Глава 2

Ну вот и настал тот самый день. Сегодня я либо исчезну навсегда, либо очнусь уже в другом теле, в другом времени, в другом мире. Скорее бы, хотя, конечно, и потряхивает от переживаний. Последние несколько недель дались особенно тяжко. Почти всё время провёл с надетым на голову шлемом футуристического вида, посредством которого в мою многострадальную голову загружали информацию. Голова болела так, что хотелось её оторвать и отбросить куда подальше. И обезболивающие препараты принимать нельзя, так как мог произойти сбой при загрузке. Зато теперь, если всё пройдёт благополучно, мне надо лишь сосредоточиться и мысленно послать запрос в свой мозг, и любая из имеющейся информация будет доступна.

Хорошая технология, но фактически никому не доступная. Вся проблема в том, что после такой загрузки мозг долго не живёт. От силы несколько месяцев, да и то в случае нахождения под наблюдением специалистов. Со мной всё проще: мне здесь не жить, а там все знания будут уже полностью моими.

За пару часов до заброски ко мне пришли Борис с Леонидом. Мы обнялись. В глазах у них стояли слёзы.

– Ну что, прощайте, братья. – У меня у самого комок стоял в горле и в глазах щипало. – Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали. Простите, если что было не так. Присмотрите там за могилками.

– Прощай, брат! – Болек всхлипнул, как когда-то давно в детстве. – Тебе спасибо за всё, что ты для нас сделал. Прости, если когда обидели чем-то тебя. Мы всё сделаем. И за твоими присмотрим, и тебя никогда не забудем.

Лёлик молча обнял меня и, прильнув к уху, тихо прошептал:

– Как очнёшься, вспомни про письмо.

– Пора. – Профессор, заглянувший в дверь, был немногословен.

И вот я лежу в камере переноса на довольно удобном ложе, весь опутанный проводами, обклеенный датчиками, с воткнутыми в вены катетерами, а на голову мне опускается шлем с глухим забралом. Сознание медленно уплывает, пропадает ощущение тела, наступает какое-то умиротворение, которое через мгновение взрывается адской болью. Даже не так. Не болью, а БОЛЬЮ. При этом не понятно, что именно болит. Боль не локализована где-то, она повсюду. Кажется, что ты плывёшь в этой самой боли. Хочется кричать. И даже не кричать, а вопить от боли, но и этого сделать не получается, потому что кричать-то, по сути, нечем. Болит не тело, болит само сознание. И ты не можешь ни думать, ни осознавать себя. Существует лишь БОЛЬ. И ты пронизан ею, и ты живёшь в ней.

Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Боль, всепоглощающая боль вдруг схлынула, затаилась где-то в глубине сознания, а на смену ей пришёл СВЕТ. Он был повсюду, обтекал сознание, лаская в своих нежных потоках. Внезапно свет начал как будто уплотняться. Я не видел это, я это чувствовал. Свет превратился в крохотную точку, и эта самая точка ослепительного света вошла в моё сознание, растворяясь в нём. И наступил покой.

– Дядька Андрей! Дядька Андрей! – пронзительно громко закричал тоненький девчачий голос на мою попытку открыть глаза. – Витюша очнулся.

Моя попытка увидеть крикунью не увенчалась успехом. Вернее, не так, увидеть-то я увидел, вот только глаза при этом так и не смог открыть. Лишь сквозь окружающую тьму проступил чуть светящийся силуэт человеческой фигуры.

– Ох, ты ж, Господи, Пресвятая Богородица! Слава Богу, в себя приходить начал! – Вместе с мужским голосом в поле, так сказать, зрения появился второй силуэт, повыше первого. – Беги, дочка, за Шэн-ли и за бабкой Дарьей.

Так, надо прийти в себя. Похоже, что перенос прошёл нормально, и я нахожусь в теле брата своей бабушки, который должен был умереть. Попробую добраться до памяти реципиента (тьфу ты, блин, сказывается долгое общение с умниками из лаборатории).

Так, что мы имеем? А имеем мы пятнадцатилетнего раздолбая, зачем-то полезшего на кедрач. Хотя понятно, зачем. Решил для сестрёнки достать из дупла маленького соболька. Ну и, как и следовало ожидать, сорвался с высоты и хорошо приложился головой о корневище. Видимо, это и привело к коме и последующей смерти. Но это в той, другой реальности. Теперь здесь я, а значит, как говорится, будем жить.

