата к кустам. Знал, что у одной толстухи из забоя вернулся сын. Не хватало, чтобы тот выскочил во двор и принялся размахивать наградным кайлом, если у него есть наградное кайло, или чем-нибудь не менее грозным вроде пневматической лопаты или отбойного молотка. Добравшись до кустов, Андрей соврал Малому, что у тёти одноклассника от злости разошёлся халат и на подоконник вывалилась её гигантская грудь.

– Настоящие дойки! – восхитился Андрей.

Малой перестал жаловаться. Обернулся в надежде что-нибудь увидеть. Ничего не увидел, потому что Андрей затащил его в кусты. Малой решил, что брат всё выдумал, однако представил, как расскажет друзьям про дойки, и заискивающе попросил описать их поподробнее. Андрей, усмехнувшись, ответил, что Малой слишком мал для подробностей, и дёрнул его дальше, к дороге. Напоследок они услышали, как со второго этажа доносится срывающийся голос:

– Мы живём для детей!

Тётя одноклассника не сразу заметила, что братья убежали, а когда заметила, расстроилась. Хотела бы догнать, обнять, заодно угостить чем-нибудь сладким. Своих детей у неё не было. Обнимать и угощать она могла только чужих. Прокричала толстухам, что те хуже любой заразы, после чего захлопнула окно и задёрнула шторы. Отчасти из-за таких мегер тётя одноклассника и сделала аборт, хотя в первую очередь, конечно, из-за страха, что однажды придётся с прилюдными слезами хоронить ребёнка, как хоронили большинство матерей в Сугаклееве. После аборта она полюбила чужих детей, особенно племянника, и теперь обхаживала его не хуже родной матери.

Задрав головы, толстухи молча смотрели в окно на втором этаже. Им казалось, что из-за штор кто-то выглядывает. Они ждали, что тётя одноклассника опять откроет окно, и готовились встретить её новым потоком ругани. Возможно, из-за штор в самом деле кто-то выглядывал, но окно осталось закрытым, и одна толстуха, опустив голову, жалобно протянула:

– Нельзя же вот так, когда там люди?

– Нельзя, – согласилась вторая. Она отказывалась опустить голову, потом тоже сдалась и повторила: – Нельзя.

Когда толстухи ушли, двор опустел. Лишь возле переполненных мусорных баков копошились тощие кошки да по деревянным головам Кощея, Бабы-яги, Змея Горыныча и каких-то ещё уродливых истуканов прыгали ворóны. По стенам пятиэтажек ползли тени от хлипких облаков. На балконах покачивалось вывешенное для просушки бельё. От моста доносился грохот металлических пластин на деформационных швах, отмечающий появление любого транспорта, и особенно громко – грузового, громыхающего так, будто там не грузовик проезжает, а забивают сваи.

По асфальтовой дорожке на велосипеде проскочил курьер. Из кустов за ним наблюдал Андрей. Подождав, пока курьер метнётся в подъезд и обратно, сверится с телефоном и, отправившись по следующему заказу, скроется за поворотом, Андрей вытянул за собой брата. Они в шестой раз проделали путь от моста. Ориентиры вновь привели во двор. Напуганные их появлением, кошки юркнули за мусорные баки. Вороны, напротив, с интересом уставились на братьев.

– Твоя очередь, – проскулил Малой. – У меня руки болят.

– Теперь не ошибёмся.

– Почему?

– Видишь, где у песочницы отбили борт?

– Вижу.

– Вот от него и надо считать. Только ногами не размахивай. Шагай пяткой к носку. – Андрей сунул Малому лопату.

– Хорошо бы неглубоко…

Глубоко копать не пришлось. Пока Андрей пересчитывал шаги от песочницы и вслух повторял ориентиры, Малой почувствовал, как лопата уткнулась во что-то твёрдое на глубине, едва ли превышающей длину металлического полотна лопаты. Позабыв усталость, Малой несколько раз копнул по сторонам от нащупанного предмета, затем повалился на колени и попробовал разгрести землю руками. Твёрдая и колючая из-за мелких камней, она поддавалась плохо, и Малой ещё повозился, прежде чем разглядел спрятанную под целлофан деревяшку.

– Я сам. – Малой загородил яму.

Развеселившись, Андрей взял лопату и притворился, что хочет копнуть.

– Сам! – Малой повалился на яму животом.

Андрей позволил брату самостоятельно вытащить увесистую шкатулку. Малой смахнул земляную крошку, стянул уже отчасти порванную целлофановую обёртку. Не увидел ни замка, ни защёлки, ни ручки. По краю шкатулки были в ряд приклеены четыре кубика, от которых через всю крышку тянулось чёрное пятно с зубчатым очертанием, сбоку ещё обнаружилось подобие кнопки, и Андрей понял, что ориентиры привели к настоящей головоломке.

Ломать голову Малой поленился. Предпочёл бы сломать шкатулку, но, добротно слаженная, она легко выдержала напористые попытки добраться до её содержимого. Прорычав от недовольства, Малой перестал суетиться и осмотрел головоломку с полагающимся вниманием. Выяснил, что кубики не приклеены, да и были вовсе не кубиками, а подвижными стержнями квадратного сечения. Они с различимым щелчком выходили из крышки, если за них потянуть, – правда, выходили не целиком – и, если надавить, с таким же щелчком уходили вглубь, оставляя на поверхности сантиметровые «кубики», то есть свои верхушки.

– И как? – Малой вытягивал и заталкивал с виду одинаковые стержни.

Андрей готовился забрать шкатулку прежде, чем брат сломает какой-нибудь стержень, но краем глаза зацепился за тёмную фигуру у подъезда. Незнакомец лишь сейчас обратил на себя внимание, словно и не прошёл вдоль дома, а просто выделился из тени под балконом первого этажа. На нём был чёрный землекопный костюм. В ногах стоял скособоченный чёрный рюкзак. Лицо, шея и кисти рук, пропитанные пылью, тоже чернели, под тёмной панамой угадывалась чёрная пакля слипшихся волос, и только белки́ немигающих глаз светились сахарной белизной да в губах держалась неподкуренная белая сигарета.

Андрей, шагнув, загородил Малого. Подумал, что видит сына толстухи, явившегося на ругань и теперь помышляющего наброситься на них с кулаками, ну или с кайлом, затем тяжело выдохнул и кинулся к подъезду. Малой озадаченно проводил брата взглядом. Андрей подбежал к чёрному мужчине и вроде бы хотел прыгнуть к нему в объятия, но резко остановился и замер.

– Папа, – в одиночестве прошептал Малой. – Папа…

Прижал шкатулку к груди. Попробовал запихнуть под футболку и завязать шнурок на шортах так, чтобы она не вывалилась. Отошёл от ямы, вернулся. Расплакался и повалился на колени. Затолкал шкатулку в яму, наскоро присыпал землёй и, на ходу протирая глаза грязными ладонями, наконец помчался к отцу.