Так, теперь надо сосредоточиться на своём новом теле и понять наконец-то, почему я не могу открыть глаза, но тем не менее вижу светящиеся силуэты. Прямо как будто аура. Так, стоп! АУРА! Блин, это что, получается, что либо носитель обладал экстрасенсорными способностями, либо они появились уже у меня после переноса? Так-так-так, думаем.

При переносе я ощущал боль (бррр, лучше не вспоминать), а потом появился свет, который вошёл в моё сознание и растворился в нём. Судя по памяти носителя, прежде у него не было никаких таких способностей. Это что же получается, что процесс переноса ещё и делает экстрасенсом? Да уж, как пишут на сайтах альтернативной истории, это рояль, и рояль не маленький. А учитывая то, что мне буквально вбили в память, то это уже просто рояльный оркестр.

Осталось только дождаться полного слияния сознания и выяснить, что из тех знаний сохранилось после переноса. Ну и исполнить, так сказать, священный долг всех попаданцев. Как шутили на форумах альтистории, каждый уважающий себя попаданец обязан перепеть Высоцкого, приделать к танку (ха-ха) промежуточную башенку и изобрести командирский патрон (ха-ха-ха). Ну да всему своё время, а пока надо приходить, так сказать, в нового себя.

Пока я предавался размышлениям, появился новый светящийся силуэт. Вроде и похож на те, что были прежде, но всё же чем-то отличается. Силуэт, ни слова не говоря, подошёл ближе, и от него в мою сторону протянулись два отростка. Ага, это он руки ко мне протягивает.

И тут я почувствовал прикосновение чьих-то пальцев к своему лицу. Это было первое тактильное ощущение в новом теле. До этого я вообще ничего не ощущал. Между тем пальцы неизвестного человека легли на мои веки и плавно подняли их. Глаза ослепило от света, и я смог разглядеть сквозь проступившие слёзы размытые очертания склонившегося надо мной человека.

– Халасо, осень халасо, – с явным китайским говором произнёс пришедший.

Он убрал руки, и глаза опять закрылись, но теперь уже я сам, хоть и с трудом, смог их открыть. Свет слепил, и приходилось промаргиваться, чтобы хоть что-то увидеть.

– Ну-тка, погодь, Витюш, глаза-то я твои протру, – произнес, судя по голосу, тот самый дядька Андрей и склонился ко мне с какой-то тряпицей в руках.

В это самое время из-за двери послышались чьи-то торопливые шаги и запыхавшийся женский голос.

– Уф, Настёна, скаженная. Да нешто я могу поспеть за тобой? Погодь, дух переведу, а то аж сердце зашлось.

– Не торопись, Дарья Степановна, всё у нас в порядке. Тут Шэн-ли пришёл в аккурат перед тобой, говорит, что всё хорошо. – Дядька Андрей выглянул за дверь встретить пришедших. Из-под его руки проскользнула фигурка в сарафане и со слезами метнулась ко мне.

– Витюшенька, братик, ожил наконец-то. А я так боялась, так боялась. Я звала, звала тебя, а ты лежишь, и не говоришь, и почти не дышишь… – девчонка уткнулась лицом мне в грудь и заревела в полный голос.

– Ну, будя тебе мокроту разводить, будя, – сказала подошедшая статная женщина. – Раз очнулся, значит, выкарабкается. Дай-ка я тебя, соколик, посмотрю.

С этими словами она села туда же, где до неё сидел китаец, и начала ощупывать мою голову, а затем и шею. Потом попросила повернуть меня на бок, прошлась руками вдоль позвоночника. Что интересно, аура у неё переливалась всеми цветами радуги. У остальных тоже были различные оттенки ауры, но у неё это было видно особенно.

Меня вновь положили на подушку, и я увидел внимательный взгляд пронзительно зелёных глаз, направленный на меня. Сколько мы так смотрели друг другу в глаза, не знаю, но раздавшееся покашливание дядьки Андрея заставило разорвать зрительный контакт.

– Хм, интересно, – задумчиво произнесла бабка Дарья (Хотя какая там бабка? На бабку она возрастом точно не тянула. От силы лет 55 на вид, не больше.). – Чудны дела твои, Господи.

Снова раздалось покашливание, и дядька Андрей спросил у целительницы (а больше никем пришедшая не могла быть):

– Ну, что скажешь, Дарья Степановна? Как он?

– Всё с ним будет хорошо, – по-доброму улыбнувшись, ответила она. – Теперь, – особо выделила она это слово, – с ним точно всё будет хорошо. Сейчас дам ему отвар, чтобы спокойно поспал и сил набирался, а вы жидкую наваристую мясную похлёбку ему сготовьте, чтобы, как проснётся, мог ее попить. Да много сразу не давайте. По первости полкружки, и будя. Ежели удержит в себе, то чутка погодя ещё столько же дайте. А там и по полной поите. Подай-ка мне, Настёна, суму мою.

Достав из сумы стеклянную бутылку с деревянной пробкой, целительница отлила из неё в кружку какую-то чёрную, как дёготь, жидкость. Затем взяла чистую тряпицу, смочила в той самой жидкости и поднесла к моим губам.

Едва влага коснулась губ, как я почувствовал страшную жажду. Казалось, что я весь изнутри полностью высох и сейчас просто осыплюсь пеплом. Протерев влажной тряпицей мои иссохшие губы, тётка (так буду ее называть, на бабку она не очень-то и похожа) Дарья выжала несколько капель в приоткрытый рот. Боже, какое это было наслаждение! А когда в пересохшее горло устремился тоненький ручеёк жутко горькой жидкости, то я понял, что ничего слаще до сих пор ни в той, ни в этой жизни не пил. Хотелось пить и пить этот нектар, но, увы, много мне не дали.

Накатила какая-то тяжесть, глаза закрылись, и я провалился в сон. Именно в здоровый спокойный сон, а не в мрачное забытьё.

А в это время во дворе состоялся очень интересный разговор.

– Спасибо тебе, Дарья! – Дядька Андрей склонил голову в знак благодарности. – Я как на промысел пойду, так тебя отблагодарю дичинкой.

– Погодь, Андрей, пустое то, – задумчиво глядя на дверь избы, сказала целительница. – Я что тебе сказать хочу. Дар, похоже, пробудился у крестника твоего. Пока слабенький, но может и развиться. Так что ты его ни к чему не принуждай, пусть сам свой путь сыщет. И пусть к нему походит китаец Шэн со своими иглами. Хуже не будет. А и пойду я. Будь здравым, Андрей. Завтра поутру зайду проведать.

– Ох, ты ж, Господи, – дядька Андрей перекрестился. – Откуда ж взялся-то тот Дар?

– То я не знаю, – ответила Дарья. – Часто Дар просыпается, когда человек побывал за гранью и вернулся, как крестник твой. Иной раз он по наследству передаётся. А был ли кто у него в роду с Даром или нет, того мы не знаем. Сам знаешь, какого он с сестрой своей Анастасьей рода.

– Я-то знаю, а вот откуда это знаешь ты? – прищурившись, словно целясь, спросил дядька Андрей, в прошлом старший урядник Донского казачьего войска Селивёрстов, денщик при подполковнике Головине Михаиле Николаевиче.

– Охолонись, Андрей Григорьевич. То только ты да я знаем. Мать их, Царствие ей Небесное, незадолго до смерти рассказала, просила присмотреть за детьми и помочь им, коль нужда такая будет.

С этими словами целительница повернулась и неспешно пошла к себе домой, оставив во дворе задумчивого дядьку Андрея.

Проснулся я от того, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Довольно странное ощущение. Как будто кто-то чуть заметно касается тебя. И это прикосновение было каким-то добрым, что ли. Не открывая глаз, я опять увидел светящийся силуэт и попытался сосредоточиться на нём. Судя по всему, это была моя молодая бабушка Настя. Хотя, наверное, надо прекращать называть её бабушкой. Здесь и сейчас она совсем ещё девчонка, а я, если не вдаваться в подробности, её родной брат. Но сколько же от неё исходило любви, нежности и радости, правда, в этот момент смешанных с тревогой.

Хм, это что, я уже эмоции различаю? Так, надо прекращать расстраивать сестрёнку и открывать глаза. Больше мне пока никакие части тела не подчинялись.

Блин, это что, я всё делал под себя? Опять, как сразу после аварии? И ей приходилось убирать за мной и мыть меня? Бедненькая моя, досталось же тебе. Ну да, надеюсь, это ненадолго. Профессор и Болек с Лёликом говорили, что адаптация продлится не более месяца, а потом сознание полностью возьмёт тело под контроль.

– Ой, Витюшечка, проснулся! – Едва я открыл глаза как меня буквально затопила волна счастья. – А я тебе бульон сварила, как бабка Дарья велела. Сейчас принесу, и ты покушаешь.

Настя метнулась за занавеску, которой была отгорожена моя лежанка, и буквально тут же вернулась, неся в руках кружку.

Приподняв мне голову, она поднесла к моим губам край посудины, и тут мне в нос ударил аромат наваристого бульона. Оказывается, до этого я вообще не чувствовал никаких запахов. Честно говоря, и дальше бы мне их не чувствовать. Вместе с ароматом вкуснейшего варева в нос шибанул поток других запахов, и не все они были приятными. От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Настя, увидев это, не на шутку испугалась. Её аура в районе груди полыхнула тревожно-красным. Захотелось как-то её успокоить, обнять, погладить по голове.

И тут произошло совсем уж непонятное. Я увидел своим вторым (буду его так называть) зрением, как от меня в сторону Насти потянулась словно бы ветка дерева. Своими веточками-отростками она огладила девочку по голове и, прикоснувшись к исходящему из груди красному мерцанию, влила в него светло-золотистого света. Мерцание успокоилось и, как прогорающий огонь, постепенно сошло на нет. Тревога в глазах Насти тоже пропала.

– Ой, прости, братик, тебе, наверное, горячо… – И она начала, смешно наморщив нос, дуть в кружку. Затем попробовала губами варево и опять поднесла мне ко рту.

Теперь я уже был готов и отреагировал спокойно, а через мгновение мне в рот потекла тоненькая струйка бульона. Блин, а глотать-то я не могу. Не получается. Вчера тётка Дарья свой отвар вливала в меня, что называется, самотёком. Вкуснейший бульон тем временем потёк мне на подбородок и на шею. Ну, ё-моё! Жалко-то как. И тут я неосознанно сделал небольшой глоток. Ура!!! Заработало!!! А сколько радости было в глазах Насти, когда я выпил весь бульон до конца.

Я лежал, прикрыв глаза, и с меня потоками тёк пот. Как в бане в парной. И это с полкружки бульона. Голова наполнилась тяжестью, и клонило в сон. Но тут я почувствовал присутствие ещё одного человека. Похоже, тётка Дарья пришла. Больно уж аура у неё характерная.

– Здравствуй, Настёна, – послышался знакомый голос целительницы. – Ну, как вы тут? Как наш болящий? И чегой-то дядьки твоего не видать.

– Ой, здрасти, бабка Дарья, – радостно вскинулась Настя. Похоже ойкать у неё войдёт в привычку. – Всё хорошо у нас. Я шулю^[2] сварила и Витюшу бульоном напоила. Как вы велели, полкружки дала. А он всё сам выпил, и его не стошнило. Только потом весь исходит. Уж я его вытирала-вытирала, а он всё идёт и идёт. А дядька Андрей в Чагоян уехал с самого ранья. Шкуры и мёд повёз сдавать, новости узнать. Обещал к вечеру вернуться.

– Ну, давай посмотрим твоего Витюшу…

С этими словами тётка Дарья откинула занавеску и подошла к изголовью. Прикрыв глаза, она протянула к моей голове раскрытые ладони и остановила их сантиметрах в десяти от меня. Своим вторым зрением я увидел, как в мою сторону от её рук потянулись тоненькие светящиеся веточки (хотя точнее было бы назвать их щупальцами, но это звучит немного неприятно).

Это что, она собралась залезть ко мне в голову? Ага, счаззз. Сосредоточившись, я протянул навстречу свои ветви, а они были заметно ярче и толще, и мысленно слегка шлёпнул ими по чужим. Ха, шок – это по-нашему. Глаза целительницы распахнулись. Никогда не видели глаза размером с блюдца? А я вот увидел. Тётка Дарья с обалдевшим видом плюхнулась на стоявшую рядом с моей лежанкой табуретку. Ошарашенно покачав головой, она певуче произнесла:

– Силё-о-о-он. Нечего сказать. Такой силы я ещё не видала. Ну всё-всё, прости старую. – Она приложила свою ладонь к груди и чуть склонила голову. – Более такого не сделаю.

Настёна, ничего не понимая, с удивлением переводила взгляд с меня на целительницу и обратно.

– Ну, ты чего нас разглядываешь, будто никогда не видала? – с улыбкой поинтересовалась тётка Дарья. – Не прост у тебя братец, ох, не прост. Неси, давай, воду тёплую, оботрём его, да ещё шулей напоим.

Чистый и относительно сытый, я умиротворённо полудремал на своей лежанке.

– Нин хао! – раздалось от двери, и в горницу, почтительно склонившись, зашёл давешний китаец. – Здравствуйте! Как ваше здоровье?

Что интересно, обращался он ко мне, а не к находившимся здесь же Насте и тётке Дарье.

– Ой, здравствуйте, уважаемый Шэн-ли. – Настёна привычно уже ойкнула. – Проходите, пожалуйста. Я сейчас чаю поставлю.